what the hell are you?

Эрт, ты… что ты такое? Именно этот вопрос Као задаёт себе каждый день и его же с удовольствием бросил бы в лицо этому бессовестному засранцу вместо утреннего кофе. Но получается только молчать, шататься пьяным привидением в дверном проеме и из последних сил пытаться не сползти по косяку прямо на ковёр. У них третий день сумасшедшего промо-марафона и один кинг-сайз на двоих в сетевом муравейнике – последний твин ушёл с молотка девчонкам за милую улыбку и обещанный менеджеру американо с сахаром. И раньше Као, наверное, возбухнул бы, но точно не сегодня. Сегодня спать ему хочется больше, чем жить. Спать и убивать. - Буду пинаться, - предупреждает Эрт, валится мешком на матрас, тут же зарываясь носом в удобную ложбинку между подушек, и удовлетворённо воет в постельные недра. Если это вообще можно назвать воем. Весь спектр издаваемых Эртом звуков обозначить решительно невозможно. - Уста-а-ал, как же я устал. Конечно, блядь, устал. День рождения, в конце-то концов. Чем не повод четыре – или пять? – раз подряд станцевать эту корейскую девчачью непотребщину на радость голодным до эпатажа фанатам. В шортах. Чёрт бы тебя побрал, Эрт. Что ты такое? - Есть хочу, торт вообще ни о чём был. Ты ел в перерыве? Я видел, Флюк таскал Ому пончики. Као ничего не ел, не видел и не желает знать, кто, кого и чем кормил, пока сам он позорно прятался по углам в попытке не сталкиваться лишний раз с этим чудовищем в ангельском обличье. - Может, закажем что-нибудь? Отпразднуем заодно. Да, чудовищем, самым настоящим. Потому что только такое и способно крутить задом каждый день по первому требованию публики в течение всего мероприятия, не забывая при этом ослепительно улыбаться и получать от процесса чистейший кайф. – Я съел бы острой курицы с зелёным карри… Эрт же откровенно тащится, у него это на лбу написано. Будто танцует не на зашарканном полу крошечной сцены десять на пять, а в тёмной комнате с ненавязчивой подсветкой и зеркалами до потолка. Не посреди фейерверка из вспышек фотокамер, а наедине с самим собой, своими мыслями и… телом. Взгляд Као к этому самому телу липнет намертво, натыкается на уползшую вверх по спине джинсовку, полоску голой кожи и стыдливо выглядывающую из-под пояса резинку трусов знаменитого брэнда. Он шумно сглатывает и трёт пальцами уставшие глаза. П о м о г и т е. - О, или Пад Тай, но, умоляю, - Эрт вскакивает на постели и складывает ладони лодочкой, не переставая трещать, - только без тофу. Хочешь? Я схожу. Куда, почти взрывается Као, едва не теряя остатки самообладания. На улице без двадцати ночь, а район утыкан клубами как доска для дартса в его любимом рок-баре. Самое время и место покорять окрестности узкими бёдрами в убийственно коротких шортах, ага. - Пи? Только через мой труп, думает Као. Только так и никак иначе. - Так ты ел? И какого вообще хрена? Као давно не подросток, и гормоны уже лет как пять не хлещут наружу через все доступные отверстия, но у Эрта созвездие из страз сияет под левым глазом, шея до сих пор блестит от пота, а колени острыми углами торчат из-под кромки шорт. И коснуться их хочется так, что дрожат руки. - Пи'Као? А ещё – провести языком от подбородка до болтающегося на груди кулона и ниже. - Пи, ты cлушаешь? Кажется, он сходит с ума. - Пи! Као вздрагивает и поднимает глаза. Как раз вовремя для того, чтобы встретить лицом брошенную в него ортопедическую подушку. Тяжёлая. - Эй, дедуля, - дуется Эрт. – Выйди из астрала. - М? - Уснёшь прямо в дверях, в постель тебя не потащу, так и будешь на коврике спать. - Молчал бы лучше, выпорю. Затыкать Эрта – мероприятие для смелых. Смелых, отчаянных и не