Послание моим возлюбленным

Я ждал Эшли, который опять опаздывал, около дерева возлюбленных на скале со стометровым обрывом. Скала так называлась из-за двух ветвей каких-то лиственных, переплетенных в отдаленно напоминающее подобие сердца. Все это время я стоял около обрыва по направлению к заходящему солнцу. Его лучи пронзали пушистые белые облака. Все небо окрасилось в красивые оранжевые и розово-голубые оттенки. Я понимал, что закат такой же, как вчера, и Земля просто сделала очередной оборот вокруг собственной оси, но каждый раз я влюблялся в закат, как влюблялся в Эшли, опять увидев его. Эшли, Эшли, Эшли. Даже его имя вызывало у меня покалывание в груди и эффект бабочек, в простонародье. Я не мог дышать, когда год назад впервые увидел этого курящего за гаражами шестнадцатилетнего парня с нежно-голубыми волосами по плечи, большими глазами цвета молочного шоколада и пухлыми губами, на верхней из которой в уголке красовалась небольшая родинка. Эшли, который так любил слушать грандж-музыку и мечтать, лежа на траве и смотря на яркие звезды. Эшли, который поразительно играл на гитаре. Эшли, который так сильно влюблялся во все в этом мире. Эшли, который даже в полном дерьме находил что-то прекрасное. Мой Эшли. Пока я стоял и замерзал, как собака, Эш наконец-то пришел. Он подошел сзади и положил мне руку на талию, целуя меня в щеку, от чего я вздрогнул. Когда я обернулся и увидел его, я понял, почему этот ублюдок так долго собирался: его волосы были чистыми и почти идеально уложенными, сам он в выглаженной новенькой одежде, невероятно сочетающейся между собой. Небось, красовался перед зеркалом дольше, чем собирался. — Ты охренительно опоздал, Эш. — я закатил глаза, понимая, что он слишком хорош для такого беспризорника, ходящего в одних и тех же старых джинсах, футболке из секонд-хенда размера XXL и порванных кедах, как я. — Да-да, я тоже скучал по тебе, бла-бла-бла, — он улыбнулся, и я сразу же забыл о ужасном холоде на скале. — Так… и зачем мы здесь? — он положил руки мне на плечи, смотря мне в глаза. — Из-за того, что кое-кто опоздал, ты, идиот, все пропустил. — он молча запустил руку мне в волосы, прижимая меня к себе и заставляя смотреть в его шоколадные глаза. Я опять сходил с ума, и он это прекрасно понимал. На темном небе начали появляться первые звезды, пока я, влюбленно глядя на парня, замерзал. — Да ладно тебе, Лука… — он был выше меня, так что ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня в знак извинений, которые я, заснув свою холодную руку под его розовую толстовку и положив ладонь на его горячую спину, сразу принял. — Окей, я знаю, что тебе понравился, — он отошел на шаг назад, оторвавшись от моих губ. Эшли достал из своего рюкзака какую-то потрепанную книгу. — Смотри, Луки, это дневник некого Д.У. — ученика сто сороковой школы. Я нашел его на чердаке нашего дома. Я думаю, он жил там лет двадцать назад. — Эш держал книжку, больше похожую на толстую потрепанную годами тетрадь, на ладони, а правой рукой перелистывал страницы рукописного текста. Заметив, как я трясусь от холода, Эшли, захлопнул дневник и, взяв меня за руку, направился к себе домой. В темной старой комнате, доставшейся Эшли от тупого старшего брата, с выцветшими на солнце обоями уже не молочного, а светло-коричневого цвета, где повсюду валялись банки от ред булла и бумажки из-под чипс, а из шкафа виднелись скомканная и брошенная в непопасть одежда, мы лежали на его незаправленной кровати, простыни которой менялись во время первого пришестивия Иисуса и поменяются не скоро, и листали дневник Д.У. Первая запись в дневнике датировалась 23 мартом 1989 года, когда Д.У. было примерно столько же, сколько нам, то есть примерно семнадцать лет. Как мы с Эшли поняли, Д.У. был художником, ибо вся обложка его дневника и большинство страниц были изрисованы яркими цветами, супергероями, выдуманными самим Д.У, и лицами каких-то людей. Люди были разного возраста, национальности и даже вероисповедания, так как были женщины в хиджабах и мужчины с маленькой шапочкой на голове. Он писал: «Не знаю, зачем я это сделал, но сегодня я заговорил с Фрэнком. Он очень стеснялся и постоянно смотрел на свои кеды. Он довольно милый. Я ему сказал, что ему идет его пирсинг в нижней губе (ставлю сто баксов, он бил его сам иглой, а колечко взял у мамы) и рубашка, в которой он был. Это звучало чертовски глупо! Но все же это был наш первый диалог. Надеюсь, я ему понравился.» — Слушай, Лука, а может, Фрэнк и Д.У. уже вместе? Как думаешь? — Неожиданно спросил Эшли, смотря на меня. — Возможно, но сейчас рано делать выводы, может, это история о неразделенной любви, — я пожал плечами, продолжая читать. Следующая запись датировалась 26 мартом того же года. Д.