Мальчишки

      Макс глянул на часы. Черт! Опаздывает.       Прибавил шагу — не хотелось бы лажануться на первом заказе: работка, конечно, так себе — обслуживать в качестве официанта банкеты и прочие свадьбы, но деньги в кейтеринговом агентстве при ресторане «Рашель» обещали за каждый выход хорошие. Плюс, возможно, чаевые — тут всё зависит от типа мероприятия. Сегодня — вряд ли, какой-то типа светский раут, а богатые, как презрительно фыркнул Леха, жлобы редкие: понтов много, снобизма дохуя, на обслуживающий персонал как на мусор смотрят и всегда жмутся на чай. Всегда! Но это Трофимов и так знал.       «Наверное, потому и богатые», — философски подумал про себя Макс. Он редко лез с комментариями и высказывал собственные суждения вслух. Зато, как доверительно сообщил тот же Леха, свои ништяки и на этой теме есть: жрачка халявная и бухло дорогое. Как правило, мадамы на таких тусовочках вообще редко едят — все ж блюдут фигуру, да и вообще не комильфо, а мужики больше за воротник закладывают. Но всё не выпивают, поэтому с фуршета остается куча изысканной фигни, которую в реале хрен когда попробуешь. Ну и обычно по паре бутылок дорогого винишка или шампанского перепадает. Для Трофимова тоже не новость, но Лехе хотелось показать себя стреляным воробьем — ради бога.       Макс перебежал дорогу — впереди показалась вывеска дорогого ювелирного бутика, где и должна была состояться презентация каких-то космических и по дизайну, и по стоимости часов. У помпезного парадного входа охранник объяснил ему, куда пройти, чтобы попасть в подсобное помещение. Пришлось обежать здание по периметру, но Трофимов успел: влетел в подсобку через черный вход — неприметную коричневую дверь — ровно в тот момент, когда менеджер Ирина дала команду официантам выстроиться для последнего инструктажа.       Трофимов молниеносно переоделся в приготовленную ему форму — белую рубашку, строгие черные брюки, франтоватый жилет, классические туфли, нацепил бабочку. Пригладил волосы. Хмыкнул, представив свой внешний вид. Тот еще красавчик!       Обычно летом Макс носил джинсы без всяких наворотов — в идеале 501-е «ливайсы», полуспортивную обувь, однотонные темные футболки или майки-алкоголички — а что? Руки рельефные, грудь колесом — грех не показать. На одежде никогда не заморачивался, не очень понимая страсть сверстников к аляповатым расцветкам и стразам на джинсне. Ну, блин, как-то это… Хочешь выделиться — сходи лучше лишний раз в спортзал, пресс подкачай. Рослый, крепкий телосложением Трофимов считал, что мужика не могут красить шмотки, а вот мощь характера и умение в любой драке постоять за себя и даму сердца — да.       Ирина придирчиво оглядела пятерых парней-официантов — девушек сегодня с ними не было, объяснила правила поведения, кому и что подавать-предлагать, расписала в деталях проходку по залу, закрепила за каждым зону ответственности. Суть: рта не раскрывать, скользить бесшумными тенями, но чтобы у гостей всё было, и они не искали взглядом обслуживающий персонал, не зная, куда деть пустой бокал или использованную салфетку. Ничего нового. Главная сложность — не потерять дверь в подсобку. Стены ювелирного бутика были облицованы какими-то сногсшибательно дорогими черными глянцевыми панелями, и за одной из них в небольшом аппендиксе-закутке скрывался проход во временную епархию их команды.       В целом, всё понято — Максу не привыкать работать на пафосных банкетах.       В кейтеринговое агентство его взяли сразу, даже предложили на постоянку устроиться в сам ресторан «Рашель» — парнем он был симпатичным, с осмысленным взглядом умных карих глаз, уже имевшим опыт работы, но Трофимов отказался. Деньги ему нужны были исключительно на летние каникулы — с друзьями нормально потусить, девчонку понравившуюся выгулять, по клубам поболтаться, на концерт какой-нибудь мотануться. Не у родителей же клянчить. И так обучение на юрфаке оплачивают — немаленькие деньги, а семья у них обычная, середнячок: не бедствуют, но и не шикуют.       Вообще, родаки у него классные! Мамка мировая, никогда не достает и не ругает за провинности. Скорее, потроллит от души, чувство юмора у нее — то еще: пять раз подумаешь, стоит ли нарываться. Батя — продвинутый, в музыке шарит: в позапрошлом году вместе на концерт «депешей» в Питер ездили. Оба потом две недели в себя прийти не могли. Папа от Дэвида фактически с 80-х фанатеет, и друзья у него — все сплошь повернутые на DM. А Макс… У Макса вариантов не было: он с детства слушал Depeche Mode и в возрасте пяти лет, кажется, знал всю их дискографию наизусть. Гаан ему почти родственником стал. Увидеть его и Мартина на сцене, вживую… Это было нечто незабываемое. Чистый восторг! Если ко всему добавить орущего дурным голосом отца, который ради концерта в кожаные штаны вековой давности вырядился и футболку с буквами DM нацепил. От сорокатрехлетнего мужика и следа не осталось. Макс прямо балдел от бати.       И, конечно, денег ему на карманные расходы родители не жалели, но Макс не брал: пусть лучше мама с папой сами лишний раз в ресторан сходят или матушке чего из нарядов прикупят. Она ж еще ничего себе — отец ее всё время так потешно ревнует. Тоже семейный повод для стеба: Игорь Трофимов — Отелло мещанского разлива. Мамин прикол, понятное дело.       Макс, короче, родаков любил и уважал. Семья у них была дружной, атмосфера дома — позитивная: маман вечно своих мужиков подкалывает и по стойке смирно строит, батя от нее на кухне шухерится, где у него постоянно музон на всю катушку качает, а Макс… Макс играл за обе команды — Фигаро там, Фигаро тут. Но самое кайфовое было проводить время на троих: сериал убойный вместе посмотреть, в центр выбраться на предмет погулять, в кафе или кино сходить или на отдых за город съездить.       Вкратце, жизнь у Макса Трофимова — не придерешься, всё отлично: друзья-приятели имелись, родители во всем его поддерживали, учеба давалась не совсем легко — некоторые предметы Макс терпеть не мог, но сносно, деньги на кармане водились, потому что работы не боялся, и официантом побегать ему не западло было, девушки… Случались регулярно, но пока кратковременно. Как-то вот не зацепила ни одна до учащенного сердцебиения — после матушки-то так просто на первую встречную не поведешься, уровень требований завышенный, но с другой стороны… Ему всего девятнадцать. Куда торопиться?       Трофимов ловко скользил по пространству бутика с подносом, исподтишка разглядывая публику. Собственно, многих из присутствующих он знал в лицо — сливки ж общества, персоны публичные. Бизнесмены рангом покрупнее и помельче, их молоденькие пятые-шестые жены по счету, блистающие бриллиантами, независимые бизнесвумены, презрительно поглядывающие на юные личики хватких замужних девиц, светские хищные львицы в поиске, мажорики в понтовых прикидах и невесты на выданье в обтягивающих дизайнерских нарядах — сыновья и доченьки состоятельных папочек… Стандартный набор ярмарки тщеславия.       По залу разносилась классическая музыка, гости тихо переговаривались между собой, с деловым видом рассматривали новинки ювелирных Домов заоблачной стоимости, девы примеряли на себя цацки, по центру стояла витрина с теми самыми часами, рядом с которой всем интересующимся проводил презентацию представитель именитого часового бренда. Хозяин вечера и совладелец бутика Александр Ларин — крупный, лысый мужчина сурового вида в строгом костюме — царственно прогуливался по залу, обмениваясь приличествующими случаю любезностями с пришедшими. Удушливым туманом висел тяжелый смешанный запах вечерних шлейфовых парфюмов… У Макса аж в носу от такого дурмана зачесалось.       Скукотища. Максу показалось, что многие уже с удовольствием отсюда отчалили бы: наряды продемонстрированы, реверансы хозяину отвешены, покупать, судя по всему, часики никто пока не торопился… Но нельзя. Не по правилам этикета. Вот и продолжали цедить шампанское и выполнять светские обязательства приличия.       «Хе-хе, снобы, так вам и надо», — промелькнуло у Трофимова злорадное. Нет, он никому не завидовал, наоборот, искренне не понимал, зачем этот пафос. Кому он нужен?       