Постскриптум одиночества

Ты объясняешь своему сыну, что такое шоу-бизнес, потому что тот вернулся в Киев на каникулы и теперь Гугл подкидывает ему несколько статей жёлтой прессы. Твой сын не разбирает и половины слов, от чего ты разочарованно выдыхаешь, но улавливает суть, что расстраивает тебя не меньше, чем его незнание родного языка. Твои попытки убедить его в том, что Дан Балан остается в пределах совместных проектов и слухов, не появляется в реальности, и ты ездишь не к нему по вечерам раз в неделю, оставляя сына на Пашу, провальны. Орлов уже тоже недоволен, когда снова заходит в твой дом, потому что у тебя дела важные настолько, что подождать не могут, а ему снова сидеть с крестником. И он не то, чтобы зол, но свою личную жизнь тоже имеет. Ты обещаешь, что это в последний раз, скрещивая указательный и средний пальцы за спиной. Орлов видит, но ничего не говорит. Ты целуешь в щеки обоих и нагло сматываешься, напоминая другу про еду в холодильнике, а сыну про задания по украинскому. Веня почти понимает тебя, но чувствует, что ты врешь. И это принятие даётся ему сложнее, чем орфография родного языка, потому что с ней он сталкивается постоянно, а с твоей ложью почти впервые. Правило «не врать сыну» летит в тартары вслед за обещанием «не влюбляться в Балана». Но твой сын уже сам подталкивает тебя к двери, передразнивая твою фразу о важных делах. И тебе ничего не остаётся, как подавить чувство вины, чтобы не послать Балана к черту. Иногда тебе хочется выбирать для себя, а не для других. Целуешь своего ребенка в лоб. Почти так же, как тебя целует Дан. И Веня изворачивается в твоих руках, уходя на второй этаж. Ты едешь в машине, поглядывая на экран смартфона. Цифры режут тебе глаза. Опаздываешь. Небо уже заливает ярко-оранжевым. — Хотела бы верить, хотел бы поверить, что мы с тобой навсегда. Голоса Монатика и Брежневой разрезают тишину. Песня льется из колонок, и ты просишь переключить радио. — Даже гороскоп нам предсказал любовь. Трек слишком вирусен и преследует тебя еще на парочке радиостанций, пока ты не просишь отключить радио совсем. Водитель не уточняет, во сколько тебя забирать, понимая, что ты вернёшься сама. И хорошо, если это произойдет до полуночи, а не завтра утром. Хотя прекрасно зная, кто живёт здесь, он уже сомневается, что вы благоразумно разойдетесь в одиннадцать вечера. Не подростки уже. Кабина старого лифта медленно поднимает тебя на пятый этаж, оттягивая момент встречи. Ты развлекаешь себя мыслью, что в таком нигде больше не покатаешься. Фотографируешь себя в грязном отражении зеркала, пока лифт не останавливается. Сохраняешь фото и раскрываешь дверь. Ты вплываешь на его порог, когда лучи закатного солнца уже заливают квартиру. Твоя скромная белая блузка слишком контрастирует с новой кожаной юбкой, а неуверенный взгляд с бордовой помадой. И ты выглядишь почти как школьница, противореча его фантазиям об учительнице. Опаздываешь на 12 минут, но их достаточно, чтобы пропустить самый пик. Наблюдала закат из окон машины, а не в отражении его глаз. И это почти разочаровывает тебя. Это разочаровывает его. Он слушает твою полную оправданий историю о разговоре с сыном. Его это явно задевает. Не твое опоздание. Твой страх рассказать сыну о вас. О таких шатких и неразборчивых, почти сломанных, надорванных, разбитых, расстроенных вас. И ты бы оправдала и это, но пока слов не придумала. — Мы опоздали, но время ещё есть, — он протягивает тебе руку, чтобы вывести на балкон, откуда ты видишь знакомый шпиль на фоне любимого зарева. И что-то тебе подсказывает, что он говорит не только о закате. В его глазах прикрытое вином сожаление. И ты пьешь то же, чтобы прикрыть вину. Потом бы прикрыть запах и вообще свое состояние перед сыном. А ещё Пашей, который тебя не осудит, но постарается уберечь стереотипными фразами. Он ими никогда