Может, обслужить тебя ртом?

      Шэнь Цинцю нервно одёрнул расстегнувшийся рукав рубашки и натянуто улыбнулся Лю Цингэ, молясь всем богам, чтобы тот не успел заметить цепочку иероглифов, скользящую по его запястью. Кажется, удача в кои-то веки была на стороне Цинцю, потому что друг как ни в чём не бывало продолжил жаловаться на очередного подрядчика, не выполняющего обязательства, совершенно не обращая внимания на подобравшегося Цинцю.              Позволив себе немного расслабиться, Шэнь Цинцю медленно сполз по стене вниз, устраиваясь на корточках. Сигарета в руке продолжала тлеть, кажется, после первой затяжки он к ней так и не прикоснулся. На душе было тоскливо и пусто, привычно никак, словно кто-то вырезал все эмоции, оставив большое ничто. Подобное чувство в последнее время слишком часто накатывало, и Цинцю совершенно не мог ему ничего противопоставить.              Лю Цингэ где-то над ним чуть слышно хмыкнул и присел на одну из ступенек, уходящих к двери на крышу. Он молчал, выплеснув копившееся весь день раздражение, и с огромным удовольствием курил новую сигарету. В их импровизированной курилке было пусто — время уже перевалило за девять вечера и нормальные офисные работники давно покинули бизнес-центр, отправившись домой или же спускать деньги в многочисленных барах Саньлитунь Бэйцзе*.              Лю Цингэ тоже звал его присоединиться к коллегам и отпраздновать приближение Дуаньу*, а с ним и так необходимых выходных, но Шэнь Цинцю отказался, привычно свалив всё на работу. Ему и правда необходимо было проверить последний вариант рукописи, пришедший утром, и при отсутствии необходимости в правках — в чём он искренне сомневался — передать её для подготовки к изданию.              Лю Цингэ зачем-то напросился ему помочь.              Шэнь Цинцю всегда было сложно сходиться с людьми, он держал дистанцию по многим причинам, предпочитая поддерживать близкие отношения только со старшим братом. Даже в школе и университете Цинцю старался не заводить тесные знакомства. Но Лю Цингэ плевать хотел на его желания. Стоило шиди Лю появиться в их издательстве, как он почему-то решил поладить именно с Шэнь Цинцю. И со свойственными его характеру упрямством и вспыльчивостью всячески добивался этой цели. Сначала Цинцю просто игнорировал его, потом избегал, даже пытался оттолкнуть неприятными на его взгляд манерами, но Лю Цингэ был подобен Солнцу — что бы не происходило, он продолжал вращаться вокруг Шэнь Цинцю, словно тот был центром его личной Галактики, и Цинцю сдался, позволив упёртому коллеге завести с ним дружбу. Даже то, что эта самая дружба была по сути односторонней — Цинцю никогда не рассказывал о себе, они говорили лишь о работе и бьющей вулканом жизни Лю Цингэ — шиди Лю не волновало. Он, казалось, был вполне доволен как подчёркнуто вежливым тоном Цинцю, так и его односложными ответами.              Но в чём-то Шэнь Цинцю был ему благодарен. За бесконечные рассказы, отвлекающие от собственной тоски, неисчерпаемый, хоть и приправленный скепсисом, оптимизм, соблюдение личных границ и, самое главное, таким же как у Цинцю взглядом на соулмейтов.              Мысли о наличии у каждого человека одного единственного соулмейта на всём белом свете и необходимость влюбиться в него по мановению глупой надписи на запястье, всегда вызывали у Шэнь Цинцю отторжение. Если не сказать отвращение.              Шэнь Цинцю ненавидел своего соулмейта. И на это у него было несколько причин.              