Директор всегда лучше

       — Прошу, открой ее, — я закашлялась, подавившись собственными слезами. Как больно. Как же, черт возьми, больно. Зачем я все это говорю? Где-то в глубине души я ясно понимаю, что это конец. Тот самый отвратный финал, в котором нет выхода, как не старайся найти. Больше ничего не изменить. Меня не отпустят. Меня не оставят в покое. Он меня не отпустит. Он не оставит в покое. Я понимала, я видела перед своими глазами эпизоды своего будущего, но все равно продолжала вымаливать прошение. Продолжала унижаться перед ним. Вымаливать себе свободу. Жизнь. Вымаливать будущее, которого меня лишили еще тогда, когда только притащили сюда. — Пожалуйста… Удар кулаком, который и так был уже изрядно избит и сильно окровавлен, о железные прутья решетки. Раны снова открываются, и я наблюдаю, как свежая кровь медленно выступает из садин, преодолевая уже засохшую, запекшуюся. Внезапно меня — наконец — осеняет: я умру. Наверняка прямо здесь и, скорее всего, со дня на день. Возможно, и вовсе не доживу до сегодняшнего заката. Интересно было бы взглянуть на это, ну, просто в последний раз. Перед тем, как лишиться всего этого фантастического мира. Навсегда. Какого это, потерять целый мир, когда он был таким дорогим и, быть может, даже бесценным? Но фальшивым. Это как чертова игра одного актера. Весь мир театр, а я в нем одинокая девушка в окружении картонных фигур, которые только притворяются настоящими. И так забавно, что я не увидела этого всего раньше. Неужели я оказалась такой глупой? Шорох. Он затушил сигарету о пол рядом со своим ботинком, а после — растоптал окурок. Так же, как растоптал и меня, и мои чувства, и мою жизнь, и мой прекрасный мир. Мою бескрайнюю любовь к этому миру Страх почти мгновенно обнял меня со спины, делая акцент на конечности — или это просто судороги? — как будто сковал старыми поржавевшими наручниками, и не дает даже в полной мере вздохнуть. Расширить легкие, чтобы жить. Хотя, это уж точно не жизнь. Что за жизнь, если ее ненавидишь? Существование? — Может быть. Но не жизнь, точно нет. Сейчас прежние холод и сырость показались детским лепетом, а раны нанесенные им больше не источали боли. Нет, очевидно было больно, до ужаса, да крика, но не так, как ментально, психологически. Все здесь убивало меня, даже не касаясь. Просто существуя. Храня воспоминания о себе в моем мозгу. А еще было страшно. Думаю, это скорее можно назвать всепоглощающим ужасом, но вряд ли вы поймете, даже если я расскажу. У вас никогда не было этого. Ваша жизнь имеет шанс на спасение, обещаю. Разве можно описать это чувство словами? Ужас. Он такой аккуратный и лживо ласковый. Крепко обнимает со спины, нежно проходясь тонкими умертвленными мальчиками по коже. Больно царапая. Убивая. Я столько раз уже была на волосок от смерти, находясь здесь, но никогда мне не было так страшно, как в эти минуты. Я просто чувствую, что вот сейчас Смерть явится ко мне во все оружия. Она и раньше дышала мне в спину, обдавая затылок леденящим дыханием, но все было по другому. Сейчас она стоит прямо напротив и всматривается в мои глаза. Она прижимается своей костлявой грудью к моей и ждет, когда я окончательно съеду с катушек. Но я уже не уверенна, что не съехала. Может меня давно нашли? Может я давно в палате, а все это — мои галлюцинации? — Прошу тебя, выпусти меня… — Ноги непроизвольно задрожали, а с ними и кандалы, что больно вонзались шипами в щиколотки, казалось словно они проходили насквозь. Я сидела на холодном, каменном полу, таким станет мое сердце, если я каким-то сказочным образом смогу выбраться отсюда. Если вдруг выживу. — Пожалуйста! Снова крик. Сколько раз я уже так срывалась? Не помню. Сколько вообще времени прошло? Неделя, две? Нет, однозначно больше, как по мне, так целая вечность, не меньше. Это никогда не закончится. Меня никто не спасет. Потому что я никому ничего не рассказывала. Хотела сама со всем разобраться. Молодец, девочка, самостоятельная! Дура, дура, дура… если бы я только знала, если бы попыталась! — Умоляю, — я уже