не мыслил, но ради твоей защиты начнет. Ты знаешь, что никто тебя не защитит. Ты ещё многое знаешь, кроме этого, поэтому почти не боишься сейчас. Его не боишься, себя — всегда. Потому что не гадалка и не провидица. Голос на третий глаз не меняла и будущего не видишь. Своих действий не предугадаешь. А пока, стоя на его балконе, ты думаешь только о том, что сегодня отсюда не уйдешь. И Орлов проклянет тебя, снова оставшись ночевать в твоём доме. Но ты сегодня эгоистка. Такая, какой когда-то себя не представляла совсем. Он подаёт тебе новый бокал, но ты отказываешься. Так уверенно, что он соглашается на это условие «пить в одиночку» и заваривает тебе чай. Ты прекрасно помнишь, к чему приводят ваши бокалы вина, когда пьете вместе. У него на языке пару месяцев крутится вопрос, который ты предполагаешь, но слышать не желаешь. Потому что это почти запретно для других. А он и так знает непозволительно много. — Почему ты не просила у меня помощи? Ты сжимаешь кружку до побеления костяшек. Спрашивает. Ты ждала этого давно, потому что подобное слетало с его губ однажды. Во время такого же заката. — Когда? — Всегда. Ты винишь во всем закаты. — Я просила. Когда потерялись платья, не могла сделать выбор, не… Ты перечисляешь каждый случай, прекрасно понимая, что никогда не просила помощи сама. Он приходил первый. На премии, на Голосе, вообще в жизни. — Ладно, я не просила, — ты признаешься скорее сама себе, чем ему. Хотя ему чуть-чуть тоже. Знаешь, как его задевает это. И хотя он тебе практически никто, он должен был знать. Не по какому-то правилу или закону, а потому что заставляет тебя чувствовать. — Почему, Таня? — он называет тебя твоим именем. Ты убеждала его, что оно не значит для тебя ровным счётом ничего и возможность называть тебя по имени не делает его особенным. А ещё убеждала в этом себя, Орлова, беспокоящихся родителей и зрителей, начиная с девятого сезона, когда он назвал тебя Таней, будто случайно, но на деле старательно выводя тебя на эмоции. Ты его не поправляешь. Держишь паузу, думая, что ответить. В твоей правде о тебе очень много. В твоей лжи — твое временное спасение. Губы и пальцы холодит от резких порывов ветра. Ты жалеешь о надетой сегодня лёгкой блузке, что совсем не греет. Слова слетают медленно. Ты перебиваешься на паузы, формулируешь мысль совсем четко, как обычно для интервью, стараясь сказать как можно меньше. — Когда я прошу у кого-то помощи, то будто обесцениваю свои силы. Особенно если мне действительно помогут. Это так, будто проблема была решаема, но я сама не справилась. Говоришь ему честно, не плетя легенд. И ты с ним сегодня искренняя снова. Открытая. В этот раз без вина и почти без вины. — Обращение за помощью не делает тебя слабой. Он всегда говорит прямо, когда ему что-то не нравится. Особенно, когда задевает. И сейчас тот самый случай, когда ему больно. — Я хочу, чтобы ты доверяла мне. — Я доверяю тебе. — Нет. Ты не доверяешь. И это правда. И от этого больно. Не только ему. Ты думаешь, что начинать такие разговоры через десять минут после встречи — ненормально. Вы могли бы обсудить закат, работу, новый трек Монатика, который ты слушала по дороге сюда. Но нет же, он затрагивает эту тему. И от чего-то это злит тебя. — Окей. А с чего бы я должна доверять тебе? Он жалеет, что начал этот разговор, ты жалеешь, что вообще приехала. — Думаю, я дал тебе достаточно поводов для доверия. Он опирается на перила, опуская голову. Под его ногами тесный двор, окружённый пятиэтажками, и шумные дети соседей. За его спиной уже порядком раздраженная ты. И твои руки не обнимают его со спины, как он планировал, ожидая тебя здесь полчаса назад. — Да зачем тебе мое доверие? Ой, Кароль, дурой-то не прикидывайся. — Просто хочется. — Хотеть не вредно. Прицеливаешься взглядом, ловя хрусталиком закат на фоне. Вы не на последнем этаже