очень умных, но тот реагирует на удивление спокойно. Ограничивается тем, что показывает язык, ползёт к краю кровати и свешивается вниз, чтобы покопаться в сумке, и Као остаётся только молча наблюдать, как куртка с рубашкой сползают ещё ниже к шее, оголяя спину, а обтянутый ярко-синей тканью зад воспаряет над матрасом и плавно покачивается из стороны в сторону. Опасно. - Пад Тай или карри? - … - Пи! - Эээ… кхм, Пад Тай. Я закажу доставку. - А? - Эрт тут же забывает, что злился, выпрямляется и едва не роняет насилу найденный в объёмной сумке кошелёк. – Тут за углом вагончик, я сбегаю. - Нет, я закажу, - отмахивается Као и прячется с телефоном среди цветов на балконе, как диснеевская принцесса. Очевидно, в надежде найти там парочку говорящих мышей или сверхмудрое дерево, способное объяснить, какого чёрта с ним происходит и что с этим делать. На балконе тихо – до номера на двадцать третьем этаже едва долетают звуки пожранных ночью улиц. Да и откуда им взяться, если весь город с позднего вечера привычно кочует между клубами в подвалах высоток и барами на шумных пляжах. Вся суета, она где-то там, далеко, и крадёт чужие мысли, пока Као медленно тонет в своих. И тишине, которая совсем не спасает. Не в этот раз. Он заказывает всё сразу: и Пад Тай, и карри, и Том Ям заодно (чтобы у капризного чудовища не хватило совести придираться) и, подтвердив адрес, ныряет в тихо гудящий кондиционером номер. - Танцу-у-уй, - тут же мурлычет Эрт, катаясь по кровати довольным котярой. – Завтра только к вечеру поедем. - С чего вдруг? - Не знаю, но сказали, утром нам там делать нечего. Танцуй, ну! Као, если честно, почти согласен, потому что спать – лучшее, что случалось с ним за последние пару месяцев. И станцевал бы, но у Эрта, похоже, свои планы. - Что ты делаешь? Хороший вопрос. Эрт в ответ на него только жмёт плечами, выгибает спину и, расставив колени максимально широко, волной поднимается с постели. Као закрывает глаза. Открывает. Выпивает залпом стакан воды и едва не закашливается. Серьёзно? - Хочу добавить что-то вроде этого в танец. Что думаешь? - Ты завтра не танцуешь. - А? Да… но не думаю, что кто-то будет возражать. Стакан врезается в столешницу с такой силой, что едва не разлетается осколками по всей комнате. - Что-то не так? И Као терпеливый вообще-то, но сколько, блядь, можно-то уже? - Всё так, просто иногда очень хочется купить тебе поводок. Кажется, он сказал это вслух. А что? Не одному же ему тут дуреть, в конце-то концов, да и Эрт в состоянии замешательства – всё равно что любимый десерт. Он лупит на Као свои и без того огромные глазищи, смешно шевелит губами в попытке сказать хоть слово и в целом выглядит так, будто разум на пару секунд покинул тело и отправился в путешествие на околоземную орбиту. - Чего? Ты пил, что ли? Као не пил, но со здравым смыслом прощается так же стремительно, как если бы да. Он ногтями отыгрывает заглавную мелодию грядущего пиздеца по треснувшему всё-таки стеклу стакана, подходит к кровати и цепляет указательным пальцем чокер на чужой шее. - Пи? Эрт не дурак и явно чует опасность. Он подозрительно косится исподлобья и непроизвольно сглатывает, не зная, что делает только хуже. Као чувствует, как слева от его пальца подпрыгивает кадык, видит, как натягивается кожа и почти глохнет от того, с каким явным грохотом у него срывает с последних петель болтающиеся на соплях тросы здравого смысла. Терять уже нечего, да? Он давно на краю пропасти и готов падать, наверное, потому что тянет чокер на себя, со смесью ужаса и восторга понимая – Эрт подчиняется, ему подчиняется. Опускает глаза и медленно, как в кино, переползает к краю постели, а