У. писал: «Фрэнк сел со мной за одну парту. Я так сильно волновался, когда он начал говорить и что-то спрашивать. Он убирал мои волосы мне за ухо, чтобы лучше видеть, что я пишу в тетради, хотя я почти ничего и не писал. Я смотрел на него больше дозволенного. На уроке английской литературы Фрэнк отвечал у доски и все время смотрел на меня странным взглядом… но я был не против. За последние три дня нашего ежедневного общения он очень открылся мне. Надеюсь, я ему понравился.» Помимо записей, большинство страниц было занято рисунками, эскизами и какими-то персонажами. Перевернув страницу, я увидел, что несколько страниц вырвано, а около переплета, там, где листы были вырваны не до конца, были видны капли слез. — Эш… Эшли? — я посмотрел на парня, который спал крепким сном. Я решил не будить его, потому что он мне особенно нравился по ночам, когда молчал и был рядом. Я лег рядом с ним, положив дневник на пол, стараясь не задеть пустые банки из-под энергетиков, и осторожно обнял его, пытаясь не разбудить. Я долгое время не мог уснуть, думая о Фрэнке и Д.У. Мне было интересно, какое содержание несут вырванные страницы. Может, там что-то очень важное или наоборот совсем ничего особенного. Может, автор дневника попытался составить любовное письмо и, когда ничего путнего не вышло, просто в сердцах вырвал листы. А может, эти страницы были вырванных хулиганами, которые нашли его личную тетрадь. Я подумал, что, если Эшли нашел дневник на чердаке, то есть шанс, что и вырванные листы тоже там. Этот сукин сын знал, что мне понравятся записи Д.У., и я обязательно захочу найти автора и возможно посредника, коим является Фрэнк. Утром я проснулся рано, часов в 6 утра, но Эшли рядом не было. Переодевшись в розовую позаимствованную у парня с голубыми волосами майку-алкашку и шорты, взятые из шкафа Эша, я прошел в кухню и увидел там своего возлюбленного, разливающего кофе в кружки. — Привет, детка, — я подошел сзади, обнимая Эша за спину. Я уперся носом в его пастельно-голубую толстовку, надетую под цвет его волос, вдыхая его запах. — Доброе утро, Луки. Мы сели за стол. Эш поставил передо мной кружку с моим любимым крепким кофе с молоком. — Слушай, детка, ты же нашел дневник на чердаке? — Да, а что? — Так вот, когда ты уснул, я прочел еще несколько страниц и некоторые из них были вырваны. Может, они наверху? — Может… Ты предлагаешь подняться туда? — улыбнувшись спросил Эш, сделав глоток из своей кружки. — Да. Он, пожав плечами, бесцеремонно, будто знал и ждал, что я позову его на чердак, встал из-за стола, направляясь к лестнице, ведущей на чердак. Я пошел за ним. — Ох, дружок. — вздохнул он, когда с трудом открыл крышку чердака. Достав раскладную лестницу, которая крепилась к крышке чердака, он залез наверх, смотря на меня. — Давай, Луки, чего ты ждешь? Вообще-то, я довольно сильно боялся упасть с лестницы, ибо она была какой-то шаткой и старой. С нее сыпались щепки каждый раз, когда становишься ногой на бревнышко. Ото всюду торчали занозы и виднелись трещины. Казалось, еще секунда и она развалится на глазах. Увидев мои смятения, Эшли, закатив свои шоколадные глаза, слез вниз. — Лезь давай, если что, я тебя поймаю, придурок, — он аккуратно толкнул меня, заставляя подняться. Пока я пытался залезть на этот чертов чердак, проклиная себя за столь глупую идею, Эш обеими руками держал меня за бедра, поднимаясь по старым гнилым ступенькам, будто и не боялся упасть вниз со сраной лестницы и сломать себе шею. Из-за его крепких рук я чувствовал себя более менее спокойно, ведь знал, что Эшли обязательно меня поймает, если я буду падать. — Ты знал, ч-что я тебя очень сильно люблю, — сказал я, медленно поднимаясь наверх и держась руками за каждую перекладину чуть выше меня. Посмотрев на свои ладони, я увидел несколько неглубоких заноз под кожей, которые будет сложно и больно вытаскивать. — Да, я тоже люблю тебя. Когда я наконец-то залез на пыльный чердак, Эшли, почти забежав наверх через секунду после меня, включил лампу, которая практически ничего не изменила. Он аккуратно прошел к дальнему углу, где стояла старая коробка, изгрызанная крысами и мышами, являющиеся одними из главных моих страхов. Закатив рукава своей толстовки, Эш открыл коробку, откуда повалил столб пыли. Пока он отмахивался от отмерших частичек людской кожи и мелкого мусора, я подошел к нему, опасаясь отвратительных переносчиков смертельных заболеваний. Он без колебаний встал на пол голыми коленями, чтобы было удобнее вытаскивать содержимое картонной коробки. Газеты, журналы, грамоты, медали, рисунки, открытки и еще куча бумаг были вывалены красивыми руками Эшли. Перерыв кучу спортивных газет, модных журналов и детских