небоскреба, откуда Киев виден, но здесь тебе тоже вполне хорошо. Спокойно. — Давай сегодня не будем об этом. Он в ответ молчит, чтобы лишнего не вылетело. Ты теребишь фенечку, сплетенную твоим сыном ещё ко Дню матери, стараясь не задеть стоящую под рукой кружку. Дергаешься слишком резко. Голой кожей локтя неслабо проходишься по шершавой стене и тихо шипишь от неприятного жжения. Он тут же оборачивается. Видит тебя, дующую на содранную кожу, и молча закатывает глаза, обхватывая за предплечье и уводя с балкона. — Мы же не досмотрели закат. — Солнце почти село, но ты можешь посмотреть из окна. Он усаживает тебя на стул, а сам достает антисептик и кусок ваты. Ты смотришь на его аптечку, удивляясь количеству каких-то медикаментов, потому что даже у тебя — казалось бы приличной матери — такого разнообразия не наблюдается. Кожу щиплет, когда он прикладывает влажную вату. И ты вообще-то прекрасно обошлась бы без этого, но все же выворачиваешь руку, чтобы ему было удобнее. Исполосованное оттенками розового небо сменилось на спокойное синее, и ты наконец отвела взгляд от окна. Балан стоял напротив и молча допивал вино, разглядывая твой профиль. Ты морозишь его взглядом, потому что тебя саму эта ситуация вымораживает. И его такой знакомый нахальный прицел карих на твое лицо. Как минимум, вы могли бы поговорить. Как максимум, комфортно помолчать. Но тишина тебя сегодня особенно раздражает. И ты в ней не находишь того спокойствия, в котором нуждаешься. Безуспешно метаешь в его сторону молнии, но тот реагирует разве что усмешкой. Думаешь, что вечеру пора бы перестать быть томным, но тебя ждёт дома сын (а ждёт ли?) и в голове роятся принципы. Принципы, которые он стабильно игнорирует. И берет тебя. Ты поднимаешься и тянешь руку к его бокалу, чтобы сделать глоток, почти обхватываешь его пальцами, как Дан отводит руку назад, выдавая твою самую нелюбимую ухмылку. Очередная игра. Ты вообще пить его вино не собиралась, но теперь тебе интересно. Его глаза практически чернеют, когда вырез блузки становится чуть более откровенным от твоих движений. И ты снова жалеешь, что надела ее. Он смотрит на тебя с неприкрытой похотью и интересом. Но ты же не за этим сюда пришла. Хотя зачем ещё? — Ты, кажется, не собиралась пить. — Когда кажется, креститься надо. — Не груби, малыш, а то не получишь десерт. — Фу, Балан, давай без этих твоих пошлых прозвищ. Ты недовольно скрещиваешь руки на груди, не делая попыток забрать бокал, потому что не хочешь очередного поражения. А в этой игре он явно победитель. Он выжидает ещё полминуты и опускает руку, поднося бокал к своим губам. Глотает темную жидкость, не отрывая от тебя взгляда. — Подойди. Практически отдает приказ своим глубоким шепотом, но от этого не теряет своей силы. Он все ещё заставляет повиноваться, поэтому ты делаешь шаг к нему. Практически упираешься кончиками пальцев на ноге в его, продолжая держать этот контакт взглядами. Уж постарайся хоть здесь не проиграть. Губы сталкиваются с холодным стеклом бокала. Он все ещё крепко держит его за тонкую ножку, только наклоняя для тебя. Вино стекает по тонким стенкам и тонкой струёй проходит между твоих губ. Напиток оседает на языке приторной сладостью. Вы все ещё боретесь взглядами. Твой настороженный с его насмешливым. Он резко убирает бокал от твоих губ, позволяя нескольким каплям скатиться по твоей коже вниз. Те оставляют темные следы на блузке, но ты всё ещё не опускаешь взгляд. — Как неаккуратно, — он ловит последнюю большим пальцем и проводит по нему своим языком, слизывая каплю. — Балан, ты мне каждый раз будешь одежду портить? — А у нас будут ещё разы? Ты мне не доверяешь, но ещё приедешь? — Отстань со своим доверием уже. Держишься, чтобы не закатить глаза поглубже за веко. — А вот не отстану, — он наклоняется к твоей шее, первым отводя взгляд, но это совсем