И тут его внимание при очередном проходе по залу привлек один любопытный товарищ…       На фоне дамочек в кутюрных нарядах и крутых дядек с раздутым, как у жаб, эго этот парень смотрелся белой вороной в чужой песочнице. Его странного оттенка волосы — словно кофе с молоком с жемчужными проблесками — топорщились во все стороны, несмотря на килотонны геля для укладки, светло-карие глаза светились лукавством и озорством, большой рот, как у лягушонка Кермита, хоть и растягивался время от времени в надлежащей случаю вежливо-отстраненной улыбке при виде кивающих ему людей, явно норовил ехидно и насмешливо осклабиться.       Вообще, парнишка выглядел довольно привлекательным, несмотря на свою забавную схожесть с персонажем из «Маппет-шоу», и на него порой тоскливо и с тайным вожделением поглядывали юные девы, променявшие возможность трахаться с ребятами своего возраста на недосекс с пузатенькими «кошельками» на ножках преклонного возраста. Макс и на себе ощутил голод неудовлетворенных светских кошек — ему казалось, что его уже раздели и облизали взглядами с ног до головы. Незнакомец же будто не замечал этого, пребывая на своей волне.       Причем сей занятный персонаж абсолютно точно не привык носить костюмы, так как то и дело дергал ворот светлой рубашки в тон волосам, крутил с видимым неудовольствием галстук на шее, поправлял рукава пиджака, подтягивал наверх брюки и морщился, переступая с ноги на ногу, будто щегольские лакированные туфли ему жутко жали. И все эти снобистские игры в высший свет его, похоже, не вдохновляли.       Иногда он отворачивался в сторону и откровенно зевал, а один раз совершенно по-плебейски поковырялся пальцем в ухе. К тому же он в обход всех приличий, набивая полный рот, жрал… Всю эту фуршетно-банкетную хрень. Когда же Макс проходил мимо него с подносом, где булькали пузырьками бокалы с шампанским, парень подхватил один из них, сделал маленький глоток и тут же с вытянувшимся лицом выплюнул выпитое обратно, пробормотав: «Дрянь какая!» А это была, между прочим, «Вдовушка Клико». Подойдя к витрине с выставленными за ней часами, молодой человек глянул на ценник и вдруг на весь зал присвистнул:       — Ох, и нихуя себе!       Утонченными манерами и прочими признаками благовоспитанного отпрыска из состоятельной семьи он не отличался. Скорее, наоборот. Макс поджал губы, чтобы не рассмеяться. «Лягушонок» начинал ему нравиться.       Апофеозом его выпадения из шаблона стало вдруг разорвавшее чинные разговоры под фоновую классическую музыку: «Reach out and touch faith…» И дальше: «Ту-ду-ду-ду-ду!» Макс подпрыгнул на месте и бросил восторженный взгляд на чудика, который в этот момент судорожно пытался вытащить мобильный из кармана брюк под ошарашенные таким моветоном взоры гостей.       Отключив телефон, парень с независимым видом пожал плечами, проигнорировав укоризненно-строгий взгляд хозяина вечера, поймал смеющегося глазами Макса и подмигнул ему.       Трофимов еще некоторое время понаблюдал за парнем: отчего-то возникло ощущение, что он свой в доску, возможно, из-за мелодии, установленной на звонок. «Personal Jesus» — это ж как тайный пароль-шифр заядлых фанов «депешей»: каждый из них, безусловно, считал своим персональным Иисусом Дэвида Гаана. Или Мартина Гора. Недолго думая, Макс вновь подошел к незнакомцу.       — Если что — там, за углом, есть дверь в подсобку: оттуда можно сбежать на улицу незамеченным, — заговорщицким тоном произнес Трофимов.       — Спасибо, дружище, — поддержал игру парнишка. А потом деловито шепотом поинтересовался:       — Слышь, а у вас там в подсобке жрачка нормальная есть?       — Не-а, — с сожалением качнул головой Макс. — Но рядом, за углом продается шаверма. Принести?       — О да-а… — с вожделением в голосе и голодным блеском в глазах простонал «лягушонок».       — Через пять минут в подсобке, — шепнул Макс.       — Усек, — кивнул незнакомец.       «Лягушонок» с лицом разведчика тайных спецслужб заглянул в подсобное помещение, затем с независимым видом зашел, мол, так и надо, и по-хозяйски прошествовал вглубь, игнорируя удивленные взгляды обслуживающего персонала. Официанты под руководством Ирины потихоньку заносили подносы с едой назад — судя по всему, раут должен был закончиться через полчаса.       Парень заметил стул и опустился на него с охом наслаждения. Тут же стянул с себя туфли, носки и принялся разминать ступни.       — Что? — он вскинул голову, глянув на подошедшего к нему с шавермой Макса. — Это не обувь. Это какие-то испанские колодки производства инквизиции.       Трофимов усмехнулся, но ответить не успел.       — Молодой человек, вам нельзя здесь находиться, — спохватилась менеджер Ирина, подбежав с выпученными глазами к незнакомцу.       — Расслабься, можно, — бросил «лягушонок». — Я Ларин. Да-да, сын того самого Александра Ларина, совладельца этого блядского бутика.       Ирина хватанула воздух ртом, недоверчиво оглядев парня. Макс тоже удивленно глянул на незнакомца — ничего себе фрукт! Блин, может, не стоило проявлять подобного рода инициативу — кто его знает, что на самом деле у чувака на уме? Как сейчас огребет за панибратство!       — Паспорт показать? — развеселился парнишка.       — Н-нет, просто… я… Надеюсь, вам всё понравилось? — наконец верно среагировала Иришка.       — Все супер, детка! — кивнул парень. — И не обращайте на меня внимания.       Менеджер еще раз пристально оглядела парня, не слишком тянущего видом и поведением на сына одного из самых богатых людей города, и вернулась к своим обязанностям — гонять официантов. Макс неуверенно протянул «лягушонку» шаверму — тот схватил ее со словами: «Премного благодарствую», и хотел было спешно ретироваться — ну его нафиг, такие знакомства. Не хватало еще без гонорара за подработку остаться. Но парень его тормознул, бросив:       — Слышь, тебя как зовут?       — Макс, — отозвался Трофимов.       — Эта… — сын Ларина неопределенно взмахнул рукой, — спасибо, что не дал помереть с голоду. А то от этих микроскопических закусочек толку никакого, а я с утра еще не ел, — доверительным тоном объяснил он.       — Не за что, — буркнул Макс, чувствуя на себе гневный взор Ирины. — Я пойду. Работа.       — Ага, — легко согласился парень. — А ты еще долго будешь занят?       — Часа полтора, — прикинул в уме Трофимов.       — Ну я тебя дождусь тогда, ага? — предложил «лягушонок» и вопросительно-упрашивающе взглянул на Макса.       — Ладно, — кивнул он.       — Класс! — радостно возвестил парнишка, широко улыбнувшись во весь свой лягушачий рот. Трофимов хмыкнул. Нет, все-таки товарищ — занятный: простой, как пять копеек, и без подвоха. Зря он переполошился. Вновь проснулись любопытство и азарт: а почему бы и не пообщаться? Таких персонажей он еще не встречал.       — А тебя-то как зовут? — спросил Макс двумя часами позже.       «Лягушонок» честно дождался его в подсобке, уже переодетый в простую свободную футболку, узкие серые джинсы-скинни и белые «конверсы». Трофимов невольно завис на мгновение, заново изучая внешность нового знакомого. В таком прикиде он смотрелся парнем с соседнего двора и никоим образом не тянул на наследника основательного состояния Александра Ларина. Похоже, ровесник Максу.       Парнишка помог загрузить ресторанную утварь в микроавтобус, галантно подсадил охреневшую Ирину на сиденье рядом с водителем и на прощанье поцеловал ей руку. В зал вышел один раз, когда все гости разошлись и перекинулся парой фраз с отцом, который, хоть и смотрел строго на сына, но точно не ругал и даже потрепал по волосам под конец, ласково поцеловав в макушку, тем самым разрушив образ сурового бизнесмена. Трофимов решил, что дядька — нормальный мужик, просто вынужден следовать общепринятым правилам поведения.       И вот теперь они неслись по трассе на новенькой «бэхе»-пятерке внезапно обретенного приятеля в сторону карьеров — искупаться. Погода располагала. Звучащий в салоне любимый Максом больше остальных альбом «депешей» Ultra тоже. Тонкая нить спонтанно возникшей дружеской приязни помогала в незатейливой болтовне.       