лучше бы кричал. Ругался, лез драться, по яйцам бы дал, наконец (даже Као понимает, что ещё немного – и заслужил), но Эрт правила игры принимает – замирает на расстоянии дыхания, вскидывает глаза и ждёт. - Задницей будешь у себя дома вилять, понял? И это всё настолько "какого хрена", что Эрт от неожиданности даже открывает рот, но тут же берёт себя в руки и… улыбается. Улыбается, блядь. - Буду вилять задницей там, где захочу. Эрт говорит медленно, но твёрдо, намеренно разделяя слова, чтобы и сомнения не возникло – чья задница, тот и решает, но Као не согласен. Он не без труда отводит взгляд от крошечной родинки, затерявшейся в уголке этой наглой ухмылки, резко дёргает Эрта на себя и едва не сталкивается с ним носом. - Ты доиграешься. - Как страшно. И Као уже совсем не в силах понять, что он такое. - Ты мог поменяться с Флюком, знаешь? – внезапно говорит Эрт и хмурится почему-то. – Он точно не отказался бы погреться об Ома под одним одеялом. - Мог. - Но не стал. - Не стал. - Почему, Пи? - … - Если это так тебя бесит… Эрт, мелкая и бессовестная сволочь, уже откровенно смеётся. Кладёт ладони на широкие плечи перед ним, ведёт бёдрами, совсем как на сцене пару часов назад, и едва ли не прижимается вплотную, повторяя: - Почему? - Потому что. Минус сотня баллов и поджопник за гениальный ответ, но что ещё Као может сказать человеку, чья совесть родилась отдельно и тут же сбежала в неизвестном направлении? В любой игре, в любом бою, где они по разные стороны баррикад, он – заведомо труп, и Эрт доказывает это тут же. Прикрывает глаза, подаётся вперёд и, откровенно пользуясь повисшей в воздухе растерянностью, ведёт кончиком языка вдоль нижней губы Као до уголка рта. А потом облизывается. Добивает, провокатор хренов. И если до этого у Као был шанс оклематься и вытащить себя из этого непонятного состояния самостоятельно, то теперь – до свидания, мозг. На его плечах до сих пор мнут ткань рубашки цепкие пальцы, а напротив – дьявол, не меньше. Смотрит в самую душу, победно усмехаясь, и не оставляет выбора. Эрт сложный как раз потому, что кажется таким простым. Но и он – всего-навсего человек. - Пи? А пошло оно всё. - Пи! Три секунды. Именно столько требуется Као, чтобы подхватить Эрта под коленями, толкнуть на кровать и, сжав тонкие запястья, вдавить в матрас. Быстро, эффективно, максимально продуктивно. - Сказал же, доиграешься. Тишина, тяжёлая, почти осязаемая, опускается на них из-под расписного потолка и медленно превращается в вакуум. Као ждёт взрыва и готов бороться, но Эрт и не думает сопротивляться. Молчит и просто смотрит на него снизу нечитаемым совершенно взглядом. Ни злости, ни любопытства, ни раздражения – ничего. И глаза его в приглушённом гостиничном свете всё равно что пропасть – чёрная, без единого намёка на привычное тёплое, карее. Чисто две чёрные дыры без дна и света, вот только Као не боится – в своём дерьме уже по самую шею, куда ниже-то? Уж падать, так падать. Лететь свысока в пропасть, хватаясь за те самые запястья, будто есть ещё возможность спастись, будто не утащил за собой в самое пекло. На лице напротив отражение его собственной беспомощности, а у Као внутри всё кипит, булькает и рвётся наружу. Тушить нечем, а значит, и гореть они тоже будут до конца – по тормозам давать слишком поздно, и протиснутое между чужих бёдер колено – лишнее тому подтверждение. Као упирается им прямо в ширинку этих проклятых синих шорт, давит посередине и в стороны, заставляя развести ноги. Эрт от неожиданности едва не захлёбывается воздухом. Прикрывает глаза на секунду, чтобы тут же распахнуть, но не говорит ни слова, только дышит судорожно и до