С самого детства Цинцю видел в теории соулмейтов одни лишь страдания. Его родителей заставили пожениться сразу после встречи, несмотря на то, что оба они были в длительных и счастливых отношениях до этого. Проклятая метка вынудила их быть вместе, но не смогла дать им любви. Цинцю отлично помнил постоянные ссоры, материнские слёзы, отцовские недельные отлучки и нескончаемую череду гостей, призванную хоть как-то заполнить пустоту «любовного гнёздышка». Родители окончательно расстались, когда Шэнь Цинцю было девять. Старший брат остался с отцом, а он с матерью. Вот так метка, разрушившая детство, ещё и разлучила его с самым близким на свете человеком. Но даже несмотря на этот ужасный во всех смыслах опыт Цинцю продолжал ждать и надеяться. Ведь всегда есть пресловутое «у меня всё будет по-другому».              У каждого человека метка появлялась в разное время. Кто-то получал свою надпись в десять, кто-то в пять, кто-то рождался с ней. Всё зависело от разницы в возрасте между соулмейтами. Метка не появится, пока твой соул не родится.              И Шэнь Цинцю ждал. Ждал пока учился в начальной школе. Ждал, перейдя в среднюю. Ждал, пока все вокруг обзаводились пресловутой вязью на запястье, а кое-кто даже нашёл своего соула. Ждал, чувствуя себя неправильным, ущербным; со временем ловя всё больше сочувствующих, жалостливых взглядов. Ждал, привыкая прятать запястья от посторонних глаз в длинных рукавах. Но чёртова метка всё никак не появлялась.              И лучше бы этого никогда не случилось.              Потому что то, что наконец проявилось на его коже, словно клеймом определив дальнейшую судьбу, было самым ужасным вариантом для начала любого разговора. Не то что уж для разговора с человеком, с которым кто-то захотел бы прожить жизнь.              И Шэнь Цинцю, окончательно уверовав в бессмысленность системы соулмейтов, предпочёл игнорировать её существование, и шёл по жизни в гордом одиночестве, продолжая прятать руки в рукавах. Он мечтал никогда не услышать тех самых слов, вульгарной цепочкой иероглифов покрывающих запястье. Решив для себя быть только с тем человеком, к кому потянет сердце, а не глупое предопределение.              — Ты опять завис, — вздохнул Лю Цингэ и, протянув руку, забрал дотлевшую до фильтра сигарету. Быстро затушил и бросил к многочисленным окуркам, почти заполнившим импровизированную пепельницу — опустевшую давным-давно жестянку из-под консервированных грецких орехов.              Шэнь Цинцю благодарно улыбнулся, потёр чуть нагревшиеся пальцы правой руки — ещё немного и получил бы ожог — и поднялся на ноги. Лю Цингэ тут же отзеркалил его движение.              — Поздно уже. Пора по домам, — Цинцю уже было развернулся, чтобы покинуть лестничную площадку, но Цингэ неожиданно перехватил его за руку. Шэнь Цинцю вздрогнул, но вырвать руку не попытался, обернувшись на друга через плечо.              — Да ладно тебе, не оставляй меня одного. Пойдём выпьем по стаканчику. Тут рядом, говорят, новый бар открылся. Посидим немного, и езжай, куда хочешь.              Цинцю склонил голову набок, размышляя. Он не был глупцом и отлично понимал, что нравится Лю Цингэ. Но сам не испытывал к нему ничего, кроме тёплой благодарности, и не хотел давать повод и создавать между ними какую-либо недосказанность. Но, с другой стороны, посидеть вдвоём с бокалом чего покрепче, слушая гул чужих разговоров, было намного лучшей перспективой ещё одному одинокому вечеру в тишине. Нет, Шэнь Цинцю любил быть наедине с самим собой; он был из тех людей, что всегда находили для себя занятие, и не видел в одиночестве проклятья. Но излишняя усталость, накопившаяся за плодотворную рабочую неделю, толкала его на очередной виток бессмысленных рассуждений о несостоятельности явления соулмейтов в целом, и его бестолкового соула в частности.              — Один бокал, — сдаваясь, вздохнул Шэнь Цинцю, на ощупь открывая дверь в коридор.              Лицо Лю Цингэ тут же озарилось счастливой улыбкой, и, вцепившись в руку Цинцю ещё крепче, он потащил его сначала к кабинету, а потом и к лифтам. Словно боялся, что Шэнь Цинцю вот-вот передумает и уедет домой.       