Трофимов не думал о том, как так вышло, что вместо обещания встретиться сегодня после подработки с друзьями и завалиться с ними посидеть под спортивную трансляцию в бар, он куда-то едет с малознакомым парнем. В багажнике лежали битком набитый пакет со снедью, вроде чипсов, упаковки шашлыка и пива, походный мангал, палатка со спальниками и тщательно припрятанные штыки. «Лягушонок» предложил затусить возле карьеров на всю ночь. А Макс… Взял и просто согласился. Предупредил маму, что «ушел в загул» — та в своей манере поинтересовалась, захватил ли он с собой презервативы. Трофимов поржал, покосился на «лягушонка» и сообщил, что они ему не пригодятся. Матушка обозвала его «лохом» в ответ.       — Эммм… Просто Ларин, — бросил новый приятель, уверенно держа руки на руле и сосредоточенно глядя на дорогу.       — Твое имя не подлежит огласке? — насмешливо поинтересовался Макс.       — Ага, — хмыкнул добродушно парень. — Вообще, меня зовут БорИслав, — вздохнул он.       — Ка-а-ак? — переспросил Трофимов, хохотнув.       — Вот-вот. Поэтому просто Ларин. Маман, когда выбирала мне имечко, явно была не в себе.       — Боря? Слава? Как? — подстебнул Макс.       — Ларин! — рыкнул «лягушонок». — Или по лбу получишь!       — Вряд ли, — заметил Трофимов, намекая на некоторую хилость ручонок «лягушонка». Он и фигурой напоминал это земноводное: худые руки без рельефа мышц, длинные тощие ноги. Разве что пузика не хватало. Впрочем, Макс не мог не признать, что нескладная фигура не мешала оставаться Ларину симпатичным. Парень был обаятельным, и это, несомненно, превращало его «некрасивости» в индивидуальные достоинства.       Себя Трофимов считал обычным в плане внешности: коротко стриженые каштановые волосы, темно-карие глаза, прямой крупный нос, ничем не выдающиеся губы, бороздка на подбородке. Есть налет восточного флера — от мамы. Но девчонки считали его красавчиком. Потому что высокий, атлетичный… Настоящий мужчина, короче. Он уже отца на голову перерос. Матушка говорит, что этаким буйволом он в деда вымахал.       — Ладно, пусть будет Ларин, — сдался Макс, заметив обиженно поджатые губы нового приятеля. — А вообще… Шо-то ты не похож на богатого мажорика, — добавил, пихая в бок «лягушонка». Мысленно он называл парня только так.       — Дык я и не из них, — пожал плечами Ларин. — Я у папеньки от первого брака дитя, рос с матерью и долгое время понятия не имел, кто мой отец. Маман у меня женщина жесткая: после развода, батя тогда еще только начинал бизнесами крутить, запретила ему общаться со мной.       — А чего развелись? — спросил Макс, ожидая услышать стандартную историю про гарем любовниц.       — Хер знает. Не сошлись характерами, — задумчиво произнес Ларин. — Мама вся на принципах, преподаватель старославянского в университете. Не нравились ей методы ведения дел отца. Мол, бандитские. Потому и держала его на дистанции от меня. Чтобы не попортил. Бате же, думаю, тогда не до разборок с ней было — своего дерьма хватало. А может, и я не особенно нужен был. Но вот время прошло. Других наследничков не нажил с последующими тремя женами… Про меня вспомнил. Они с мамой долго переговоры вели, чо да как, на каких основаниях я общаться с папенькой буду… Батя ее в итоге убедил, что превращать в бандита он меня не намерен. А вот образование хорошее даст, с нужными людьми познакомит, во взрослую жизнь введет, а то совсем я рохля и маменькин сынок, — притворно тяжело вздохнул он, пряча озорную улыбку.       — И чего теперь? Готовишься наследовать империю? — подколол Макс.       — Не-а. Я хоть и сын того самого Александра Ларина, но по факту… Как был рохлей, так и остался. И никакие экономические факультеты с финансами из меня умного и напористого не сделают, — хохотнул «лягушонок». — И светский персонаж из меня, как из слона балерина.       — Чо? Совсем тупой? — рассмеялся Макс.       — Как пробка. Тупее еще свет не видывал, — подтвердил Ларин.       — Притворяешься?       — Чесс слово, не вру. В рот не ебу, как бабло зарабатывать в таких объемах. Не мое это. Коммерческая жилка напрочь отсутствует, хватки деловой — ноль. Вообще никакой хватки нет, — Ларин опять обезоруживающе улыбнулся. Макс на автомате тоже растянул губы, зеркаля улыбку. — Я вообще с детства фотографией и видеосъемкой увлекаюсь. Хочу видеооператором стать, фильмы документальные и художественные снимать.       — А батя? — Макс поймал себя на том, что ему реально безумно нравится «лягушонок». Что-то было в нем до того честное и искреннее, что хотелось вот так ехать и ехать, болтать обо всем без утайки и ни о чем не думать. Легкость ощущалась.       — А ничего, смирился, — пожал плечами Ларин. — Два года промурыжил меня в столице в МГУ, потом рукой махнул. Всё равно бесполезно. Покупай — не покупай диплом, толку не будет. Ну если умер во мне бизнесмен, так и не родившись, то чего уж теперь? Творческая я, блин, личность. Тотал фейл, короче, по всем направлениям, хехе, — он фыркнул от смеха. — Вот единственное — таскает меня везде по тусовкам, рожей моей светит, мол, есть сын, да, всё окей. У сильных мира сего свои приколы. А так даже разрешил мне уехать во Францию осенью — разбираться в тонкостях видеооператорского искусства и профессию режиссера постигать. Обещал оплатить двухгодичные курсы. Мол, может, хоть так толк какой-то от меня будет. Вообще, у меня с ним нормальные отношения. Никаких трагедий.       — Почему во Францию? — Макс сидел полубоком — так можно было свободно разглядывать нового знакомого.       — А мне у французов нравится подход к делу. Виденье особое. Постановка кадра, работа со светом… Да много чего. В двух словах не расскажешь — это увидеть надо, — пояснил Ларин. — Потом как-нибудь покажу.       — Понятно, — произнес Макс. Подсознание царапнула мысль, что знакомство их без будущего — «лягушонок» через пару месяцев свалит. А впрочем… Ну и ладно. Приятелей, что ли, мало? Пока можно с ним потусить пару суток, а там видно будет.       — Давно от «депешей» фанатеешь? — после паузы Макс решил сменить тему.       — Лет с тринадцати, наверное, — помедлив, ответил Ларин. — Причем, что самое смешное… Меня поначалу зацепила не музыка, а клип «Walking In My Shoes», снятый Антоном Корбейном. Я ж придурок — нормальные подростки в этом возрасте обычной подростковой хуйней страдают, а я живописью увлекался. Альбомы с репродукциями именитых художников собирал. Помню, как меня впечатлил Босх… Вся эта его эзотерически-демоническая вакханалия. Этакий апокалиптический сюрреализм. И тут я вижу образы с его картин в клипе! Это был глубокий «вау»-эффект. Раскопал, что этот шедевр снял известный нидерландский фотограф и режиссер Антон Корбейн. И всё: благодаря его работам, залип на фотографию. А музыка «депешей»… Она как будто фоном моему увлечению стала. А ты?       — С рождения, — хмыкнул Трофимов. — Но у меня было всё проще: мой батя — олдфаг. У нас дома нон-стопом Дэвид поет. Мы с ним два года назад даже на концерте в Питере были, — с гордостью добавил он.       — Везет же! — «лягушонок» от досады ударил по рулю ладонями и цокнул языком, кинул завистливо-восхищенный взгляд. — А я, прикинь, сдавал выпускные, когда они в Россию приезжали, и дрючился с поступлением. Меня тупо не отпустили. Батя так прессанул — проще было язык в жопу засунуть и промолчать, еще и матушка подлила масла в огонь. Впервые спелись, ага. А что толку в итоге? Теперь, блин, до следующего года ждать… Вроде, тогда у них снова концерты будут масштабные.       — Угу, — с видом знатока кивнул Макс. — Какой альбом в фаворитах? — типа, такой тест.       — «Songs of Faith and Devotion», — тут же ответил «лягушонок». — Не знаю, почему, но для меня он самый мощный у них. И такой, и не такой, как все. Много лирики, много надрыва. От песни «In your room» до мурашек пробирает. Она… мучительная, по смыслу. Вроде про любовь, но в то же время… если глубже… про зависимость, одержимость, — Ларин задумался. — Как думаешь, в 95-м Дэйв реально жизнь самоубийством хотел покончить?       — Не знаю, — Макс как раз не очень любил этот альбом, потому что в нем уже звучало предчувствие будущей катастрофы. Фиг его знает, вроде практически все песни пишет Гор, но Гаан их так исполняет — словно душой наизнанку выворачивается, словно о себе рассказывает. Ведь еще немного, и группа будет на грани развала, концерты сорваны, а Дэйву предстоит отлеживаться на больничной койке. «Ultra», конечно, тоже не самый позитивный лонг-плэй, но там уже звучит надежда — он полон размышлений о судьбе и роке, есть некая переоценка жизненных ориентиров. Альбом вышел назло всем, кто похоронил «DM»: Мартин не оставил группу, Дэйв выкарабкался, и им двоим было что сказать миру. Вообще, если подумать… Больше тридцати лет вместе. Наверное, знают друг друга, как облупленные. — Мне кажется, он просто находился на грани. Они ж, получается, на тот момент уже пятнадцать лет без остановки гастролировали, снимали клипы, записывали альбомы. Вокруг постоянно какие-то люди, внимание прессы… И уже как будто сам не понимаешь, кто ты — рок-икона или всё же еще человек, у которого могут быть слабости, которому иногда просто нужно побыть одному. Вечное бремя ответственности, славы… — Трофимов говорил не своими словами, по сути — пересказывал точку зрения отца. — Кризис жанра, кризис дружбы, кризис личной жизни… И тут — передоз, как падение в бездну. А потом перезагрузка. Словно жизнь обнулил. Как-то так. Но не самоубийство, нет, — покачал головой Макс.       — Ну ты загнул… — уважительно протянул Ларин.       — Это не я, — признался Макс, — это мой отец так считает.       — А, ну слава богу, — фыркнул «лягушонок». — А то я испугался… Вдруг ты такой умный?       — Как ты мог меня заподозрить в подобном? — возмутился Трофимов. — Но сдается мне… Все-таки, да, поумнее тебя. Я всё же вполне прилично учусь на юрфаке в отличие от всяких богатеньких балбесов, которые два и два сложить не могут в столбик, — и покосился с ехидным выражением. Ларин пожал плечами с невозмутимым видом: мол, ну, что поделать? Так и есть. Его ироничность в отношении себя и необидчивость тоже жутко нравились Максу.       — А чего официантом бегаешь? — поинтересовался Ларин, но без насмешки, просто.       — Выгодную невесту присматриваю, — на полном серьезе ответил Макс.       — Да ладно? — округлил глаза «лягушонок» и, оторвавшись от дороги, глянул на спутника. Заметил смешинки в глазах Макса и с облегчением выдохнул. — Тьфу на тебя! А я уж поверил.       — Да это ж бред! — хохотнул Трофимов.       — Ты знаешь, я пока с батей тусил на всех этих светских мероприятиях, такого насмотрелся и наслушался, что ничему не удивляюсь.       — Только не рассказывай! — предупреждающе бросил Макс.       — Да ну на фиг… — качнул головой Ларин. — Смотри! Мы почти приехали! — победно сообщил он, сворачивая с трассы на проселочную грунтовую дорогу и ныряя под густую сень деревьев.       Еще некоторое время они петляли по изгибам причудливого, но живописного пути до карьеров, подпрыгивая на каждой колдобине (Макс подумал про себя, не жалко ли «лягушонку» свою недешевую «коробчонку» гробить на ямах), и наконец выехали к небольшому пустынному пляжу с грандиозным видом на лес с одной стороны и луговые холмистые просторы — с другой.       — А я здесь никогда не был, — заметил Трофимов, вываливаясь из «бэхи».       — Про это место вообще мало кто знает, — проговорил Ларин, с явным удовольствием потягиваясь. — Я люблю болтаться по области — фотографировать. Просто еду, еду, потом вот так сверну в лес и бац! Нахожу такую красоту.       — А что фоткаешь?       — Много чего, — неопределенно ответил Ларин. — И видеороликов снимаю много. Например, тренируюсь ловить неприметное в природе. Как встает солнце и при этом высыхает роса на траве… Не знаю, тебе, наверное, непонятно будет. Но мне нравится выискивать красоту в обыденном. В недостроенных домах, заброшенных заводах, в проходящих мимо людях, в играющих на площадке детях, в пожухлом листе дерева, в распускающемся цветке василька…       — Романтик, однако, — хмыкнул Макс.       — Или задрот, — улыбнулся Ларин. — Я купаться! — добавил он, стягивая с себя футболку и демонстрируя тем самым молочно-белую кожу.       — И в кого ты такая немощь? — подивился Трофимов, тыкая пальцем в выступающие ребра «лягушонка».       — В себя, — просто ответил Ларин, ничуть не смущаясь изучающего его взгляда. — Природа на мне отдохнула, — хохотнув, добавил он.       — Да уж… — пробормотал Макс, неторопливо раздеваясь вслед за приятелем. На самом деле, «лягушонок», хоть и выглядел тощим для двадцати лет — год разницы у них имелся, но кажущая под одеждой нескладность оказалась обманчивой. Он был весьма пропорционально сложен, а длине и стройности его ног могла любая девушка позавидовать. Макс тряхнул головой: куда-то не туда его повело в суждениях… Какое вообще ему дело до того, что за фигура у «лягушонка»?       Ларин же, сверкнув синими плавками, обтягивающими мелкие, как орешки, ягодицы, уже с разбегу влетел в прохладную воду и с воплем занырнул.       — Осторожно, здесь сразу глубоко! — отфыркиваясь, крикнул он, показавшись несколько секунд спустя над озерной гладью. — Бодрит нереально!       — Верю, — Макс стянул джинсы, выпрямился, размял шею, подошел к воде.       — Фигасе ты качок, — присвистнул «лягушонок», качаясь на легкой ряби волн. И слишком внимательно рассматривая его тело.       Макс неожиданно смутился, особенно своих белых понтовых плавок, которые на морском пляже в окружении девушек смотрелись крайне выгодно, обтягивая то, что надо, а вот наедине с малознакомым чуваком… не очень.       — Нормальный я, — буркнул он и решительно нырнул. Охладиться, смыв неловкость момента, не помешает.       Ларин, посинев от холода, первым выбежал из воды, поспешно стянул с себя мокрые трусняки, деликатно спрятавшись за машиной, натянул прямо на голое тело джинсы и футболку и деловито принялся вытаскивать из багажника провизию и вещи на ночевку.       Макс еще некоторое время с удовольствием плавал: редко, когда представляется возможность мощно поработать руками, взрыхляя брызгами воду, и не думать о том, что кому-то можешь помешать. Обычно на водоемах полно народу, а на побережье моря — и того больше в летний период.       «Лягушонок» на берегу развел бурную деятельность — установил мангал, засыпал угли, насадил мясо на шампуры. Затеял возню с палаткой.       — Дай я, — вмешался Макс. — Лучше за шашлыками следи.       — Не вопрос, — Ларин переключился на мангал. — Чо? Дунем перед царским ужином? — спросил он, спрыскивая шашлыки пивом.       — Давай, — лениво согласился Макс.       Всё это время они молчали, но напряга не было. ЧуднО, но в компании «лягушонка» всё ощущалось ненапряжным. Энергетика, что ли, у него такая… Глупое смущение в момент раздевания забылось, будто его и не было. Никаких «левых» импульсов Трофимов больше не чувствовал. Наверное, просто показалось.       Да и восхищение его фигурой со стороны Ларина сейчас выглядело вполне нормальным. Собственно, у него и старые приятели часто спрашивали с затаенной завистью, как накачать мышцу. Макс обычно снисходительно советовал хотя бы раза два в неделю спортзал посещать и поменьше пива лакать, но лукавил, конечно: у него изначально были хорошие физические данные — никаких стероидов не надо, чтобы в тонусе себя держать. Был у него пунктик, да, что мужик должен выглядеть мужиком. Впрочем, это личное дело каждого… Свои принципы и правила Трофимов применял исключительно к себе.       Некоторые «лягушата» вон и без мускулов вполне ничего себе выглядят… Да чтоб тебя! Макс сплюнул и с тройным усердием взялся за установку палатки.       Потянуло возбуждающим все рецепторы запахом ароматного шашлыка и сразу же еще одним знакомым — мариванной.       — Давай, давай, давай! — к нему подскочил Ларин с хитрой мордой и протянул косяк. — Забористая, пипец!       Макс затянулся, задержал дым и мгновенно почувствовал легкий дурман в голове… Реальность потеплела красками, тело расслабилось каждым мускулом.       — Паровозиком, м? — предложил «лягушонок».       