не означает, что он проиграл. И ты не выиграла. Проводит языком по прервавшейся розовой дорожке, поднимаясь выше к твоему подбородку. — Перестань. Слово срывается с твоих губ почти грозно, но он не реагирует. Прикусывает кожу на подбородке, тут же зализывая, и влажными мазками проходится по щеке. Отстраняется, чтобы дать тебе ещё вина. В этот раз немного больше. И этого вполне достаточно, чтобы алкоголь подействовал на тебя. Потому что первый бокал плюс скачок с алкоголя на чай и обратно вполне дают эффект. Но ты соображаешь хорошо, лишь немного теряя координацию. Раздевает тебя. Пока только похотливым взглядом, но тебе достаточно, чтобы почувствовать себя уязвимой перед ним. Его губы во второй раз опускаются на шею, но уже с другой стороны, и ты шумно выдыхаешь под его напором, теряясь в моменте. Руками слабо толкаешь в грудь, но скорее для галочки, а не сопротивления. Не ври себе. Ты абсолютно точно пришла за этим. Он пока касается тебя только губами, но ты уже плавишься от этих ощущений. Затуманенным взглядом преследуешь его лицо, когда он снова отрывается от твоей кожи и занимает свои губы бокалом. Чередует. Лампа играется бликами на стекле. А на дне бокала плавятся ваши желания. Задерживает последний на сегодня глоток во рту, наклоняясь к тебе. Согревает твои холодные губы своими, вливая в тебя вино и следом за ним проникая языком. Он целует тебя грязно, развязно, и ты уже совсем не против. Отвечаешь на каждое его действие. Своей рукой притягивает тебя ближе к себе за шею, не оставляя тебе не единого шанса одуматься и сбежать. Поздно, девочка. Не отказывай себе в удовольствии. Он проходится по твоему телу пошлыми касаниями руки. Уже не в первый раз — стесняться нечего. Только стонать в губы. В губы, которые теперь исчезают с твоих. А вслед за ними с шеи соскальзывает его ладонь. Скользит вниз по неглубокому разрезу блузки до кромки ткани. Поглаживает светлую кожу, еще нетронутую загаром, и убирает ладонь. Ты чувствуешь ее уже только сквозь ткань, когда он вытаскивает твою блузку из юбки, вынуждая поднять руки, чтобы он снял ее. Шершавые пальцы скользят по твоему позвоночнику, не задерживаясь, но затрагивая каждый. Ты выгибаешься несильно, но спрятанная под полупрозрачной тканью грудь касается его тела. И тебе уже невыносимо жарко. В лёгких печет, на губах — тоже, но он снова целует их. Грубо, не церемонясь. Возвращается к груди поцелуями, касаясь губами и пальцами сквозь тонкий бюстгальтер. Ладонями давит на твои плечи, заставляя опуститься вниз. И ты закатываешь глаза, потому что не горишь желанием тратить время на это. Он запоминает твой дерзкий жест. Ты сталкиваешься коленями с холодной плиткой пола. Пока Балан стягивает резинку шорт вниз, ты смотришь на него снизу вверх, сталкиваясь с почерневшими глазами. Читаешь в них неприкрытое вожделение. А он топит тебя в этой темноте. Кончиками пальцев пробегаешься по его члену, сминая губы у головки. Скользишь языком по коже, и снова отстраняешься. Поднимаешь голову, как в порнофильмах. Балан кусает губу, когда чувствует движения твоих рук. Ты меняешь скорость каждые несколько секунд, продолжая смотреть на не-своего-мужчину. Тот не вмешивается и не притягивает твою голову ближе, ожидая продолжения. Но ты медлишь. Все ещё ходишь по грани, почти успешно балансируя. Смотришь дерзко, улыбаешься сексуально. Снова касаешься губами его члена. Проходишься языком, снова отстраняешься. Повторяешь. И он чудом сдерживает стон от твоих действий. Потому что ты слишком хороша в вопросах секса. И твои руки и губы заставляют его прикрыть глаза и вцепиться пальцами в столешницу. Он подаётся бедрами вперед, навстречу тебе, и теряет самообладание окончательно, выдавая редкие хрипы. Касания твоих губ проходятся разрядами тока по его телу. Завязывают тугой узел возбуждения внизу живота. Ты двигаешься