Амальгама

Они были одиноки — но каждую спасало касание двух ладоней. Они держались друг за друга, потому что им было некуда больше идти. Алмаз оставила Борт. Там, в общем-то, было не очень понятно, кто кого оставил — но они не понимали друг друга, и это приносило им столько боли, что и вправду лучше было быть по отдельности. Хоть это и было не сильно менее больно. Фос потеряла Аниту, её ориентир забрали на луну, и Фос, не зная, что делать, снова пошла к той, кого почти забыла — после того, как наделала кучу ошибок, после того, как почти потеряла надежду выйти на верный путь, она не могла не попробовать попросить о помощи умнейшую из их народа. А уж Киноварь всегда была безнадёжно одна. Они сидели втроём у костра — ни Фос, ни Кино огонь не был нужен, особенности их тел позволяли не обращать внимание на температуру внешней среды (а видела в темноте Киноварь даже лучше, чем на свету), но Аля нуждалась в тепле, и не только душевном; отблески пламени играли в светлых её волосах, и обе других ловили себя на мысли, что так и должно быть. Что Аля должна всегда греться рядом с огнём. Фос гладила Киноварь по волосам — той, чьё касание несло смерть, всегда не хватало ласки чужого тела, и пусть она была слишком горда, чтобы это признать, скрыть это она не умела тоже. Фос было нечего терять, руки её были давно мертвы, как умерло всё её тело по частям, по осколкам, — и двигалась она лишь чудом, все законы презрев. Но чувства её от этого не пострадали, и она могла любить Киноварь и сострадать Алмазу — любить их обеих и сострадать им обеим. Одиночество втроём — не такое уж и одиночество. Алмаз улыбалась надтреснутой, сломанной улыбкой. Она всегда была светом, эмпатией и поддержкой, и даже когда у неё не осталось сил помогать и сочувствовать, она всё равно улыбалась. Когда пришла просить о помощи — улыбалась. Когда от отчаяния едва не погасла — улыбалась. Алмаз была звездой, пусть ей и приходилось питать свой внутренний свет; она выкладывалась по полной, пытаясь светить под крылом тьмы-Борт, и старалась теперь, рядом с алым ядом и мертвенной зеленью, не прекращать помогать, не переставать светить. Она так устала, но безусловная поддержка других двоих давала ей силы. Киноварь тихо рассказывала что-то — за столетия одиночества она многое узнала о мире и о природе. Она боялась подавать голос, но те, кто любил её слушать, сидели здесь рядом, и под треск костра можно было и не молчать — пусть не было сил на что-то больше, чем шёпот. Аля слабо светилась, вбирая тепло костра, и не менее жадно вбирала её слова; Фос легко касалась её, и Киноварь чувствовала себя нужной, наконец-то — любимой. Им троим было суждено изменить мир. Но мир пока что не знал об этом. А они — пока — просто хотели восстановить силы и согреться, не от огня, а от общей любви. Со временем касания Фос становились дольше и ближе, ощущались ярче; Алмаз сдвигалась вокруг костра, как бы от дыма, и вскоре оказалась вплотную к ним — только Фос отделяла её от ядовитого тела Кино. Под настойчивыми касаниями Фос Киноварь, впрочем, почти забыла об этом — её ласки становились всё жарче, и больше не было нужно думать, не было нужно искать и терять надежду. Не было нужно даже формировать слова — стонов было достаточно, чтобы рассказать о том, как ей хорошо сейчас и как было раньше одиноко. Аля, прижавшись к Фос с другой стороны, тёрлась об неё всем своим естеством сквозь одежду, издавая тяжёлые вздохи. Она не могла забыть Борт, не могла перестать страдать от того, что они не рядом. Но так же и Фос не могла забыть Антарк, и у Али, как и у неё, не было иного выхода, как быть с любимыми из тех, кто рядом. Пусть мёртвое, но разгорячённое тело Фос получало иное удовольствие — сложная её структура отзывалась резонансом на каждый стон Киновари, каждый вздох Алмаз, и любовь их давала ей силы. Алый бутон Киновари под её пальцами сочился ядом, но для Фос это была лишь смазка, чтобы, раздвинув лепестки, легко и нежно войти в её лоно; Киноварь отозвалась восторженным криком. Фос извернулась и, не переставая двигаться внутри Кино, коснулась губами чувствтительной кожи Алмаз; та выгнулась, подставляясь под ласку. Языки пламени костра извивались, освещая сцену любви троих необычных созданий, и Фос ощущала нечто, похожее на живое тепло, пока двигала пальцами внутри Кино, лаская её изнутри, и выписывала языком и губами узоры на плоти Али. Обе они страстными стонами отвечали на движения Фос, выгибались, ритмично двигая бёдрами, и Фос стоило немалых усилий не дать Алмаз испробовать смертоносных касаний Кино. Но обе помнили друг о друге, шептали имена не только Фос, но и друг друга, выгибаясь в экстазе, — и именно их любовь питала немёртвое тело. А наутро они проснулись в страхе — что это был сон, что за ночь что-то пропало. Но мало что изменилось. Улыбка Али казалась всё такой же надтреснутой, но её свет стал слегка сильнее; Киноварь всё так же боялась остаться одной, но прямо сейчас — была не одна. Им было суждено изменить судьбу мира, и Фосфофиллит вместе с Киноварью станут той амальгамой, которая отразит свет Алмаз в нужную сторону. Кино и Фос — они прижимались друг к другу, проникали друг в друга, и Аля могла бы чувствовать себя одинокой, но они никогда её не бросали. С тех пор, как она пришла к ним, прося принять её, — они всегда были рядом, стараясь питать её свет. И Алмаз светилась, подставляясь под ласки, и чувствовала, что её понимают и любят; нежные касания Фос и тихие стоны Кино, смешная забота Фос и искренние рассказы Кино — всё это давало ей больше силы, чем когда-либо могло дать тепло от костра. Киноварь, просыпаясь после ночей тишины и после ночей горячих стонов, каждый раз долго и неуверенно вспоминала, что не одна. Фос обнимала её, Аля ей улыбалась и говорила всякие нежности, и утро переставало быть страшным, пусть на это требовалось время и силы; дни становились уютными, вечера — счастливыми, и пусть её прикосновения продолжали убивать всё живое, для неё, наконец, появились любовь и радость. Они любили друг друга втроём, и им — пока что — не нужно было что-то менять. Но, найдя счастье друг в друге, они вскоре пойдут вперёд — как только достанет сил.