Трофимов кивнул, перевернул штык тлеющим концом к себе, аккуратно зажал его губами, приставил кулак и вдул струю сладковатого дыма в приоткрытый рот Ларина. Тот улыбнулся, втянул и прикрыл глаза, откинув голову назад.       — Нехило кроет… — прокомментировал приятель и повторил тот же маневр. Это интимное действо сняло окончательно все барьеры. Макс посмотрел на «лягушонка» и тихо рассмеялся.       — Что? — не понял Ларин, отклоняясь назад и падая спиной на кинутое небрежно на примятую траву покрывало.       — Борислав… Бля… Меня сейчас порвет от смеха, — Трофимов не выдержал и заржал в голос.       — Мудак, — бросил беззлобно Ларин и сам заржал. — Ладно, хорош уже издеваться.       — Ларин?       — М?       — Споем?       — Чего?       — «It's a lot… It's a lot…» — завыл сначала тоненьким, потом низким голосом Трофимов, вспомнив известный провокационный хит DM о нетрадиционных взаимоотношениях. Можно сказать, гимн Темы.       — Только не говори мне, что ты решил спеть про мастера и слугу! — воскликнул приятель, сев ровно.       — Ну давай же, Ларин! Не будь занудой! — подначивал Макс. — «Let's play master and servant…» — пробасил он.       — Ты меня пугаешь, — Ларин трясся от смеха. — Сюрреализм какой-то.       Но в итоге поддержал, правда допеть не получилось — скрутило от приступа хохота так, что минут пять отдышаться не могли.       — Мясо! — вдруг вспомнил Ларин и подорвался с травы. — Фух! Не сгорело. В самый раз! — он зубами стянул обжигающий кусочек прямо с шампура. — Кайф!       Ели жадно, руками, пачкаясь в копоти и жире, как пещерные люди. Догнал второй эффект травы — неконтролируемый жор. Было нереально вкусно. И поганое бутылочное пиво казалось райским нектаром.       Солнце село за деревья, напоследок окрасив небо сочным багрянцем, сумерки сгущались плотной синевой. Воздух дышал приближающейся ночью, вода умиротворенно плескалась о берег, шелестели деревья, загадочно трещали в камышах таинственные насекомые… Фоном символично играл «Enjoy the silence» из динамиков «бэхи». Ларин сказал, что если время от времени заводить машину — аккумулятор не сядет. А еще он предусмотрительно захватил флакон-защиту от укусов комарья, поэтому жужжание над ухом мошкары не сильно мешало. Точнее… а чего там… Вообще не мешало. Было хорошо и покойно на душе.       — Рассказать анекдот? Тупой, — предложил Ларин.       — Давай.       — Только он очень тупой, — предупредил приятель.       — Я не сомневаюсь, Ларин, — фыркнул Макс.       — Короче…       «Приходит крокодил Гена домой и говорит Чебурашке:       — Слышь, я тут косяк надыбал. Ща душ приму и дунем, — и ушел в ванную.       Чеба, значит, маялся-маялся — невмоготу ждать. Решил сделать напас. Пошло хорошо. Незаметно всё скурил. Сидит — прется. Тут ему Гена орет:       — Чебурашка, принеси полотенце!       — Бля, спалюсь! Пизды получу! — очнулся Чеба. И сидит, значит, рассуждает:       — Так, главное не паниковать. Зайду в ванную и скажу: «Геннадий, вот ваше полотенце, как вы и просили». Нет, слишком длинно. Лучше так: «Геннадий, вот ваше полотенце». Блин, палюсь же, палюсь! Проще надо: «Геннадий, держите полотенце!» Геннадий… Блин, а хуле Геннадий? Гена же, Гена! «Гена, вот твое полотенце». Нет, еще короче: «Гена, на». Краткость — сестра таланта. Да. Вот. Всё, иду. Не забыть бы: «Гена, на…», «Гена, на…», «Гена, на…». А вообще, чо я туплю? Просто открою дверь и отдам молча полотенце.       Так и решил. Подходит Чеба к ванной, открывает дверь и как заорет истошным голосом:       — ААААААА! Твою мать! КРОКОДИЛ В ВАННОЙ!!!»       Трофимов всхлипнул от хохота и закрыл лицо руками, согнувшись пополам.       — Ну блин… Ну зачем? — невнятно булькал, сотрясаясь всем телом, Макс. — Мне плохо… А-а-а… Ларин, су-у-ука…       Приятель сидел по-турецки и сам безостановочно ржал.       — Пальчик показать? — добавил дров в угасающий огонь истерического смеха «лягушонок» — вытянул руку и пошевелил большим пальцем. Макс снова заколбасился, вытер проступившие слезы с глаз, подобрался на четвереньках к засранцу и завалил его на спину.       — Я тебя сейчас придушу, — пообещал Макс, нависая над Лариным.       — Всё-всё, я больше не буду, — завопил «лягушонок», брыкаясь под прижавшим его к пледу крепким телом.       — Я буду мстить, и мстя моя будет ужасна! — возвестил Трофимов и прошелся коварной щекоткой по ребрам приятеля.       — НЕ НАДО! — возопил, захлебываясь воздухом, Ларин, извиваясь ужиком. — Только не это!       — Надо, Федя, надо! — лапать и тискать «лягушонка» было до ужаса приятно. Пропахшего костром, с измазанным сажей лицом, заляпанного кетчупом.       — Ма-а-акс! Пожалуйста! — стонал Ларин, дергаясь от каждого прикосновения. — Я боюсь щекотки-и-и…       — Ладно, живи! — нехотя откатился на спину Трофимов и лег рядом. Тяжело дыша… Чувствуя внезапное острое возбуждение, горячей волной прокатившееся по телу. Непонятное ощущение, непривычное. Надо успокоиться. Да.       Ларин тоже притих. Его грудь вздымалась и опускалась, как после кросса в несколько километров.       — Хорошо, да? — тихо спросил он.       — Хорошо, — согласился Макс, глядя на звезды, проступившие на черном полотне неба тысячью холодных немигающих глаз.       — Люблю такие мгновения… Здесь и сейчас. Одно из многих других. Но единственное, неповторимое.       — Философствуешь? — поддел Трофимов, потихоньку успокаиваясь. Всполох желания искрой отгорел и потух. Вернулось привычное душевное равновесие.       — Типа того, — отозвался Ларин. Помолчал. — Знаешь, под какую песню я люблю засыпать?       — М-м?       — «Condemnation».       — Странный ты все-таки, Ларин, — пробормотал Макс.       — Почему?       — Не знаю. Просто странный.       И Ларин, словно в подтверждение его слов, вдруг запел чистым голосом, без акцента, с интонациями Гаана:       Condemnation       Tried       Here on the stand       With the book in my hand       And truth on my side       Accusations       Lies       Hand me my sentence       I'll show no repentance       I'll suffer with pride…       Макс прикрыл глаза и просто слушал. В груди мерно отбивало в такт музыки свой ритм сердце, отпечатавшиеся на сетчатке глаза звезды кружились в замысловатом танце. Всё куда-то плыло, за горизонт и дальше. Уносилось суетными проблемами и незначительными мыслями.       Хорошо и покойно.       Тепло.       Легкое прикосновение губ.       Трофимов резко открыл глаза и сел.       Темно. Зябко. Тихо.       Он недоуменно покрутил головой по сторонам: Ларин сидел на берегу карьера, возле самой воды и, обняв себя за плечи, смотрел на воду.       Поцелуй… Приснилось? Да, приснилось. Макс вздохнул — совсем крыша поехала.       — Ларин? — позвал он приятеля.       — А? — он обернулся. Помедлив, улыбнулся. — Пришел в себя?       — Вроде, — кивнул Трофимов. — А мясо еще осталось?       — Ага. Второй заход? — намекнул на оставшийся про запас штык.       — Ну тебя, — мотнул головой Макс.       Пока доедали мясо — разговорились. О многом: родителях, учебе, друзьях, увлечениях, музыке. В общем, схожих интересов, кроме «депешей», нашлось много. Спохватились, когда начало светать.       Долго возились в палатке, пытаясь устроиться с комфортом на ночлег. Наконец затихли оба. Макс осторожно дышал в макушку Ларина. Подумав, протянул руку и аккуратно его обнял. Так теплее. «Лягушонок» что-то пробормотал во сне и прижался теснее.       «Через пару месяцев он уедет, — с тоской проскочило в расслабленном дремой мозгу. — Идиот ты, Макс».       Он вырубился, уткнувшись лбом в спину Ларина. ***       Если бы Макса попросили закрыть глаза и вспомнить самые яркие события стремительно уходящего лета, то он завис бы надолго, погрузившись в сумасшедше-пеструю карусель залитых солнцем картинок-вспышек. Насыщенные краски, сочные эмоции, врезавшиеся в память мелочи, не имеющие при пересказе третьему лицу никакого значения, но важные и понятные двоим, в полной мере прочувствовавшим и пережившим их вместе.       