рисунков, мы ничего толкового и не нашли. — Ладно, пошли обратно, — сказал Эшли, когда все немногочисленные коробки были осмотрены, но листов мы так и не нашли. Я шел в шаге от него, когда заметил около себя мышь. Я не слышал как кричал, но по напуганному лицу Эша понял, что очень громко. Когда он обернулся на мой крик, в его глазах читался панический страх и ужас за меня. Я инстинктивно прыгнул ему на руки, пока он, сменив страх на веселье, истерически смеялся надо мной. — Бля, Лукас, — он, смеясь, упал на пол вместе со мной, крепко прижимая меня к себе за талию, пока я сидел у него на бедрах, в панике оглядываясь по сторонам, от чего я начал кричать сильнее уже на него, а он смеяться громче. — Боже, Эшли, пожалуста, пойдем вниз! Я… пожалуйста, Эш! — я умолял смеющегося парня около крышки чердака, цепляясь руками за его шею, но он продолжал смеяться. — Ой, да пошел ты на хуй, придурок, — я обиженно встал с него, быстро начиная спускаться вниз и… упал, промахнувшись ногой по последнему бревнышку лестницы с невероятно громким звуком грохота. В глазах вновь испуганного Эшли, выглянувшего посмотреть, жив ли я, я увидел страх и панику, опять быстро сменившиеся истерическим смехом.

***

— Да ладно, детка, ты бы слышал, как ты кричал, — лежа на его кровати, сказал Эшли в свою защиту, когда я добрые двадцать минут молчал, слушая его сдавленные смешки. Он чмокнул меня в щеку, пытаясь побороть очередной приступ смеха. — Пошел ты. — Да-да, я тоже люблю тебя, — он поцеловал меня в губы, крепко держа мое лицо в своих холодных руках, несмотря на мое показное сопративление. Я молча открыл дневник, начиная читать следующую запись, которая датировалась 29 мартом того же года. Д.У. писал: «Фрэнк играл мне на гитаре. У него такие красивые пальцы! И весь он такой неземной какой-то. Его лицо идеально пропорционально, чтобы его нарисовать. Мне кажется, он просто невероятен во всем, чтобы он не делал. Я сказал, что он классно играет и ему надо выступать с группой на сцене. Он улыбнулся и сказал 'спасибо'. Потом он пытался научить меня чему-нибудь, но, к сожалению, я бездарность. Он трогал мои холодные пальцы и управлял моей деревянной рукой, когда я играл бой. Надеюсь, я ему понравился». — Это довольно мило, — я протянул дневник Эшу. Спустя секунду, когда он тоже прочел коротенькую запись, он подтвердил мои слова. — Мне кажется, Фрэнк в него тоже влюблен. Причем, по самые уши! Далее была еще более короткая запись, состоящая из двух предложений, от 4 апреля, где автор писал: » Я заболел, поэтому не увижу Фрэнка примерно неделю. Я очень расстроен.» Но снизу виднелась почти выцвевшие предложения, написанные карандашом: «Фрэнк пришел ко мне домой! Я не знаю, как он нашел мое жилище, но я невероятно рад, что весь день он провел со мной, рассказывая мне про свои любимые группы (он мне даже одну из его любимых кассет принес!), татуировки, которые он хочет сделать, и планы на жизнь. Когда он ушел, я поставил кассету, и теперь переслушиваю ее в тысячный раз! Это был лучший день в моей жизни! Надеюсь, я ему понравился.» — Как думаешь, что это была за кассета? — спросил Эшли, оторвавшись от чтива. — Не знаю, может, какой-то рок, который был популярен в восьмедесятых. Типо, KISS или подобное. — ответил я, на что Эшли улыбнулся и, нежно поцеловав меня в губы, перевернул страницу. «Еще несколько раз Фрэнк приходил ко мне. Мы смеялись и много разговаривали. Казалось, мы знакомы целую вечность! Я даже забыл, что болен. Он немного поиграл мне на гитаре, а потом ушел домой. Надеюсь, я ему понравился.» Следующая запись была за 14 апреля: «Сегодня Фрэнк опять приходил, но в этот раз мы были на улице, во дворе. Я почти выздоровел, так что вел себя более активно, чем раньше: я смеялся, трогал его руки. Но после десяти минут разговоров Фрэнк, оглянувшись по сторонам, чтобы проверить есть ли кто-нибудь поблизости, наклонился ко мне, когда я рассматривал свои кеды и скрывал смущенное лицо после очередного комплимента Фрэнка, и поцеловал. Нагло и бессовестно. А когда я почти не мог дышать, я оторвался от него, смотря в его глаза, а потом полностью его рассмотрев, я вновь поцеловал его, набирая в грудь побольше воздуха. Я скромно улыбнулся после поцелуя, не смотря на него. Он вытер губы, усмехнувшись. Спустя несколько минут смущенного молчания, он сказал, что ему пора домой и ушел. Этот день по-настоящему ужасный и прекрасный.» Прочитав это, я потерял дар речи. Эшли рядом со мной долго смотрел на ошарашенного меня, когда я, придя в себя, расплылся в безумно-радостной улыбке, будто это я был тем самым Д.