с неприличным громким причмокиванием. Повторяешь губами путь пальцев по всей его длине. Меняешь темп, а он уже не сдерживает стонов. Видишь, как его потряхивает от удовольствия, и продолжаешь ласкать его языком и губами, скользя по коже. Сама получаешь от этого удовольствие. Но он поднимает тебя на ноги резко. Целует коротко в губы. Разворачивает спиной к себе и стягивает шорты окончательно, оставляя их на полу. Ты думаешь, что он не может закончить все здесь и так скоро. У него явно свои планы на тебя и твое возбужденное тело. Он перехватывает тебя за талию, отрывая от пола. Ты висишь параллельно полу без единого шанса сбежать. И тебе совсем неудобно и неприятно от того, как его рука сжимает твою талию, пока он несёт тебя в спальню. Когда он буквально бросает тебя на кровать, у тебя очередное дежавю. И здесь уже достаточно темно, чтобы ситуация достигла максимума своей пикантности. Потому что твое полуобнажённое тело на простынях и в полумраке выглядит слишком сексуально даже для его выдержки. Оно вообще выглядит слишком… И дальше он шепотом накрывает твой слух волной комплиментов. Но ты это все знаешь и без него. Хотя без него никогда бы по-настоящему это не почувствовала. Его губы приходятся влажным поцелуем на твои. С твоими любимыми укусами и грубостью. И ты отвечаешь с таким напором, что он усмехается твоей смелости. У вас условия неравные. И тебя вполне его нагота прельщает, а вот белье и юбка на твоём теле его раздражает. Поэтому он тянет молнию вниз. Собачка спускается медленно, аккуратно раздвигая зубчики. Он, конечно, с удовольствием сорвал бы ее, не беспокоясь о трудах швей и твоих деньгах, но ты убьешь его за это раньше, чем испорченная юбка коснется пола. — Думаю, Лорен не задумывался о том, каково снимать его вещи. — Вот у него и спроси. Тебя эти разговоры не привлекают, когда его пальцы наконец расправляются с молнией и он губами касается твоего лобка сквозь белье. Спускается ниже, целуя влажную ткань. Касается большим пальцем. И ты ощущаешь это остро даже через тонкое белье. Возвращается к твоему лицу, сквозь темноту пытаясь разглядеть твои глаза. Прикусывает твою губу, но отрывается резко. Так же резко, как стягивает с тебя черную кожу юбки окончательно. Он скользит по твоему телу сначала взглядом. Цепляется за темные соски, просвечивающиеся сквозь твой лифчик, и высоко поднимающуюся на вдохе грудь. За глазами его движения повторяют пальцы. Те грубо сжимают твою кожу, а затем касаются почти невесомо. И тебе от такого контраста крышу сносит ещё больше. А ещё тебе хочется побыть сверху, поэтому ты упираешься в его грудь руками, отталкивая и стараясь перевернуть. И он позволяет ровно на несколько минут. Но тебе хватает, чтобы очертить языком его соски и прикусить кожу до бордовых отметин. А ещё получить пару стонов от очередных прикосновений твоих пальцев к его члену. Ты играешь с ним, пока он разрешает. Проходишься рваными поцелуями, укусами. Сразу зализываешь языком засосы, чтобы не возмущался сильно. А потом он возвращает вас в прежнее положение, где главный — он. И его губы на твоем теле — явление самое правильное. Прикрывающая до этого грудь ткань лифчика спадает под натиском его пальцев, теряясь среди остальной одежды на полу. Он снова целует, сминает руками твою грудь до следов, не сильно оттягивает соски. Ты выгибаешься от ощущений, но желаешь большего. Тянешься пальцами к трусикам, проводя кончиками по влажной ткани. Делаешь пару круговых движений, пока Дан не перехватывает твои руки. Его губы захватывают мочку твоего уха, затем обдавая горячим дыханием. — Ты не будешь ласкать себя сама, пока я рядом. Тебя мурашит от его шепота, и ты нервно сглатываешь, когда он спускается ниже. Его пальцы очерчивают неглубокие следы от одежды на твоих бедрах и талии, медленно стягивают белье, задевают пару чувствительных