Незабываемые невероятные два месяца, проведенные в компании улыбчивого «лягушонка» Ларина. Трофимов не понимал и точно не хотел анализировать, почему друзья и приятели, знакомые с детства, отошли на второй план, а вот шапочное знакомство с чудаковатым парнем вдруг обернулось настоящей зависимостью… Когда ни дня друг без друга, когда общение без слов и полное взаимопонимание с одного смешливого взгляда, когда узнаешь и погибаешь, когда остальные — фоном, как дополнение, чаще всего, Максу неважное и ненужное.       И каждый день — новое приключение. С Лариным невозможно заскучать. Беспокойный нрав, бешеная активность, не позволяющая ему даже во время обеда или ужина сидеть на попе ровно, куча идей и растущие в геометрической прогрессии планы. Он словно подпитывался энергией окружающего мира и фонтанировал жизнелюбием. Вновь и вновь открывался с новой стороны, и Макс уже сбился со счета, считая грани драгоценного бриллианта личности «лягушонка».       Вечно взъерошенные волосы, потому что Ларин и расческа — это что-то, существующее в параллельных мирах, горящие энтузиазмом глаза бешеной белки, безостановочный поток мыслей, за которыми не поспевал болтливый рот, наплевательское отношение к внешнему виду — одевался «лягушонок», несмотря на финансовые возможности, черт знает как: что первое с утра под руку попадется. И неизменный фотоаппарат в руках.       Ларин действительно постоянно что-то снимал и фотографировал, буквально, жил охотой за удачными кадрами: в багажнике его машины хранилась куча дорогущего оборудования. И это единственное, кстати, на что он без зазрения совести потратил отцовские деньги. В остальном же «лягушонок» никак не пользовался своим статусом и по привычке обходился малыми деньгами на карманные расходы, игнорируя батину кредитную карту в кошельке. Шмотки, побрякушки и дорогие гаджеты его не волновали, жил он самостоятельно, снимая простенькую однушку, кулинарных изысков не понимал — мог и пельменями обойтись, развлечения придумывал в обход бешеных трат, разъезжал, конечно, на приличной по стоимости машинке, но особого значения этому не придавал.       «Бэху» Ларину подарил отец на восемнадцатилетие, и он жутко был ей рад, так как тачка значительно упрощала его любовь к путешествиям по родному краю. Трофимов подозревал, что вручи батя «лягушонку» ключи от старенького «гольфа» — тот бы радовался ему не меньше. Он был из того типа людей, которых материальное вообще не трогало. Поэтому и с цифрами не дружил — его мир нельзя было свести к числам и суммам, в его мире царил чистый хаос бытия, в ходе которого цель — ухватить и запечатлеть ускользающие мгновения.       Макс помнил первый шок, когда Ларин показал ему свои фотографии и пока еще коротенькие видеозарисовки. Он не разбирался в тонкостях этого искусства, не знал, можно ли назвать кадры профессиональными, но то, что он пять раз перелистал альбом, свидетельствовало о многом. Далекий от фотографии, Трофимов в первый раз действительно впечатлился.       Особенно его поразил проект-фотосет людей разных возрастов и профессий. По задумке, Ларин усаживал человека перед камерой для обычного портрета, а потом внезапно окатывал с ног до головы водой из ведра. И фотографировал первую возникшую на лице эмоцию. Крупно. Детально. Глаза, выражение, изгиб губ… Неприкрытая, чистая реакция. Здесь были и хохочущий от восторга мальчишка, и удивленно-возмущенная девушка, и не дрогнувший мускулом йог, и озадаченный бизнесмен, и разъяренный парень.       Как объяснил потом «лягушонок», все участники проекта знали о концепции — иначе и по морде схлопотать можно, но фишка заключалась в том, что никто не догадывался, когда именно их обольют. Ларин готовил человека к съемке и ловил момент его максимальной расслабленности, щелкал пальцем, и в игру вступал ассистент, о наличии которого никто не подозревал. Эффект внезапности срабатывал на все сто.       Еще Ларин определенно любил фотографировать детей. Как он сам объяснил, ему нравится их непосредственность: они еще не контролируют себя, не связаны рамками общепринятого поведения, естественны в своих эмоциях. «Этого порой очень не хватает взрослым… Быть самими собой», — заметил «лягушонок».       Очень много пейзажей и индустриальных картинок. Разных по настроению и цветопередаче. И в природе Ларин видел больше гармонии, чем в выверенных конструкциях, созданных человеком.       Короткометражки тоже отличались некой идейностью, что ли, и художественностью. Макса буквально задела за живое зарисовка, в которой на вокзале, среди снующих, куда-то торопящихся людей, груженных багажом, на скамейке сидел одинокий старенький дедушка. Ждал электричку. Но когда она подъехала, старичок просто проводил ее взглядом, настолько исполненным печали и боли одиночества, что у Трофимова аж горло сдавило спазмом.       — Я потом с ним весь вечер провел, — рассказывал Ларин. — Просто слушал истории брошенного старика, прожившего длинную жизнь. Сын про него вспоминает редко, и ему не с кем поговорить. Так-то.       Второй ролик, который потряс Макса не меньше, длился буквально минуту, но Ларин возился с ним очень долго. На первом плане на ветру трепетал лист с каплями росы, на втором — расплывчатом — медленно появлялось из-за горизонта солнце. И чем выше оно поднималось, заливая все вокруг ярким светом, тем быстрее испарялись капельки влаги. Потрясающе скрупулезная и красивая работа под саундтрек песни DM «Heaven».       «Лягушонок» умел смотреть на мир широко раскрытыми глазами, и это явно был его особый дар. Макс его принял и, прочувствовав, потерялся в наслоении мыслей и безумных чувств.       Есть люди, которые просты и понятны в своих запросах и стремлениях, Ларин же был книгой, которую невозможно прочитать до конца. Потому что раз за разом будешь перелистывать страницы назад в страхе, что пропустил еще что-то важное. Книгой, в которой спрятано слишком много смыслов. На поверхности вроде бы обычный главный герой, живущий в сюжете обычной повседневной жизни, но как же обманчива и иллюзорна эта простота.       Ларин был настолько отличным от всех, кого знал Трофимов, что его инаковость порой пугала. И он всегда на шаг был где-то впереди, Максу оставалось одно — догонять. «Лягушонка» хотелось схватить за руку, развернуть к себе лицом, заглянуть в глаза и наконец найти ответы на все вопросы. Но это невозможно. Просто потому что такие люди, как он, не стоят на месте. И вариантов немного: или догонять… или отпустить.       Максу хотелось первого. Ускорить шаг, поспеть за Лариным, доказать ему, что может быть на равных. Хотелось, как в песне «депешей» про рай: потерять и заново найти себя, сдаться в плен желаниям, раствориться в доверии, с радостью петь, стать пылью от бесконечного ощущения счастья.       Хотелось…       I stand in golden rays       Radiantly       I burn a fire of love       Over and over       Reflecting endless light       Relentlessly       I have embraced the flame       Forever and ever…       С Лариным он чувствовал себя именно так… Обнимающим пламя вновь и вновь.       Но у Макса не было выбора — только последнее. Отпустить.       Дружба, привязанность, платоническая влюбленность? Макс не знал, как определить свое отношение к Ларину, да и нужно ли? Если начать всерьез разбираться в себе, то можно перейти некую грань в своих чувствах, после которой будет обозначена точка невозврата. Зачем ломать гармонию дружеских понятных отношений?       Тем более, у этих отношений есть четко обозначенный срок — до начала сентября. Потом «лягушонок» уедет. А Макс останется. И где гарантия, что лета достаточно для того, чтобы сохранить эту спонтанно возникшую связь, что жизнь не разведет их окончательно и бесповоротно, отправив каждого по своему пути? Трофимову хватало рассудительности, чтобы принимать правду: на большом расстоянии, проживая в разных мирах, где много новых лиц и много новых соблазнов, когда, по большому счету, еще нет багажа, нет опыта проб и ошибок, когда всё еще только начинается, удержать человека в сердце сложно. И, наверное, не стоит пытаться. Есть «сейчас», есть это лето, есть Ларин. А потом… Это будет потом.       