У., которого поцеловал возлюбленный. Эш притянул меня за ворот майки к себе, легко целуя в губы. «В школе Фрэнк ведет себя так, будто мы не знакомы. Будто это не он поцеловал меня в губы буквально вчера. Будто не он всю мою болезнь ежедневно ходил ко мне, пропуская уроки. Будто это не он рассказывал мне о своих планах. И будто не он учил меня играть на гитаре у себя дома. Он избегает меня и почти не смотрит, даже сидя со мной за одной партой. Игнорирует, когда я обращаюсь к нему. Отворачивается, когда я смотрю на него. Мне с каждым днем все больнее и больнее от его поведения. Я хочу поговорить с ним.» — Эшли, я был прав. — решительно сказал я. — История про невзаимную любовь. Я надеялся, что это просто обычная подростковая драма, как те, что беспрерывно крутят на ТВ, которая закончится хорошо. — Знаешь, а я ведь возлагал на этого ублюдка надежды. — Эш огорченно вздохнул, читая дальше. Далее была душераздирающая запись, из-за которой меня чуть было не пробило на слезы, так же как и Эшли: «Ужасный день. Ужасный я. Ужасная жизнь. Я признался Фрэнку в своих чертовых чувствах по пути домой, а он кинул на меня злобный взгляд и, прижав к забору чьего-то дома, сказал сквозь стиснутые зубы, что тот поцелуй был ошибкой и, видимо, самой большой ошибкой, как и наше с ним общение. Мне казалось, что еще секунда и он ударит меня, но вместо этого он лишь продолжал говорить, что я — самый легкомысленный и инфантильный идиот из всех, кого он знает. Самый дорогой и любимый мне человек говорил мне такие ужасные вещи про меня. И он, к сожалению или к счастью, прав. Я и правда идиот, раз решил рассказать ему о своих чувствах, надеясь на что-то большее, чем простое «иди к черту, Уэй». Мне больно… даже слишком. В другой ситуации я никогда бы не порезал свои руки, но сейчас все мои запястья в зарастающих порезах и руки на самом деле по локоть в крови. Я рисовал его тысячи раз в своих тетрадках, альбомах, на салфетках. Везде. Вся моя комната усыпана его портретами в разных позах и с разными эмоциями. Я хотел бы это сжечь, но знаю, что сам я этого никогда не сделаю, поэтому за слабака меня это сделает Майки.» Я вновь никак не прокомментировал запись. Эшли тоже молчал. Он встал с кровати и, ничего не сказав, вышел в кухню. Спустя секунду я услышал его всхлип. Несмотря на то, что Эш всегда был очень эмоциональным и сентиментальным, к чему все вокруг, включая меня, привыкли, я все-равно пошел за ним, пытаясь успокоить его. Я не стал говорить, что дальше все будет хорошо, потому что сам не был уверен в этом, тем более когда тетрадь почти на исходе. — Эшли, детка… Мы знаем имя родственника Д.У., так что запросто можем его найти. — обнимая парня, прошептал ему на ухо я. Он лишь кивнул в ответ, прижимаясь ко мне всем телом, а потом, подняв голову, очень тихо сказал: — Я рад, что ты есть у меня. Что ты не оказался таким придурком как Фрэнк. Что ты по-настоящему любишь меня, несмотря ни на что. Я рад, что ты сейчас со мной. Я не знаю, как все сложится дальше, поэтому не буду говорить, что мы вместе навсегда, ведь наши дороги могут разойтись в разные стороны по окончание школы, но я правда рад, что ты со мной здесь и сейчас. Рядом с тобой я чувствую себя невероятно счастливым… И я просто хочу сказать, что люблю тебя сильнее всего на свете. — выслушав столь сопливую, но искреннюю речь, я, встав на носочки, поцеловал Эшли в макушку, а потом сказал, что я тоже безмерно сильно люблю его. И уже через три минуты мы шли на поиски некого Майки Уэя. Мы решили поспрашивать людей, давно проживающих на нашей улице. Через пару домов от нас жила пенсионерка по имени мисс Руд. Она была как всегда дома, когда мы постучались к ней. Усадив нас за стол и приготовив чай, мы, поблагодарив ее, сразу начали спрашивать: — Мисс Руд, вы случайно не знаете Майкла Уэя? — Ох, маленький милый мальчик Майки… Он был таким добрым… — ответила старушка, рассматривая свою скатерть. — Он, его старший брат и родители жили в твоем доме, Эшли, несколько лет назад. Когда мистер и миссис Уэй умерли, Майкл решил продать отчий вам дом. Это было пять лет назад, верно, Эшли? — Эш, пережевывая печенье, кивнул, восторженно смотря на мисс Руд, которая своими старушачьими седыми кудряшками и запахом мыла в доме, куда Эш ходил каждые три дня, зная, что у нее никого нет, восторгала и влюбляла его в себя. Она лишь улыбнулась ему. — А как звали его брата? — Ох… — вздохнула старушка, напрягая память, — Когда он был ребенком, он был веселым и открытым, как Майки, а потом… потом он замкнулся в себе. Сидел целыми днями дома. Исхудал невероятно. Почти ни с кем не говорил. Даже летом, выходя в магазин, надевал толстовки и кофты с длинным рукавом. Постоянно ругался и дрался с кем бы то ни было. Был сам в себе. Вымещал злость, понимаете? С ним случилось что-то страшное… что-то непоправимое ни одним