точек. Ты выгибаешься, жадно хватая ртом воздух, и цепляешь простыни пальцами. Он касается тебя языком, проникает глубже, двигается быстро. Ты сгибаешь ноги в коленях, извиваешься от его ласк, бьешься телом о мягкий матрас, то приподнимая, то опуская его обратно. Но он не дает тебе кончить, резко отстраняясь. Смотрит на твое раскрасневшееся лицо, нагло усмехаясь над твоим недовольным взглядом. Снова возвращается наверх, упираясь возбужденной плотью в твое бедро. — Дан, — ты тянешь его имя, подаваясь бедрами вперед. Но он продолжает обжигать твою кожу дыханием, не переходя к главному. — Я хочу… — ты обрываешь фразу, когда он переходит на шею. — Хотеть не вредно, — он дразнится. Передразнивает. Ты дышишь тяжело, сбито, неровно. Ждешь, пока у Балана закончится терпение, и он возьмет тебя. Отстраняется от тебя совсем, исчезая в полумраке. Сбоку хлопает ящик, шуршит фольга, а потом он возвращается к тебе. Коленом раздвигает твои ноги, шепча что-то о твоей хорошей растяжке. Входит резко, на всю длину, вдалбливая твое тело в кровать. Меняет угол, закидывая твою ногу себе на плечо, и смотрит прямо в твои глаза, запоминая. Ему тебя сфотографировать сейчас. Оставить момент не только в памяти, но и в пленке телефоне. Хотя там и так твоих фотографий достаточно еще с прошлого раза. Там вообще тысяча фото тебя. Он продолжает двигаться в тебе быстро. Жестко. Меняя позы на новые, откровенные. И ты в них так эротична и сексуальна, как ни одна порноактриса. Вы оба слишком грубы в этот раз. По комнате разлетаются пошловатые шлепки от ударов тел друг о друга. Он сжимает твои бедра до боли, притягивая к себе ближе каждый раз. Но эта боль остается каким-то бешеным удовольствием в каждой клетке твоего тела. А раньше ты любила понежнее. Ты кричишь его имя уже не первый раз, когда вы оба срываете голоса. Обмякаешь в его руках, когда оргазм накрывает вас теплой волной. Он остается в тебе еще недолго, а потом падает рядом, целуя твои в конец искусанные губы. Вы лежите рядом, молча сплетаясь пальцами друг друга. Влажные, дрожащие, задыхающиеся. Засыпаете на пару часов, и он надеется, что ты не сбежишь от него утром. Держит твою талию в своих руках крепко, будто это ему поможет тебя удержать. Хотя он знает, что не сможет, если ты не захочешь. Потому что ты абсолютно независимая. И своей независимостью огораживаешь себя от боли. Его твоя сила никогда не пугала и не отталкивала, но и не подпускала близко. И казалось бы лежать с тобой уже успех. Просто у вас за этим пока ничего не стоит. Так же как у тебя ничего стоит за обещаниями сыну больше не исчезать на ночь. Просыпаешься к пяти. Его руки на твоем теле, твои мысли далеко отсюда. Где-то в неизвестном будущем, которое этой самой неизвестностью не дает покоя. Ты подхватываешь со стула его черную толстовку и выходишь на улицу, где уже достаточно светло. Солнце немного припекает, но ты рефлекторно поджимаешь пальцы на ногах, чувствуя холод. Поднимаешься на носочки, потягиваясь и оголяя нижнюю часть тела. Тебе повезло, что все адекватные спят. И самый неадекватный тоже. Возвращаешь пятки на пол и свешиваешь кисти рук вниз, упираясь локтями на плетеную перегородку балкона. Твоя кружка с холодным чаем все еще стоит сзади на узком подоконнике. На поверхности плавает какая-то мошка, поэтому ты не трогаешь напиток, продолжая смотреть на залитый солнцем двор. Борьбу с эгоизмом нужно вести в одиночку, но ты вплела сюда и Балана, и Орлова, и даже своего сына, который раз в неделю засыпает без матери. И он высказывает тебе свои претензии, чувствуя, что в твоей жизни появился мужчина. Эгоизмом он явно в тебя пошел. Хоть иногда ты видишь в сыне себя, а не покойного мужа. Но тебе это разрывает сердце не меньше. Сама убедилась, сколько боли эгоизм причиняет близким. Балан замечает пустоту еще через полчаса и находит тебя все