***

             В новом баре, открывшемся недалеко от офиса, оказалось неожиданно уютно. Приглушённое освещение в основном было сосредоточено над барной стойкой, столики располагались на достаточном расстоянии друг от друга, создавая ощущение приватности, а приятная ненавязчивая музыка была как раз той громкости, чтобы не мешать разговорам немногочисленных посетителей, но и не давать услышать их посторонним ушам.              Только переступив порог, Шэнь Цинцю почувствовал неожиданное умиротворение, словно груз, давно оттягивающий плечи вдруг стал совсем невесомым, позволяя наконец вдохнуть полной грудью.              Вопреки ожиданиям Цинцю, Лю Цингэ потянул его не к дальним столикам, а к пустой сейчас барной стойке.              — Я слышал, что местный бармен делает просто потрясающие коктейли. Тебе не помешало бы попробовать парочку.              — Мы договорились на один бокал, — усмехнулся Цинцю. Наперекор собственным словам он не отказался бы задержаться в этом баре подольше. Может даже вернуться сюда один.              — Как же с тобой тяжело, — рассмеялся Лю Цингэ, устраиваясь за стойкой и оглядываясь в поисках бармена.              — Одну минутку! — раздался откуда-то сзади звонкий с хрипотцой голос, и Цинцю любопытно оглянулся. Гибкий, словно молодое деревце, силуэт легко скользил между посетителями — вот он поставил два высоких бокала на один из столиков, забрал тарелку со второго, остановился, выслушивая что-то, и музыку на несколько мгновений перекрыл заливистый смех. Шэнь Цинцю сам не заметил, как собственные губы разъехались в улыбке. А юноша тряхнул копной чуть вьющихся волос, заколотых в высокий хвост и, перехватив поднос, так что вены отчётливей проступили на оголённых предплечьях, наконец повернулся. Чтобы получить не только улыбку Цинцю, но и весь воздух из его лёгких. Изящное лицо молодого человека светилось от кроющейся в уголках губ полуулыбки, а ясные глаза сверкали словно отражения звёзд на тёмной поверхности бездонного озера. Хотя, возможно, это были просто блики от светильников за спиной Цинцю.              Не в силах выдержать пронзительный взгляд, Шэнь Цинцю резко отвернулся, судорожно вздохнул и, пробормотав Лю Цингэ, что скоро вернётся, сбежал в сторону уборной. Захлопнув за собой дверь и привалившись к ней спиной, Цинцю прежде всего постарался восстановить дыхание и успокоить бешено стучащее сердце. Дыхательные упражнения не помогали, пальцы предательски подрагивали, а в ногах появилась странная лёгкость. Шэнь Цинцю почувствовал просто адское желание принять дозу никотина, чтобы успокоить разбушевавшийся организм, но вместо этого бросился к ближайшей раковине. Холодная вода немного привела его в чувство, рассеяв застывшее перед внутренним взором видение бездонных пропастей глаз и слишком пухлых для парня губ, но из зеркала на него всё ещё смотрели собственные дикие горящие огнём глаза.              На долю секунды Цинцю даже подумал сбежать — проскользнуть через запасной выход, что видел в конце коридора, приведшего его к уборной, и раствориться в сгустившейся темноте улиц — но смог взять себя в руки и не поддаться глупой слабости. Он лишь выждал ещё некоторое время, дожидаясь, пока дрожащие на коже капли высохнут, и, несколько раз глубоко вздохнув, вышел в коридор. Чтобы тут же сбить с ног облачённого во всё чёрное бармена.              — Твою ж мать, — практически простонал Шэнь Цинцю, наблюдая, как явно сладкий голубоватый коктейль растекается по штанам. Горка сливок, некогда украшающая верхушку напитка теперь гордо возвышалась прямо на его ширинке. — Да ты издеваешься...              