И лучше запрятать подальше неясные, смутные желания, которые возникали каждый раз при случайном прикосновении к Ларину, не засматриваться дольше положенного на его выгоревшие на солнце сливочно-кофейные волосы, не тонуть, теряя контроль, в янтарно-карих глазах, не застревать на губах, с мучительным стыдом гадая, каково это — поцеловать парня, не оглаживать взглядом тело, с трудом подавляя бурлящие гормоны, подло подсказывающие разуму, что молодость — время экспериментов.       Нет. Неправильно. Только не с Лариным. С ним это будет полная капитуляция, выброшенный белый флаг на павшей крепости, признание своего поражения. Признание, что, кажется, влюблен. Впервые. Потому что… Ни с кем больше желания «экспериментировать» не возникало, потому что пришлось бы принять как данность факт, что физическое влечение — всего лишь следствие сильнейшей духовной тяги.       Нельзя переступать черту, нельзя. Пока всё можно списать на случайное наваждение. Пока можно убедить себя в том, что это простая романтика момента. Пока можно предполагать, что девятнадцать лет — возраст, когда еще из всех щелей прет юношеский максимализм, гипертрофирующий мысли и эмоции, и эта влюбленность — еще не любовь, это лишь ее поиск. Ну вот так вышло, что душу для первых чувств пробудила не славная девушка с каким-нибудь приятным слуху именем Маша или Катя, а Ларин… Ни на кого не похожий «лягушонок».       Но он уедет, и Макс успокоится. Так и будет. В девятнадцать лет, за один проведенный вместе вечер, не находят пару на всю жизнь. Не находят лучшего друга, ради которого и в огонь, и в воду, и на мелкие тряпочки. Глупость.       Именно такими рассуждениями убаюкивал взбесившееся сердце Макс, каждый день окунаясь в волшебную феерию общения с Лариным. Удивительным по мироощущению, живым по характеру, естественным в поведении, по-настоящему творческим парнем. Рассуждал и боялся признаться в самой страшной тайне: если бы «лягушонок» подал хоть какой-то знак, сделал хоть один намек, что утопает в тех же эмоциях… Макс ответил бы. Не задумываясь. Прыгнул бы в омут с головой.       Но этого не было. Кроме привидевшегося в одурманенном сознании поцелуя… и даже не поцелуя, а невесомого скольжения чужих губ, ничего не было. Ларин вел себя с ним так, как вел бы себя сам Трофимов, будь на месте «лягушонка» любой другой хороший, возможно, близкий приятель одного с ним пола. По-дружески, с шутками и подколками, с объяснимой симпатией и приязнью. Без всяких заморочек и двусмысленных посылов. Определенно пребывая на одной с Максом волне, определенно пересекаясь с ним вкусами и увлечениями, определенно находясь в полном восторге от совместного общения. Но не более того.       Поначалу беспокойно маленькими молоточками постукивала мысль-надежда, что тогда, на презентации в ювелирном бутике, Ларин неспроста навязал свою компанию. Первым сделал шаг. Но узнав его ближе, Макс понял, что такое поведение для него — норма. «Лягушонок» легко сходился с людьми, слишком легко, безошибочно угадывая в толпе любопытных персонажей. Одно утешало: все они были проходными героями дня, неизменный интерес Ларин сохранял только к Максу и только в его компании раскрывался всей сущностью. Но это не отменяло того, что «лягушонок» продолжал знакомиться с самыми разными людьми… Как будто перебирал жемчужины и искал свою.       К сожалению, Максу не хватало жизненной мудрости, да и ревность мешала, чтобы понять одну вещь: Ларин, будучи творческой личностью, был жаден до свежих лиц, оригинальных типажей, до чужих историй — он питал этим вдохновение. Макс в своих мучительных сомнениях, свойственных невысказанной любви, не замечал главного: лишь рядом с ним «лягушонок» порой бывал серьезен и задумчив, словно снимая с себя бронь показушной жизнерадостности. В его компании проявлял свои слабости и иронизировал над недостатками, демонстрируя необидчивость и мягкость характера. Ни у кого другого такой привилегии не было: Ларин мог быть злым и острым на язык по отношению к посторонним. Оценить такого рода «открытость» и правильно ее интерпретировать Трофимов не умел.       Макс боролся с собой, но приближался момент скорого расставания, и сдерживать себя становилось все труднее. С каким-то болезненным мазохизмом наедине с собой он нон-стопом гонял песню DM «Only When I Lose Myself», теперь по-своему воспринимая ее текст:       Something beautiful is happening inside for me       Something sensual, it's full of fire and mystery       I feel hypnotized, I feel paralized       I have found heaven       There's a thousand reasons       Why I should not spent my time with you       For every reason not to be here I can think of two       Keep me hanging on       Feeling nothing's wrong       Inside your heaven…       Да, на каждую причину, по которой им не суждено быть с Лариным вместе, его разум находил две, чтобы остаться и в тайной надежде верить, что в этих чувствах нет ничего плохого… И то прекрасное, что негой разливается в его сердце при каждом взгляде на «лягушонка», не обман и не ошибка.       Смятение первой любви… Неповторимое. Свойственное только юности.       Чудесное и светлое.       О котором позже всегда вспоминаешь с затаенной тоской. ***       Макс проснулся от грохота посуды на кухне и настойчивого аромата кофе. С трудом открыл глаза, нашарил мобильный и глянул на экран: девять утра… Твою мать. Ну чего так рано? Воскресенье же.       Ларину, кажется, любая попойка и гулянка нипочем — он физически не умел спать дольше восьми утра. Подрывался как по будильнику и тут же наводил шороху. Если Макс в последнее время по какой-то причине и оставался ночевать дома, то только с целью выспаться. А так да, по сути на летний период он прописался в съемной квартире у «лягушонка».       Слишком многое хотелось успеть вместе, поэтому смысла не было расставаться. Ни по какому поводу. Разве что на время работы — от калыма в кейтеринговом агентстве Трофимов не отказался: деньги все же нужны были. Правда, как только он освобождался — его уже ждал Ларин на «бэхе» с очередной идеей досуга наготове. Вечера за книжками в перечень дел не входили, поэтому утра, дни и вечера пролетали в постоянном движняке. И сутки иной раз растягивались на три-четыре дня.       Трофимов, конечно, время от времени являлся родительским очам, чтобы показать — жив, здоров, молод, бодр, полон сил. Короче, не ждите. Лето, тусовки, девушки, лучший друг, ну вы поняли, да? Отец пожимал плечами, мол, а чего тут не понять, сам таким был. Матушка в своей манере отпускала пару едких шуточек, причем и Ларину доставалось, а это было весомым достижением. Мама обычно ко всем приятелям сына относилась вежливо-равнодушно, приветливо, но отстраненно, а вот «лягушонок» ей глянулся. Да, визиты родителям они тоже наносили вместе. Поэтому теперь и Ларин за компанию получал свою порцию острот. Впрочем, он не сопротивлялся — родаки приятеля ему нравились. Он даже как-то обмолвился, что немного завидует Максу: иногда тоже хочется почувствовать себя частью дружной семьи. И Трофимов понимал, о чем он.       Родительница Ларина производила впечатление несколько высокомерной и очень строгой женщины, у которой на всё имелось свое «нет». Нежелание друга лишний раз навещать маму Трофимов не одобрял, но и не осуждал. Зоя Петровна одним взглядом подавляла. Пары раз общения с ней Максу хватило, чтобы проникнуться и ощутить себя мелким недостойным ничтожеством. С такой, наверное, в принципе невозможно сойтись характерами. Недаром у нее студенты на пересдачи по семь раз ходят. Удивительно, что Ларин вырос непосредственным и открытым парнем, наверное, вопреки.       Отец «лягушонка» был много проще по натуре, несмотря на свой статус, перед чадом, похоже, чувствовал вину за то, что бросил в детстве, поэтому часто звонил, приглашал к себе — в роскошный особняк за городом. При встрече не упускал возможности обнять сына и неловко приласкать, потрепав по волосам или чмокнув в макушку, но как общаться — не понимал. Всё время спрашивал, не нужно ли чего, но Ларин всегда отвечал: «Не-а». Никаких точек пересечения, поэтому и у папеньки в гостях они тоже долго не задерживались.       