последнего не отводит глаза. Что ты такое, Эрт? Что ты делаешь? Второй вопрос Као скорее бы задал себе, но Эрт под ним ощущается совсем иначе, в считанные секунды раскидывая по углам привычную ему дерзость, меняя свою жизнерадостно-жёлтую ауру на что-то новое, что-то им обоим непонятное. Он шумно шипит воздухом сквозь зубы, едва не рыча, бьётся головой о постель и, в конце концов, сжимает бёдрами чёртово колено. И во всех этих абсолютно незнакомых звуках, этих полувздохах и рваных движениях, Као видит и слышит только одно… Мало. Эрт не выкручивает запястья и не кроет Као одними только ему известными ругательствами, не пинается и не просит прекратить. Он приподнимается на кровати, выгибаясь в спине, запрокидывает голову, дразня изящной линией шеи, почти мурлычет и трётся течной кошкой снова и снова. Слишком жарко и голодно, будто в последний раз. В какой-то момент Као даже кажется, что кончить можно только от этого, а ещё от того как Эрт беспомощно сжимает и разжимает ладони. Потому что вот так, через одежду, явно недостаточно, и хочется больше, ярче и ближе, чтобы ни сантиметра между, чтобы из глаз искры, а вместо змеиного шипения – стоны. Као хотел бы послушать. А если… Нет, риск – не его, но Као уже простился с мозгами и готов в омут с головой, поэтому под глухие удары собственного сердца и оглушительный шум в ушах отпускает руки Эрта. Отпускает, чтобы огладить пальцами жёсткий воротничок, сосчитать перламутровые пуговки и, царапнув ногтями торчащий хлястик шорт, сжать ладонь прямо на ширинке. - А...м-м-м... - срывается Эрт и кусает губы, заставляя себя молчать. Но Као достаточно и этого тонкого "ммм" на грани. Как минимум потому, что оно явно не должно было быть услышанным. Воздух вокруг них насквозь пропитан концентрированным желанием, кондиционер не спасает, и на смущение не остаётся ни сил, ни времени. И дураки они, наверное, трижды и непроходимые, но остановиться – миссия невыполнима. Эрт извивается пойманной в сеть змеёй, приподнимает бёдра, следуя за неуверенной рукой Као, и всё так же шипит. Такой, будто бы маленький, в этих вечных шортах и безразмерных свитерах и куртках. Слишком милый (когда не лезет с кулаками), но совсем непонятный. Особенно сейчас. Фирмовая джинсовка, весь концерт настойчиво сползавшая с узких плеч, отправляется на пол, и Эрт окончательно слетает с катушек, сдаваясь своим демонам. Иначе это объяснить не получается. Он цепляется за плечи Као, ворот его рубашки, шею и царапается так, что без вопросов завтра не обойтись. - Пи... - зовёт и срывается на стон, в очередной раз стукаясь головой о матрас. - Пи! Као едва удерживается, чтобы не отправить чёртовы шорты вслед за курткой, но на зов идёт как уставший путник в тёмном лесу. Повинуется, сильнее сжимает ладонь на ширинке, трёт и массирует. Шорты у Эрта не джинсовые, тонкие, и твёрдый член за тканью ощущается очень даже хорошо. Као сглатывает. Что он вообще делает? Для чего? Если ему не нравятся шорты – это его проблема. Если смущают танцы – тоже. Если он хотел наказать Эрта за перебор с откровенными позами и движениями, то получается так себе. И либо у них вот такой интересный способ снимать скопившееся за недели промо и съёмок напряжение, либо адекватной причины здесь нет вообще, а третьего не дано. Совсем недавно опустевшая под давлением эмоций и желания голова наполняется мыслями, и Као, тут же споткнувшись о них, останавливается. Эрт не согласен. Он бунтует. Комкает сбитое покрывало, пыхтя разозлённым ежом, бьёт по рукам и роняет Као на себя. С тем только, чтобы выдохнуть прямо на приоткрытые в изумлении губы, в тот же момент столкнуть тяжёлое тело со своего и