психологом, ни одним разговором. Вообще ничем… — она пару минут молчала, а потом вдруг сказала: — Джерард. Его звали Джерард Артур Уэй. И дрался он почти всегда лишь с одним парнем. Не знаю его имени, но у него был пирсинг в губе. Колечко такое, знаете? Он постоянно, когда видел Джи, толкал его плечом, проходя мимо, а Джерард частенько давал сдачи. Когда Джи закатывал рукава толстовки, чтобы ударить парня, я каждый раз видела все новые и новые порезы на его руках, каждый из которых был глубже предыдущего. И драка заканчивалась лишь тогда, когда дружки того, с пирсингом, не оттащат их друг от друга. Однажды, сидя на крыльце, я видела, как они дерутся: Джи бил сильно и с адской ненавистью, а с колечком лишь делал вид, что бьет, хотя на самом деле лишь касался его по сравнению с ударами Уэя. В тот раз в глазах Джерарда стояли слезы, когда он кричал, что ненавидит его. В его словах было столько злости и ненависти, сколько я никогда в своей жизни не слышала. Он не говорил, кричал. Кричал, срывая голос, пока его держали за руки подальше от парня с колечком, который вытирал с себя кровь. Джи пытался вырваться, чтобы опять избить его, но получилось лишь один раз и тогда бил он сильнее, чем прежде. Еще несколько дней после этого на асфальте была кровь парня с колечком, а у меня в ушах стояли крики ненависти и обвинения Джерарда. — Она горько вздохнула. Эшли сильно расстроился, и тогда я погладил его по спине, нежно смотря на него. — Вы знаете еще что-нибудь, мисс Руд? — с надеждой спросил я. — Да… Не знаю, как Джерард, но Майки живет на другом конце города. Очень далеко отсюда. Он пару раз заезжал ко мне. Дал свой адрес на всякий случай. — мисс Руд поднялась со стула, уходя в глубь своего дома. — Ну что, Эш? — тихо спросил я, все еще поглаживая парня по спине. — Я думаю, мы найдем Майки, хочешь ты этого или нет. — грустно улыбнулся Эш, не смотря на меня. Он взял меня за руку, вцепившись в нее пальцами, отчего костяшки побелели, а кожа натянулась. И совсем скоро вернулась мисс Руд с клочком бумажки. Она протянула его мне, и я, отпустив руку Эшли, взял листок, на котором был нацарапан неровными буквами, будто на коленке, адрес: Адмирал-стрит, 349. Эшли, увидев надпись, улыбнулся, начиная благодарить старушку за помощь. — А зачем вам это? — спросила она. Эш молча достал из кармана сложенную пополам тетрадь, протягивая мисс Руд. Она, надев очки, которые телепались на веревочке на ее дряблой шее, принялась быстро читать, перелистывая страницы. Мы молча сидели и наблюдали за ее реакцией. Дочитав, она тихо вздохнула, протягивая нам обратно тетрадь Д.У. — Поезжайте к Майки. Он добрый. — сказала она, когда мы с Эшли выходили из ее дома. Мы обняли старушку, еще раз поблагодарив ее за помощь. Молча, мы направились к автобусной остановке, дожидаясь рейсового автобуса на другой конец нашего огромного города. Все время, что мы ждали, никто из нас не произнес ни слова. Эшли читал записи в дневнике, иногда толкая меня в бок, чтобы я тоже прочел то, что пробежал глазами он секунду назад. Одна из записей, написанная на следующий день, после неудачного признания, гласила: «Сегодня за гаражами я говорил с Фрэнком. Он отвечал грубо, почти с ненавистью. Когда я спросил, в чем дело, он сказал, что дело во мне. Я всеми силами сдерживал слезы. Из-за своего легкомыслия хотелось убежать на другой конец света, чтобы больше никогда не видеть Фрэнка. Я ненавижу себя за все. За то, что привязался к Фрэнку за столь короткий срок. За то, что влюбился в него, как тринадцатилетняя девочка. За то, что, в конце концов, рассказал ему все. Он знает меня лучше, чем я сам. В школе он продолжает меня игнорировать.» «Когда мама выгнала меня на улицу за хлебом, я встретил Фрэнка, который, посмотрев на меня, толкнул меня плечом. Несмотря на свой рост и слишком маленький вес, я не был слабаком, поэтому я, развернувшись, со всей силы ударил его, приложив к удару всю свою злость и ненависть к нему, чтобы он почувствовал примерно тоже, что я чувствовал, когда он разбил меня и мое чертово сердце на мелкие кусочки. Уже не контролируя себя, я запрыгнул на него, начиная еще сильнее бить его по лицу, которое когда-то внушало мне любовь и спокойствие, а сейчас вместо этого сентиментального говна была лишь злость. Дикая ярость на него, на мир, на себя в особенности. Спустя пару секунду меня оттащили его друзья, которые были с ним. Поднявшись, Фрэнк с грустью посмотрел на разъяренного меня и ушел. Из-за ненависти уже к самому себе за неконтролируемость я пнул землю ногой, подавливая в себе рыдания.» «Фрэнк продолжает меня игнорировать, но мне уже наплевать. Из-за своей ярости и его резкой язвительной усмешки, появлявшейся на его губах после