даже не говорила, а простанывала, выдавливала из себя слова вместе с последними частичками кислорода. Сил не было вообще никаких, кажется, что желудок свернулся до невероятных размеров и, наверное, уже доедал самого себя и меня за компанию. А я продолжала сидеть на этом гребанном окровавленном полу в этом изорванном винтажном платье, которое когда-то было белым и самым любимым, самым прекрасным натвем белом свете, и молить о пощаде. — Открой, открой эту чертову клетку… Тяжелый вздох, и я мгновенно замолчала, предчувствуя что-то нехорошее. Он медленно поднялся со своего места — низенькой деревянной табуретки, что стояла в углу подвала, куда еле-еле добирались тусклые лучики света от настольной лампы. Дорогие черные лакированные туфли на небольшом каблучке издавали чуть слышные постукивания, мир вокруг меня замер, я молилась, снова обретя надежду — в который раз уже. — Твое лицо… — Он опустился на корточки рядом с клеткой так, чтобы можно было дотянуться до меня, и просунул руку сквозь решетку. Его горячая ладонь коснулась моей щеки, и я тут же судорожно схватилась за нее своей рукой. — Пожалуйста… — Что? — Слишком белая накрахмаленная рубашка сейчас резала по глазам, но я не могла ни смотреть, ни смела отвести взгляда. Он глядел на меня без презрения или отвращения, скорее сочувственно. — Открой дверь… — Прошептала я чуть слышно. Казалось, что мои губы даже не коснулись друг дружки, пока я говорила. Слезы перестали бежать, а все тело будто заново наполнилось силой и жизнью, как только почувствовало прикосновение его кожи. Страшно, но она была такой… Такой нежной и мягкой, обжигающе горячей. Родной. — Я не в праве, — он печально улыбнулся, поглаживая мою щеку большим пальцем. — Ты же понимаешь. — Я ни кому не скажу… — Заверила я его и зря, одно мгновение, и его глаза потеплели, а выражение лица из сожалеющего превратилось в удовлетворенное. Нет, только не это. Пожалуйста, хватит. — Конечно не скажешь, милая, — театрально ласковый голос, слишком добрый взгляд, слишком лживая улыбка. Сердце ухнуло куда-то в пропасть. Нет, он убьет меня. Конечно, убьет, а на что я надеялась? Хочу ли я вообще жить после всего того, что случилось со мной? Возможно, единственная причина, по которой я хочу выбраться отсюда, это месть. — Никому не скажешь… — За что ты так со мной? — Слезы с новой силой хлынули из глаз, от отчаяния я вся затряслась. — Что я тебе сделала? Почему я должна здесь умереть? Почему именно я?! — Именно ты? — Он залился в смехе, не злорадным как обычно врут в фильмах, а самым обыкновенным — таким, каким я слышала его столько лет, практически ежедневно. И от этого сердце предательски больно сжалось. — Я предупреждал тебя, однако ж нет! «Я раскрою это дело!» — и все тут. Ты просто не оставила мне выбора. А я любил тебя, ты не представляешь как сильно… — Я забуду. Забуду все, что здесь произошло. Забуду все, что знала. Забуду все, что видела и слышала, только отпусти меня… — Я скулила, давилась слезами, переодически закашливалась, а он просто сидел по ту сторону решетки и смотрел. Наблюдал и даже бровью не повел, чтобы помочь мне. — Я предупреждал тебя, Рит, но разве ты послушала меня? Нет, ты даже не задумалась! Ничего, никакой реакции! — Он сорвался на крик, бешенство захватило его: он бил кулаками по стенам, бросал посуду, книги, бутылки с вином и все, что попадалось ему под руку, истерично орал и все заново, по кругу. — Я не хотел этого, понимаешь?.. — Глухой стук, и он упал на колени передо мной. — Я не хотел… — Всхлип. Еще один. Он облокотился на решетку спиной, в одной его руке была плотно зажата бутылка, кажется, красного вина. Я заметила как его плечи стали содрогаться, и теперь подвал наполнился плачем мужчины. Плачем моего мучителя. — Я любил тебя. Так сильно… И я ведь не врал, слышишь? Никогда не врал. Я бы хотел, чтобы ты стала моей женой, но вот как все вышло… — Я знаю-знаю, — сейчас или никогда. — Я тоже не хотела этого, честно… Выпусти меня, открой дверь, что тебе стоит? Ничего еще не поздно поменять! Мы будем