забраться сверху. На всё это уходит ровно пол вздоха и один прожигающий до самого затылка взгляд. И мыслей снова по нулям, и Эрт над ним, на нём, сжимает костлявыми коленями подрагивающие бёдра, требовательно тянет за нижнюю пуговицу на рубашке и смотрит так остро, вызывающе. Хмурится. Такой взъерошенный, раскрасневшийся и совершенно не согласный сдавать назад. "Не смей". Так кажется Као. После этого ему больше не кажется ничего, потому что Эрт подаётся вперёд, назад, втирается пахом в жёсткую ширинку чужих джинсов раз, два, три, не останавливаясь. Стонет, всё ещё негромко, но уже отчаянно и кусает губы, когда Као обхватывает ладонями обтянутую синим задницу, резче и сильнее вжимая в себя. Они оба горячие как печка, с покрытой солью кожей и дышат так, словно марафон бежали, не меньше. И эти бесшумные: - Пи... - одними губами с каждым движением вскрывают Као артерии, вены одну за другой и даже самые мелкие капилляры выворачиваются наружу, скручиваются уродливо как брошенный на огонь волос и даже уже не кровоточат. – Као... Нечем. И ему нормально приподниматься, толкаясь навстречу, нормально ощущать эту приятную тяжесть на себе, нормально лезть пальцами под кромку шорт, царапая кожу. Потому что хочется ещё дальше и глубже, чтобы прямо до трусов и под них, нащупать, погладить, сжать и слизать с губ лишний стон, не забыв зацепить эту преступную родинку в самом уголке рта. Последнему желанию Као сдаётся тут же, притягивает почти взбесившегося Эрта за шею, и не целует, нет, но делает именно так, как хочется. заставляет поднять на себя глаза, приближается и ведёт кончиком языка под нижней губой до крошечного пятнышка, оставляя мокрый след. Так, будто возвращает то, с чего начался этот сумасшедший вечер. По крайней мере, самая безумная его часть. Безумная, да. Они оба такие, и сомневаться в этом не приходится. В приоткрытое окно заглядывает любопытная луна и удивляется, наверное, потому что трахаться в одежде на заправленной постели с сопящими за стеной коллегами... это что вообще? Клиника, срыв от напряжения всех имеющихся в наличии болтов или… Никаких или. Движения Эрта становятся совсем хаотичными, резкими. Пальцы хватаются за плечи, скользят по груди, не находя, за что зацепиться, и Као с восторгом понимает – скоро. Он почти плавится от того, с каким вящим удовольствием Эрт вжимается своей очаровательно топорщащейся ширинкой в его, грубо-джинсовую, жёсткую, с прекрасно ощущающимся под ней стояком. И если бы хоть кто-то знал, насколько далеко они зашли в своём безумстве этим вечером, если бы хоть кто-то видел... Додумать Као не успевает. Эрт давится воздухом, сладко мычит и, напоследок сжав его бёдрами особенно сильно, кончает. И даже это делает красиво, чёрт бы его побрал - плавной дугой гнёт спину, запрокидывает голову и почти скулит, плотным жгутом скручивая в кулаках несчастную рубашку. И дрожит так, что Као кроет этим странным щемящим чувством, которое так редко и только с Эртом едва ли не с самой их первой встречи. Нежностью? Нет, точно нет. Но разве не она опутывает их обоих, прежде чем накрыть с головой, когда Као бездумно водит пальцами по торчащим углами локтям и вывернутому воротничку мятой рубашки? Разве не она заставляет его обхватить тонкую талию и потянуть на себя, роняя? Чтобы носом в шею и жарким, обжигающим почти, дыханием под одежду, а то и в самую душу. Нет, точно нет... Всё, что угодно, но не она. Као чувствует, как Эрт хмурится, как скрипит в его руках натянутая простынь, и это не к добру. - Эрт? Тело на нём вздрагивает, на секунду сжимается и тут же расслабляется. - Надо в душ. Пойдёшь первым? Эрт слабо мотает головой, молчит и