очередной шутки надо мной, мы пару раз подрались в школе, поэтому меня отстранили от уроков на несколько дней, как и его. У директора он сидел в паре сантиметров от меня, постоянно пялясь на мое лицо, а я лишь с ненавистью сжимал кулаки, пытаясь не ударить его, но, в конце концов, повернувшись к нему, я грубо спросил «Че пялишься?». Директор лишь вздохнул, стараясь быстрее отпустить меня, чтобы не дошло до очередной драки, от которых он уже устал. Мои костяшки пальцев и колени были разбиты в мясо. На скуле постоянно красовалась все время свежая ссадина. В голове кипела одна ненависть и злость, которую я вымещал на том, кто этого заслужил, — на самом себе.» Наш автобус подошел и, сев в него, мы были в месте назначения через полчаса, за которые все еще читали записи в дневнике Д.У. Эшли ничего не говорил, но вместо этого крепко держал меня за руку всю поездку. «Пару дней назад этот сукин сын заявился ко мне домой. Он решил извиниться, но я выгнал его, еле сдерживаясь, чтобы не избить его опять или не кинуться на его шею, принимая извинения.Я так хотел обнять его. Увидев его на пороге своего дома с искренними извинениями, я хотел его простить, но здравый смысл в голове подсказывал, что идея слишком глупая. Поэтому я просто с криками выгнал его. Наверное, хотел, чтобы он почувствовал мою боль, если он говорил все серьезно, хотя я очень сомневаюсь.» Положив дневник в карман своей толстовки, Эшли принялся искать нужный нам дом. И, наконец, 349 номер панельного дома светло-молочного цвета с вышитыми шторами на пластиковых окнах был найден, и мы, пройдя по мощенной плиткой дорожке мимо недавно стриженной зеленой травы, позвонили в звонок. Спустя несколько бесконечно нервных секунд, за которые я уже сто раз пожалел, что начал это, деревянная дверь открылась. По ту сторону москитной сетки стоял высокий молодой человек, лет тридцати четырех. У него были темные волосы, он был слишком худым, скрывая это большой одеждой, для своего роста. — Вы кто? — спросил он. — Э… здравствуйте. Вы Майкл Уэй? — взяв все в свои руки, самым милым голосом спросил Эшли, включая всю свою обаятельность на хозяина дома. — Да… в чем дело? Поменяв выражение лица, Эш протянул Майклу дневник его брата. Только увидев переплет тетради, в глазах младшего Уэя появился страх и неподдельный ужас. Он шумно сглотнул слюну, взяв в слегка трясущиеся руки дневник. Закатив рукав своей кофты на левой руке, где перед запястьем красовалась татуировка в виде паука, он принялся листать тетрадь, пробегая глазами знакомые строчки, которые, вероятно, видел и раньше не один раз. — Что вам нужно? — грубо спросил он, с ненавистью протягивая нам тетрадь. — Мы хотели бы узнать, что случилось с вашим братом. Как закончилась эта история, — ответил я, пока Эш убирал дневник в карман. Пару секунд Майкл молчал, взвешивая все «за» и «против», но в конце концов он, тяжело вздохнув, открыл перед нами москитную сетку, впуская нас внутрь. Его дом был в эстетичных светлых тонах. Везде были белые полы, застеленные молочными коврами. Мы сели в светлой кухне, окно которой выходило небольшую реку чуть дальше жилых домов. — Спасибо, мистер Уэй. Меня, кстати, зовут Эшли, а рядом со мной Лукас. — Эш представился, указав на меня, а потом со всей серьезностью, не присущей семнадцатилетнем, начал слушать долгий рассказ Майкла: — Я впустил вас потому, что хочу, чтобы эту историю вы услышали из первых уст, а не из слухов. И также я надеюсь, что вы не станете ничего никому говорить. — мы кивнули. — Мне было четырнадцать, а ему семнадцать. Он рассказывал мне все, что происходило в его жизни, но за последний год он стал слишком замкнутым. Постоянно дрался с Фрэнком Айеро, который самым ужасным способом разбил ему сердце: сначала Фрэнк обращал на него все свое внимание, дал ему надежду, а потом безжалостно забрал ее, обрывая все связи. Джи постоянно отстраняли от занятий в школе за неподобающее поведение. — Майкл на секунду замолчал, подбирая слова. — Я видел его порезы и мне становилось страшнее каждый раз, потому что каждый его надрез был глубже предыдущего. Некоторые раны кровоточили несколько дней и зарастали неделями, оставляя ему коричневые толстые шрамы. Я пытался отговорить его. Прятал лезвия, ножи и ножницы. Но он находил все, что я прятал, оставляя на себе новую метку в честь неудачного дня. Не удачным он считал день, когда он дрался с кем-нибудь. А такое было почти ежедневно. В конце концов, ему надоело. Сначала он не ходил в школу около месяца, пролежав все это время под одеялом. А потом… потом я нашел его в ванной. Все было в крови: плитка, вода, ванна, его одежда… А потом и моя одежда, когда я старался что-то сделать. Вода была теплой… и он тоже был