Цинцю перевёл взгляд на бармена, ожидая увидеть вину, удивление, смятение, в конце концов. Но тот сначала застыл, как фигурка в музее восковых фигур, с нечитаемым выражением в глазах, потом по его лицу прошла странная рябь и... этот паршивец хохотнул. Шэнь Цинцю в очередной раз лишился воздуха из лёгких. На этот раз от возмущения. По крайней мере он пытался себя в этом убедить, потому что юноша вдруг склонил голову набок, прикусив пухлую нижнюю губу, и, чуть прикрыв глаза опахалами ресниц, заскользил взглядом по Цинцю. Остановившись ровно на том самом месте, где сливки продолжали строить из себя Снежную вершину горы Нефритового дракона*. Шэнь Цинцю бросило в жар от одного этого взгляда. Но юноше оказалось мало. Он сделал небольшой шаг к Цинцю и, неуловимо взмахнув рукой, подцепил кончиком пальца небольшое облачко сливок, тут же отправляя его себе в рот. Причмокнув. Кажется, что-то внутри Цинцю закоротило. Иначе откуда взялось сжигающее его изнутри пламя?..              — Может, обслужить тебя ртом? — вибрирующим шёпотом произнёс юноша и вдруг расхохотался, словно больше не мог сдержаться.              Полыхающий внутри Шэнь Цинцю жар наконец сконцентрировался в одном единственном месте — на запястье правой руки. Если бы прямо сейчас Цинцю услышал рокот, раскалывающий небеса напополам, он бы не удивился.              Но вместо иерихонских труб в пустом коридоре бара в центре Пекина звучал лишь оглушительный смех его соулмейта.              Юноша заливался так искренне и заразительно, утирая выступающую в уголках глаз влагу, что Шэнь Цинцю не выдержал и тоже рассмеялся. Сначала тихо, едва слышно, словно всё ещё пытался сдерживать себя, но потом сдался — расхохотался в голос, уперевшись рукой в колено, чтобы не рухнуть. Рядом пополам согнулся его заливисто хохочущий соул.              Когда смех сошёл на нет, и они смогли восстановить дыхание, юноша с сияющими глазами развернул к Цинцю запястье правой руки. На белоснежной коже ярко выделялась вязь иероглифов. «Твою ж мать». Шэнь Цинцю нервно прыснул и задрал рукав, обнажая до сих пор пульсирующую жаром метку. «Может, обслужить тебя ртом». Соулмейт игриво улыбнулся, снова взмахнув своими нереально густыми ресницами.              — Так вот кого я должен благодарить за детство, проведённое в бесконечных рубашках с длинным рукавом, — его голос всё ещё звучал слишком хрипло, посылая мурашки по коже Шэнь Цинцю.              — Это были мои слова, — Цинцю опёрся на стену спиной, не в силах отвести взгляда от юноши перед собой. Всё его существо бунтовало, билось о выстроенные барьеры, рвалось на волю, тянулось к этому совершенно незнакомому человеку. Желало узнать его. Быть рядом. Обладать им. Отдаться ему. И Шэнь Цинцю уже с трудом справлялся со всеми этими желаниями.              — Прости, — очередная улыбка осветила прекрасное лицо. — Не думал, что кому-то могло быть хуже, чем мне. Меня, кстати, Ло Бинхэ зовут. А тебя?              В это самое мгновение Цинцю почувствовал, что достиг точки не возврата. Вот он выбор. Он может уйти, оставив так долго ненавидимого соулмейта позади, и забыть дорогу в этот бар, вычеркнуть этот момент из памяти, из жизни. По крайней мере, попробовать. А может остаться, попытаться отбросить собственные тщательно воздвигнутые предрассудки, преодолеть страхи, рискнуть. И, быть может, обрести так восхваляемое всеми счастье.              Ло Бинхэ продолжал молча смотреть на него, не торопя, лишь посылая тёплую, подбадривающую улыбку. Словно отлично знал, о чём Цинцю думает. Словно знал, что он чувствует и чего боится. Словно знал самого Цинцю.              — Моё имя Шэнь Цинцю.              — Приятно познакомиться, Шэнь-гэ, — от счастья, затопившего взгляд Ло Бинхэ, Цинцю захотелось зажмуриться. Но вместо этого он смотрел, не отводя взгляд ни на секунду. Словно пытался навсегда запомнить этот момент и это лицо. — Бар закрывается через три часа. Подождёшь меня?              — Да.              Никогда ещё Шэнь Цинцю не был так рад соглашаться.              — Пойдём, помогу тебе штаны почистить, — схватив Цинцю за руку, будто делал так уже множество раз, Ло Бинхэ потянул его к неприметной двери чуть дальше по коридору. — И даже не ртом. По крайней мере, в этот раз. Ну только если попросишь.              Новая волна заливистого смеха пронеслась по коридору, затерявшись в доносившейся из зала музыке.