не двигается с места. Им бы поговорить, но слова встают куском сырого теста в горле, и Као только выброшенной на берег рыбой открывает и закрывает рот. Что он должен сказать? "С днём рождения"? "Прости, мы идиоты"? А больше в голову и не приходит ничего. Одно лишь это и звенящая пустота, сопровождающаяся напоминанием собственного тела о ноющей ещё в штанах проблеме. И стук в дверь равно спасение. - Доставка! - глухо квакает голос снаружи. Эрт снова вздрагивает, приподнимается, пряча за чёлкой глаза, скатывается к краю кровати и, отвернувшись, замирает. Иди, мол, забирай, сам заказывал. А Као и не хочет уже ничего, но стук становится всё требовательнее. Приходится встать, запахнуть рубашку (кажется, Эрт всё-таки лишил её пары пуговиц) и, выловив из кармана куртки кошелёк, скрыться в коридоре. Многочисленные контейнеры и коробочки остаются на столике у телевизора. Пахнет вкусно, но желающих отужинать почему-то не находится. Као так и не решается подойти, зовёт Эрта в душ ещё раз, но, не дождавшись ответа, просто стаскивает с него носки и, укрыв ноги покрывалом, прячется в ванной. Ему бы голову в ведро со льдом или можно сразу лбом о кафель, чтобы раз и пустота, и нет никаких сложностей, и не нужно больше думать. Потому что тело ещё не остыло и помнит каждое движение, каждый вздох и звук, и как бы Као ни хотелось отпустить это чувство, так сразу он это сделать не в состоянии. Ведь, можно же побыть человеком, правда? Забыться на пару минут, отдавшись собственной слабости и остаткам едва отбушевавшего шторма. Даже если совсем нельзя, Као это себе разрешает. Смыкает пальцы кольцом вокруг стоящего ещё члена, сжимает у основания, ведёт к головке и не удерживает резкий вздох. И да, он слабак, но ругать себя за это будет позже. Пока же – шум вытяжки под потолком, свои же пальцы и где-то там, за дверью, сжавшийся комком в одеяле Эрт. Не спрятаться. Классические представления о способностях воды любой температуры смывать вместе с потом все переживания дня оказываются жестоким мифом, максимум – стереть с ладоней и унести за собой в слив последние улики их дикого вечера. И ни шагу назад, теперь никак уже. Только стоять столбом, меняя холодную на горячую и наоборот, и раз за разом спрашивать себя: что с ним не так? Кто виноват? Кто-то один, каждый по отдельности или оба сразу? Као почти уверен, что последнее, но винит всё равно себя. Иначе не получается. На душ уходит ровно половина вечности, вторая – на то, чтобы заставить себя вернуться в комнату, но выбора нет. Либо туда, либо гнездиться в ворохе полотенец на резиновом коврике между раковиной и унитазом. И как бы совесть ни вопила, что его вариант – последний, в кровати после насыщенного дня спится лучше. Као нехотя выпускает яркий свет в тёмную комнату, и тот режет мягкий ворс ковра желтоватой полосой до самой стены. Эрт обнаруживается ровно там же, где и оставили. Прячется с головой под тонким одеялом, дышит тихо, ровно, и на очередное предложение сходить в душ отвечает молчанием. Спит? Сомнительно, но Као решает не испытывать судьбу. Подбирает с пола скинутое покрывало, устраивается с другого краю и, завернувшись в прохладно-скользкий кусок расшитого цветами жаккарда, тяжело вздыхает. Он не считает секунды, не думает, что и как делать дальше, просто полирует взглядом торчащую из-под смятого пододеяльника задорную пальмочку жёстких от лака спутанных волос и мастерски игнорирует желание придвинуться вплотную, обхватить руками и прижать к себе полусонное тело, чтобы… чтобы что? Као не знает. Но когда Эрт рядом и не заполняет собой всё время, пространство и мысли, это странно. Неправильно и пугает. Луна, разочаровавшись