в том же положении. Перила оставили на руках неглубокий след и спина затекла, но продолжаешь так стоять. Даже когда он подходит, чтобы обнять тебя. Ты дергаешься, когда его руки опускаются на твои плечи, сжимая мягкий флис толстовки. — Тихо. Ненавидишь неожиданности и резкие движения. Но в этот раз даже не возмущаешься. Просто чуть напрягаешься всем телом под его руками. Вы выглядите слишком романтично, стоя полуобнаженными на его балконе. И тебя от этого тошнит. — Как ты там это называла? — он хрипло смеется, вспоминая твою фразу. — Розовые пони и зефирные облака? Мы уже близимся к этой стадии. Если, конечно, опустить подробности этой ночи. — Даже не мечтай. Ты закатываешь глаза, наконец поднимаясь и сталкиваясь лопатками с его торсом. — Я на это не подпишусь. Он сжимает твое тело до неприятной боли в районе ребер. Утыкается носом в твои запутанные волосы и создает эту картинку мнимой нормальности. Ту, что совсем не про вас. И такое сочетание грубости и нежности тебя уже бесит. — Пойми уже, что наша жизнь — это не сериал, где ты меня добиваешься два года, а потом мы женимся, заводим собаку, и я рожаю еще парочку детей. — Меня вполне устраивает наша жизнь. А для того, чтобы ты родила мне парочку детей, не обязательно жениться и заводить собаку. Как минимум, тебе достаточно завести меня. Он прерывисто дышит тебе в ухо, и ты уворачиваешься тихо смеясь. — Перестань, щекотно же. У тебя не получается. Не получается быть достаточно серьезной, чтобы отшить его. А хочешь ли ты вообще его отшивать, Тиночка? — Я поеду домой. — Уверена, что не хочешь остаться? — Мне надо вернуться до того, как проснется Веня. Он мысленно переводит эту фразу на «хочу, но не могу», и остается вполне удовлетворен. — Только реши уже наконец, чего ты хочешь, — он встряхивает тебя за плечи, выпуская из своих рук. Вы возвращаетесь в спальню, по пути подбирая вещи на кухне. Ты позволяешь ему одеть себя, хотя это абсолютно противоречит твоей позиции «уйти и даже не попрощаться». Вдобавок ты целуешь его перед выходом, скрещивая руки за его шеей. Совсем, как в кино. В такси ловишь бордовый засос в отражении зеркала и надеешься, что сын увидит тебя уже после того, как ты прикроешь его хотя бы водолазкой. Ваша близость остается яркими впечатлениями. Воспоминаниями, от которых твои щеки заливает краской. Припухшими губами. Возвращаешься без соли в глазах, без сожалений. Находишь Орлова на кухне. Тот уничтожил полбанки кофе, который и пьет-то только он в этом доме. Ты пахнешь вином, хорошими оргазмами и так сильно Им. И как хорошо, что Орлову это все перебивает аромат кофе. Зато взгляд цепляется за темные пятна на блузке и такой же темный засос, который ты даже не скрываешь. — И куда ты катишься? — он встряхивает тебя за плечи. Совсем так же, как Балан час назад. И тебе не по себе от этого дежавю. Уже не первого за последние сутки. — Пока только в спальню. Тебя бесит, что все только и делают, что осуждают тебя за что-то. Сбрасываешь его руки. И не в твоем положении грубить, но ты бросаешь тихое «отвали». Удивляешься, как Орлов еще не послал тебя куда подальше. Тот даже не уезжает к себе, оставаясь хотя бы до пробуждения твоего сына. Ты задерживаешься у двери в его спальню. Твой ребенок спит, укрывшись одеялом практически с головой. На столе аккуратной стопкой лежат распечатки с заданиями для третьего класса по украинскому — старшие даются сложно — и тонкая тетрадь. А твой внутренний ребенок скулит, сжимаясь в однокамерной клетке. Ты оставляешь обоих в одиночестве на следующие несколько часов. Игнорируешь и внутренний голос, и остатки кричащего в черепную коробку разума. В мыслях остается только четкий образ Балана. Его выгнать оказывается сложнее всего. Но ваша с ним история станет только коротким постскриптумом твоего одиночества. Если ты не избавишься от своего эгоизма.