вместе, уедем отсюда, я рожу тебе сына или дочь, кого угодно! Пожалуйста, прекрати это. Как только слова сорвались с моих губ, он замолчал. Никаких всхлипов или смешков. Ничего. Прошла минута, две или пять, я не знаю, но только после этой паузы, я услышала тихий смех. Он был не нормальным — сумасшедшим. Вся эта ситуация была сумасшедшая. Я, он — мы оба были психами. Теперь. — Э-э-э, нет, милая, — три слова, а сколько боли они принесли. Весь мой мир рухнул в тантарары, без возможности вернуться. В который раз уже. Все. Маргарита Адамова, поздравляю тебя, ты погибнешь в сыром и холодном подвале, и никто никогда не узнает настоящей причины твоей смерти. А если и узнает, то последует прямо за тобой. — Я не готов рисковать всем ради тебя одной. Секунда, и прежнего безумства как не бывало. Он был серьёзен, как раньше. Серьёзен и опечален. Тихие шаги, а потом громкий металлический удар — захлопнулась входная в подвал дверь. Кто бы мог подумать, что я умру настолько близко с появившейся помощью. Кто бы мог подумать, что я умру, только раскрыв это чёртово дело. Умру вот в таком вот состоянии: изнасилованной столькими совершенно дикими мужчинами… Нет, отродьем, а не мужчинами, монстрами. В воспоминаниях тут же всплыла неприятная картинка: я стою перед металлической дверью, — практически такой же решеткой, за которой сейчас сижу я, — и дрожу от страха. — Не нужно… — лепечу я, а потом ощущаю, как болезненно скручивают руки за спиной. Дверь со скрипом открывается и меня кидают в толпу голых озверевших от каких-то наркотических препаратов мужчин, которые не видели горячей воды и женщин уже давным-давно. Вслед за мной им кидают веревку, которая впоследствии станет моим проклятием. Я пробыла там только один час, а по ощущениям целую вечность. Все мое тело было изодранно, избито и изнасилованно до полумертвого состояния. Я кричала, молила о помощи, просила его вытащить меня, но он только смотрел сквозь железные прутья и грустно улыбался. Умру в изодранном платье, которое было подарено мамой на двадцатипятилетие. Снова воспоминания: теперь уже я стою у себя дома, в гостиной перед зеркалом и кручусь из стороны в сторону, рассматривая новый наряд. На моем лице сверкает счастливая улыбка, а в глазах неподдельная детская радость. Я оборачиваюсь и вижу маму, она прислонилась к стене спиной и наблюдает за мной. В ее глазах — слезы счастья за дочь, такую взрослую и такую самостоятельную. — Тебе идет, — сообщает она мне, и я подбегаю, чтобы обнять ее и поцеловать. Отблагодарить. За все, за то, что вырастила меня. За то, что дала мне свою любовь. За то, что сейчас стоит прямо передо мной. — Ты позовешь Егора на следующей недели? — Если получится, у нас сложное дело, — отвечаю я ей и прикрываю глаза. Передо мной вырисовывается силуэт: высокий парень, спортивного телосложения, русые волосы слегка взмокшие и всклокоченные, челка спадает на один глаз. Другой — серый, весело подмигивает мне. Ровный красивый нос. В меру пухлые розовые губы растянутые в широкой улыбке. Острые скулы придают молодому мужчине особого обаяния. На Егоре надет роскошный костюм: белая рубашка, сверху накинут пиджак. Брюки, слегка зауженные книзу и дорогие черные лакированные туфли на невысоком каблучке. Видение пропадало и я снова оказалась в месте, где меньше всего хотела бы оказаться. Сверху доносились еле различимые крики и выстрелы. Все это завораживало не хуже самой мелодичной колыбельной. Я, теряя последние силы, оперлась на стену клетки и прикрыла глаза. Мысли понемногу улетучивались и я уже ни о чем не могла думать. Однако громкий скрежет открывающейся двери подвала заставил меня в последний раз разомкнуть веки. Встревоженные лица, кто-то мне знаком, кто-то нет, все они что-то кричали и говорили мне, но я не в силах разобрать ни единого слова. Передо мной, словно бы из ниоткуда появились два серых глаза — Егор, или я схожу с ума. Нет, определенно второе. — Гори в аду. — Прошептала я и наконец провалилась в леденящую пустоту.

Два месяца назад

— Рита, Егор, у вас новое дело.