О согревающих звездах

— Ты похож на звезду, — улыбается Энкиду, присаживаясь рядом. Гильгамеш непроизвольно поднимает брови и разглядывает его, словно одно только выражение лица должно рассказать царю, что на этот раз пришло в голову другу. Конечно, этого недостаточно, так что он лишь с немым вопросом смотрит прямо в глаза, не понукая и не торопя. — Нет, ну правда, — мягко произносит Энкиду, опираясь локтем на согнутое колено и любуясь тенями, расчертившими светлые волосы. Полная луна и небесные светила дают достаточно света, но он холодный и тусклый, совсем не такой, как живое дневное Солнце. Этот свет путается в золотых украшениях, темными полупрозрачными тенями украшает кожу, рисует неясные узоры на лбу и скулах царя. — Ты самая настоящая звезда, Гил. Такая же яркая, невообразимо прекрасная, но далекая. Гильгамеш наклоняет голову к плечу, пытаясь угадать ход его мыслей, а потом переводит взгляд на небосвод. Он сидит на самом краю, откинувшись назад и оперевшись руками о теплую крышу. Запрокинул голову и, не моргая, любуется ночным небом. Таким близким, только руку протяни, и в то же время далеким, что никогда не коснешься. Смотрит на созвездия, таинственно переливающиеся россыпью драгоценностей на темном покрывале. Такие завораживающие и прекрасные, что щемит где-то глубоко в груди, под самым сердцем. — Пояснить не хочешь? — все же прерывает молчание царь, когда тишина становится невыносимой. Удивительное дело, потому что обычно они могут сидеть рядом без слов целыми часами, словно обмениваясь мыслями на расстоянии через общее дыхание или редкие взгляды. — Почему бы и нет, — легко соглашается Энкиду, будто только этого и ждал. Он протягивает руку и бережно касается светлых волос, скользя пальцами по золотым прядям в незатейливой ласке. — Звезды, — начинает он, не сомневаясь в том, что его внимательно слушают, — светят так ярко, что их сияние видно издалека. Достаточно одного только взгляда, чтобы влюбиться в этот прекрасный огонь и пожелать его себе, словно очарованный шагая навстречу. Но сколько бы ты ни шел, ты никогда не достигнешь, не сможешь прикоснуться. А если все же сможешь, то обожжешься, обгоришь от невыносимого жара чужой души. Энкиду улыбается, глядя в алые глаза Гильгамеша. Даже сейчас они слегка светятся, выдавая всю мощь, спрятанную в хрупкой — почти людской — оболочке. Нечеловеческие прекрасные глаза, которые еще не успели стать далеким равнодушным светилом, готовым сжечь любого, кто подойдет близко. — Но знаешь, — переходит на шепот юноша и упирается рукой о камни, чтобы оказаться совсем рядом, лицом к лицу, — я ведь не человек. Я не боюсь обжечься, как не боюсь и долгого пути, который мне придется пройти, прежде чем я достигну этой звезды… Гильгамеш неопределенно хмыкает, и Энкиду замолкает. — Ты не прав, — поясняет свою реакцию царь. — Тебе не надо пытаться достичь. Ты уже это сделал. И раз уж говоришь, что я звезда… то ты тоже. Ты знаешь, что большая часть звезд — парные? — спрашивает он с легкой улыбкой, наслаждаясь удивленным выражением лица. — В каком смысле парные? — недоверчиво уточняет юноша. — В прямом. Двойные звезды рождаются вместе и вместе живут, освещая своим светом все вокруг. А под конец жизни они сливаются в одну большую звезду, — Гильгамеш с удовольствием потягивается и ложится спиной на крышу, раскрывает руки в немом приглашении. Энкиду на мгновение замирает, а потом принимает объятия. Он лежит, слушая мерный стук сердца под ухом, и не может подавить улыбку. Спокойное дыхание лишь убаюкивает сильнее, и хочется продлить это ощущение чуда глубоко внутри. — К тому же, — неожиданно продолжает Гильгамеш, — одна звезда не может обжечь другую. Тебе не о чем беспокоиться. — Угу, — сонно соглашается Энкиду, плотнее прижимаясь в поисках тепла. Сквозь объятия сна он чувствует руки, укутывающие их в накидку, а затем крепче обхватывающие, горячее дыхание и ласковое прикосновение к волосам. Высокое ночное небо полно ярких звезд, умиротворенно сияющих, и лишь Луна, как самый яркий огонек, освещает землю, укрывая тенями весь мир.

Ты в душе береги свою птицу Не дай ей разбиться