теплым. Я позвонил в скорую, завязывая жгуты на его руках, чтобы кровь не текла. Но все было напрасно. Врачи приехали и ничего не смогли сделать. Сказали, что он потерял много крови… — Майкл замолчал. Было видно, что он будто заново все переживает. Будто перед его глазами вновь картина мертвого брата, а ему снова четырнадцать и он не знает, что делать. — И в доме стало так тихо без него… Начались вечные панихиды, похороны, соболезнования. Это было двадцать лет назад, но я все еще не верю, что он мертв. Я рассказывал ему все, как и он мне. Мы были лучшими друзьями. Постоянно что-то делали вместе. А сейчас… сейчас я один. Без него. И это просто невыносимо терять кого-то по-настоящему дорогого и родного тебе человека. Его боль была невыносимой. Каждый день, просыпаясь, я видел в его глазах слезы и боль. Его сердце разрывалось каждый раз, когда он видел Фрэнка. Несмотря на то, что он ненавидел его, он продолжал любить его до последнего вздоха. — Майкл замолчал, подавливая в себе слезы. — Мистер Уэй, а вы не знаете, где живет Фрэнк Айеро? — спросил Эшли. — Мельбрун-авеню, 34Б. А теперь уходите. Вы услышали все, что хотели услышать. Уходите. — он поднялся со своего белого стула, выгоняя нас на улицу. Мы бегло поблагодарили его, уходя. Авеню, на которой жил Фрэнк, была через несколько кварталов от дома Майкла. Мы перешли дорогу, направляясь на Мельбурн. И мы оба молчали всю дорогу. По виду Эшли было видно, что не такого он ожидал от этой истории. В его шоколадных глазах стояли слезы, а ладони сжимались в кулаки. Найдя дом, мы, особо его не рассматривая, позвонили в звонок. Дверь открыл невысокий мужчина, возраста чуть старше Майкла. Он был одет в футболку с Пикачу, черные джинсы и старые кеды. — Мистер Фрэнк Айеро? — я начал говорить первый, опасаясь того, что мог сказать Эшли в неконтролируемом потоке ненависти. — Допустим, это я. Кто спрашивает? — Лукас и Эшли. Мы нашли этот дневник. — я выхватил тетрадку из кармана Эша, протягивая Фрэнку, который даже в руки отказался брать дневник. Его глаза были на мокром месте, а на лице читался ужас от одного вида потрепанной тетради. — Вы ничего не поймете. Вы еще дети, — Фрэнк захлопнул перед нами дверь, что очень разозлило и так не слишком доброго Эшли. — Ты убил его! — выкрикнул Эш, со всей силы ударив в закрытую дверь кулаком. Я подбежал к нему, хватая парня за локоть и пытаясь оттащить его. — Он радовался жизни, пока не появился ты, ублюдок! Почему?! — неожиданно дверь распахнулась и через секунду Эшли за воротник толстовки держал Фрэнк. — Ты думаешь, я не знаю?! Думаешь, я не вспоминаю его каждый божий день?! Думаешь, не виню себя?! Да я ненавижу себя за это. — сквозь зубы прошипел Фрэнк. Между его лицом и лицом Эшли было меньше пяти сантиметров. — Я любил его тогда и люблю сейчас. — Тогда зачем ты это делал? — Эш схватил Фрэнка за футболку, сокращая между ними расстояние. — Ты не поймешь. — Айеро оттолкнул Эшли от себя, отчего тот упал на асфальт. Я подбежал к парню, спрашивая, не ударился ли он, но он будто и не слышал меня, крича на Фрэнка: — Нам столько же, сколько было вам! Я все пойму, говори, ублюдок! — У меня были не такие друзья. Было не такое время. Я боялся. — тихо признался Фрэнк, и выражение лица Эшли изменилось на более яростный, чем раньше. — Он мертв. Мертв, потому что ты боялся?! — вопрос был скорее риторически-саркастическим. — Сейчас тоже не то время, Фрэнк! Но мы с ним вместе и, знаешь, я люблю его сильнее всех и никогда не допустил бы, чтобы ему было больно или чтобы он страдал! Я бы сделал все, лишь бы он снова улыбался. Он для меня — вся вселенная. — Сидя на пыльном асфальте, Эшли показывал на меня, смотря на поникшего Фрэнка, находящегося в трех метрах от нас на ступеньках своего дома. Я держал Эша за локоть, боясь того, что будет дальше. — Если бы ты любил его, ты бы наплевал на все. Думаешь, сейчас на нас не смотрят люди с презрением, когда мы держимся за руки? Думаешь, нас не проклинают?! Да за такую любовь, как наша, мы попадем в ад! — Мое окружение убило бы нас обоих! — в ответ выкрикнул Фрэнк. — Поэтому ты решил, что лучше, чтобы он один умер, чем вы вдвоем? Ты вообще понимаешь, что значит любовь? Я объясню: это когда ты готов на все ради того, кого любишь. Это когда не видишь препятствий вашей любви. Когда ты с ним и в горе, и в радости. Когда ты хочешь быть с ним всегда, независимо от обстоятельств. А теперь задумайся, любил ли ты его по-настоящему? — Эшли, проигнорировав все мои «Хватит», смотрел на молчащего Фрэнка, опустившего голову. Через пару минут он поднялся на ноги и, кинув «Я так и думал», мы собирались уйти. Я крепко держал Эша за руку, боясь, что он решит все-таки избить Фрэнка, но он спокойно