в них обоих, обиженно прячется за широкой рамой, лизнув на прощание неплотно задёрнутые шторы, а Као мучается бессонницей. Три дня сумасшедшего режима, бесконечные репетиции, конференции и фанмиты – достаточно для того, чтобы автоматом отрубаться до утра, не доходя до постели, но у вселенной на него свои планы. И одного шального вечера на двоих – более чем, чтобы снести к чёртовой матери их устоявшееся "мы". Похожий на занесённую снегом горную цепь одеялококон на противоположном конце матраса робко шевелится и оживает как раз тогда, когда Као уже почти сдаётся подушке и рандомно вспыхивающим в голове картинкам пьяного подсознания. Сон моментально растворяется в прохладном дыхании кондиционера, и сквозь сине-серые тени тёмного номера оказывается слишком удобно наблюдать, как тихий совсем Эрт бесшумно сползает с кровати на пол, крадётся к ванной и, только прикрыв за собой дверь, включает там, внутри, слабую околозеркальную подсветку. Шум воды даже на максимуме не скрывает от Као ни шелест снимаемой одежды, ни лязг, с которым приземляется на кафель пряжка ремня, ни пару глухих ударов кулаком в стену. Телефон спит на зарядке у розетки под телевизором, а кислотно-зелёный дисплей отельного будильника был сослан в игнор самим же Као ещё в первые минуты после заезда, поэтому понять, сколько времени проходит, прежде чем Эрт дёргает ручку двери, не представляется возможным. Он выходит так же тихо, как и зашёл, жужжит молниями и шуршит где-то у сумок – переодевается, соображает Као. И повернуться бы к нему, но нет. Столько ошибок на пятнадцать квадратов спальни – перебор, однозначно, но видеть Эрта именно сейчас хочется до скрипа зубов. Что у него на лице? Каменное ничего, желание забыть, ударить по-настоящему или просто "ненавижу" крупными буквами вдоль и поперёк – как разобрать в ночи? Никак, до утра – бесполезно, и это ещё один аргумент против, но Као всё равно елозит под жёстким покрывалом, изворачивается как может и, в конце концов, улыбается. Потому что Эрт поднимается с колен, одёргивает футболку и, помявшись, шагает всё-таки к столу, где страдает от своей ненужности уже почти окончательно остывшая еда. И интересно, жуть просто, в чём именно ковыряется пальцами Эрт, старясь не шуметь пакетами, и что жуёт. Но, когда комната, вдруг, погружается в густую, осязаемую почти тишину, Као понимает – нашёл, и не отказывает себе в удовольствии хотя бы пофантазировать на тему реакции Эрта в этот самый момент, раз уж не видно ни черта. Он заказал всё то, что просили: и курицу, и карри, и лапшу без тофу, а ещё – торт. Кокосовый. Красивый и определённо вкусный, чтобы точно для Эрта и ни в коем случае не "ни о чём". И Као не уверен, на самом деле, что попал, потому что это маленькое чудовище – человек-настроение, у которого сегодня одно, а завтра другое. Сегодня кокос, завтра шоколад, а послезавтра кулаком в морду, да. Но он, по крайней мере, пытался, и слышать, как Эрт теребит бант на нарядной коробке, царапая ногтями ленту – уже победа. - С днём рождения, Му, - хмыкает Као внутрь себя, вовремя вспомнив, что вслух нельзя, тут же слышит шаги и втягивает голову в плечи. Раскрыт? Вряд ли. Эрт не стал бы скромничать, врезал бы по шее сразу, не задумываясь, а он молчит. Застывает у своей половины кровати, смотрит в упор так, что Као даже с закрытыми глазами чувствует, а потом просто цепляет уголок покрывала и медленно стаскивает его на пол. С тем лишь, чтобы усесться на постель, расправить одеяло и, подбросив его лёгким облаком, укрыть их обоих. Что будет утром – неизвестно. Одно ясно – на завтрак у них холодная лапша, застывшее карри и именинный торт.