шел рядом со мной, иногда посматривая на меня. — Стой, Эшли! — неожиданно его окрикнул Фрэнк. Он подошел к нам, достав из кармана джинс свернутые бумажки. — Это те страницы в начале дневника, которые он вырвал. Ты не думай, я читал всю эту тетрадь полностью и знаю каждую запись наизусть. Он пропустил эти листы, чтобы потом нарисовать там что-нибудь, но в итоге это его последние записи, написанные в самом начале. Эш схватил записки из рук Фрэнка и, опустив их так, чтобы я тоже мог видеть, начал пробегать глазами размытые строчки: «Дорогой Фрэнк, я надеюсь, ты это увидишь, когда меня не станет. Может, тебе и наплевать, но я до сих пор люблю тебя. Я, к сожалению, слишком сильно привязался к тебе за столь короткий срок. И теперь ненавижу и тебя, и себя за это. Твоя лучезарная улыбка, твои красивые глаза, твои тонкие губы, твои сильные руки, твои непослушные волосы когда-то внушали меня доверие и симпатию (да и сейчас внушают мне тоже самое). Я влюбился в тебя с первого взгляда, а ты не влюбился в меня даже спустя несколько месяцев. Но мне не жаль. Ведь где-то в другой вселенной мы с тобой вместе живем, радуемся жизни и держимся за руки. Между нами никогда не было драк и ненависти, появившейся из-за любви. Никогда не было выкрикнутых проклятий и сильных ударов по лицу. Мы любим друг друга и проживем всю жизнь вместе. Но это параллельная вселенных, где все хорошо, так что в нашем мире мы должны ненавидеть друг друга, чтобы было равновесие во вселенной. Мне жаль, что из-за тебя я так сильно ненавижу себя. Знаешь, наверное, тебя убьют, но приходи на мои похороны, Фрэнк. Посмотри на мое мертвое бледное тело. Посмотри на слезы моей матери. Посмотри на искусственные цветы и венки. Посмотри на две розы на сырой земле на моей могиле. Посмотри на все это, если опять не испугаешься всех своих друзей. И прости меня за все, что было.» Эшли взглянул на Фрэнка. — Майки принес мне это. Так сильно меня даже Джи не бил, — он грустно улыбнулся, опустив взгляд. — Когда я пришел на похороны, Майк опять накинулся на меня, но его оттащили его родственники. Он ненавидел меня тогда и ненавидит сейчас. Даже спустя двадцать лет он сжимает кулаки при виде меня. Эшли перевернул листок, где была запись: «Когда узнаешь о моей смерти, иди скалу влюбленных. В дереве будет кое-что.» — Я так и не набрался сил туда пойти, — признался Фрэнк. Неожиданно Эшли крепко обнял его за шею, долго не отпускал. Фрэнк, испугавшись, положил руки на талию Эша, закрывая глаза. — Ты, конечно, полный обмудок, из-за которого умер семнадцатилетний парень, но то, что ты пережил… это сильно. Ты молодец, что остался жив после всего, что было, мужик. Я бы скинулся с многоэтажки, если бы Лукас умер… еще и по моей вине, — тихо прошептал Эшли сквозь слезы, отпуская Фрэнка, не понимающего, шутка это или нет. Эш подошел обратно ко мне, аккуратно взяв меня за руку. Он вытирал слезы, тихонько шмыгая носом. Мы отправились домой на автобусе, который ехал долгих двадцать минут. Всю ночь Эшли подрывался, проверяя рядом ли я, и крепко обнимал меня, не отпуская даже в туалет. Ночь была беспокойная, но утром мы отправились на скалу влюбленных, изгрызанные сомнениями и любопытством по поводу того, что может быть внутри дерева. Мы буквально бежали к дереву, которое своими ветвями переплеталось в подобие сердца. Внутри него было глубокое дупло, где не было ничего видно, и, только посветив фонариком, мы увидели какую-то деревянную шкатулку. Быстро ее изъяв из дерева, я открыл ее. Мы услышали милую музыку и увидели кружающую по кругу балеринку в красивой балетной пачке. На внутренней стороне крышки была выгравирована надпись «С невзаимной любовью. Джерард». — Может, нужно отнести ее Фрэнку? — спустя пару минут молчания и слушания резкой музыки спросил я. — Нет… Этот чувак пережил слишком много. Он и так таскает с собой предсмертную записку своего любимого. С него достаточно. — Эшли взял из моих рук шкатулку, аккуратно помещая ее обратно в глубокое темное дупло дерева. Приехав домой, мы решили положить дневник туда, где мы его нашли, чтобы никто больше не нашел его. Ни Майкл, ни Фрэнк не хотели брать эту тетрадь самого родного для них человека и это понятное дело: они потеряли его двадцать лет назад и не в коем случае не хотят переноситься в те дни еще раз, даже мысленно. И Майкл, и Фрэнк каждый день просыпаются с мыслью, что это они виноваты в смерти брата и любовника, ведь они не уберегли его, а из-за одного из них он вообще убил себя. С ними обоими останется эта ноша до самой смерти и, может быть, потом, будучи в раю, они встретятся с тем, кого любят больше всего на свете и кто доставил им столько боли. Я их понимаю. Мне даже подумать страшно о смерти Эшли.