И, в общем, за два месяца, можно сказать, стали попугайчиками-неразлучниками. Близость и взаимопонимание на грани телепатии грели душу, но и пугали одновременно. Такую связь порвать — значит, при любом раскладе пережить душевную травму. Мысленно Макс готовился, что прощание дастся нелегко. И мучился вопросом: а Ларин? Ему трудно будет уехать?       В то, что можно дружить на расстоянии, Макс по-прежнему не верил. Может, первые полгода скайп, смски, почта, телефонные звонки и спасут положение, но потом… Сейчас их дружба питалась общностью интересов, которую они сами же и создавали: впуская или не впуская в свой междусобойчик тех или иных людей, погружаясь в водоворот событий под музыку любимой группы… Но если вдуматься, без возможности держать эту общность интересов каждодневным прямым общением вылезет вся разница их характеров и жизненных запросов.       Трофимов выбрал юриспруденцию не от балды — ему хотелось стать адвокатом: настоящим, цепким, хватким, пробивным, в идеале — вести дела крупных предприятий. Ларин же видел себя исключительно фотохудожником, видеооператором и будущим режиссером. Конечно, разные сферы деятельности — не проблема, если есть множество других точек соприкосновения. Но их не станет. Два года — долгий срок, чтобы сохранить мосты дружбы, разведенные в самом начале ее зарождения.       Горькая, но правда.       Ларин обещал приехать на зимних каникулах, но что такое неделя после четырех месяцев разлуки? И снова перерыв длиною в полгода. Кто знает, захочет ли он вообще вернуться следующим летом на каникулы… Франция! Париж! Фантастическое место. «Лягушонок» буквально бредил им. И Трофимов понимал, что, скорее всего, он там останется жить и работать. Все предпосылки были. Отец точно поможет на первых порах.       Макс никуда уезжать не хотел, даже из родного города. Да и в любом случае, ему еще три года на бакалавриате учиться, а потом два — магистратура. А с полученной спецификой образования и честолюбивыми планами его место здесь. И точка.       А еще…       Ларин — человек увлекающийся, импульсивный, с нормальными естественными потребностями. Как и Макс. И это сейчас девушки, которые неизменно возникали в их компании, воспринимались как важное и приятное дополнение. Но не больше. Потому что оба еще не считали нужным заморачиваться на серьезных отношениях, правда по разным причинам. У «лягушонка» она кристально ясна — зачем ему сейчас постоянная девушка, если вот-вот уезжать? Трофимов же рядом с Лариным не мог запомнить даже имя пассии, с которой провел пару часов интима. Все мысли вокруг друга толпились, крутились и плясали. Такая вот фигня.       И фигня эта стала еще абсурднее в тот момент, когда Макс увидел «лягушонка», целующимся на балконе со стройной, длинноногой нимфой.       На квартире у Ларина тогда приключился трэшевый тусняк: куча незнакомого народа, алкоголь рекой, музыка на всю катушку. Было шумно и отвязно. «Лягушонок» почти постоянно что-то снимал или фотографировал, много пил, много говорил, выбирая в собеседники колоритных товарищей. К ним в тот вечер каким-то ветром байкеров и рок-музыкантов занесло. Хотя, благодаря Ларину, Макс ничему не удивлялся.       Трофимов, вроде, веселился, но никак не мог расслабиться — внимание приятеля не принадлежало ему безраздельно, и это напрягало. Появилось то самое предчувствие, что вот так оно и будет: «лягушонок» уедет, и вскоре там, на новом месте, его снова будет окружать толпа, в которой воспоминания о «летнем приятеле» просто растворятся под толщей свежих впечатлений. А потом Макс и вовсе потерял его из виду… В однокомнатной-то квартире. Обшарил всё пространство, вспомнил про балкон… И там увидел.       Ларин стоял спиной к балконным перилам, опираясь на них руками и чуть откинув голову назад, а незнакомая девушка… то есть, Макс ее видел в тусовке, но понятия не имел, кто она, шарила руками по его телу. Бесстыдно, откровенно и чувственно целовала, скользила губами по его лицу, шее. «Лягушонок» почти не отвечал, просто принимал ласку. На улице давно стемнело, и свет фонарей причудливо давал тени, высвечивая лишь отдельные детали. И тут вдруг из комнаты донеслось «Let me see you stripped down to the bone…», Ларин в это же мгновение издал тихий стон, подаваясь навстречу умелым пальчикам нимфы, проникшим под ремень его джинсов.       Трофимова обожгло, взорвало изнутри, раскурочило и разнесло на куски. Это было красиво и возбуждающе. Картинка въелась в подсознание мучительным видением и болезненным воспоминанием. До этого он просто старался не думать, чем занимается «лягушонок», уединяясь с новой подружкой. Тем же, чем и сам Макс, понятное дело. Но друг при друге они не позволяли себе вольностей. По умолчанию.       Лучше бы Трофимов ничего не видел… После вечеринки, наконец-то оставшись вдвоем, Макс не мог спокойно смотреть на Ларина и слушать его болтовню. И даже ночевать не остался. Комната одна, поэтому, хотя спали они порознь — Ларин на диване, а Макс на раскладушке, тяжело было остаться сейчас с ним наедине. В итоге позорно сбежал домой, преследуемый недоуменным взглядом друга.       Нужно было успокоиться и остыть. Нужно было осознать: рано или поздно «лягушонок» встретит нимфу, которая околдует его надолго. Потому что Ларина не мучили дурацкие желания — это очевидно. Что делать со своими, Трофимов не знал.       Как-то их пережить, переболеть ими. И уже малодушно подумать о том, что… Может, и хорошо, что их дружбе отведен такой короткий срок. Пусть останутся светлые, ничем не испорченные воспоминания.       И на этом можно остановиться и прекратить маяться херней, непродуктивно рассуждая о том, что может быть, если бы да кабы.       Макс знал, что приближается час Х — время отъезда Ларина на учебу, но они об этом никогда не говорили. Зачем? И так всё ясно. А точная дата как будто поставит некую точку, внесет дискомфорт. Пусть это до последнего будет размазанное днями будущее.       Сегодня, сейчас, прислушиваясь к ленивому бормотанию телевизора на кухне, шагам Ларина, Трофимов интуитивно почувствовал — это последний их день вместе.       — Ларин! — крикнул Макс, выпутываясь из одеяла и натягивая джинсы.       — Чего? — отозвался бодрым голосом «лягушонок».       — Признавайся, на чем ты сидишь? — бросил Трофимов, выползая в коридор. Зевнул, тряхнул головой, отгоняя остатки сна.       — В смысле? — не понял приятель, разливая кофе по чашкам. Как всегда, привычно лохматый, в растянутой футболке с пятном от кетчупа, в обрезанных по колено старых джинсах. Пахнущий зубной пастой, одеколоном после бритья и гелем для душа. Свежий, как роза на заре.       — В прямом. Что за допинг, благодаря которому ты, бля, вообще не спишь? — Макс прошлепал на кухню, выглянул в распахнутое окно. Вдохнул прохладный воздух. Осень на подходе.       — Это мой личный энергетический потенциал, — с умным видом ответил Ларин. И тут же со смешком добавил:       — Шило в жопе называется. А чего ты подорвался? Спал бы еще.       — Тебя в квартире сразу слишком много становится… Мешаешь, — хмыкнул Трофимов. — Есть чо пожрать, кроме кофе?       — Яичница! — возвестил жизнерадостно «лягушонок».       — Пойдет, — кивнул Макс и отправился в ванную — приводить себя в порядок.       От тела несло потом, сигаретным дымом и костром. С четверга куролесили: на побережье проходил фестиваль электронной музыки. Дальше можно ничего не рассказывать. Тем более, половины подробностей Трофимов сам не помнил. Это они так отметили увольнение Макса — скоро учеба, уже не до подработок, и предстоящий отъезд Ларина. Кажется, даже был эпический момент единения — лоб в лоб, еле стоя на ногах, с требовательным: «Ты меня уважаешь?» И убедительным: «Ну о чем речь, бро?»       — Какие планы? — Макс плюхнулся за стол и подвинул к себе тарелку со своей порцией кулинарного шедевра. Готовили они на пару с Лариным хреновенько.       «Лягушонок» молчал, пожалуй, чересчур долго, потом оторвался от созерцания кофейной гущи в чашке и произнес, глядя в упор на друга:       — Больше нет планов, Макс. Я уезжаю послезавтра. Надо еще вещи собрать и всё такое, с мамой время провести… Ну, ты понимаешь.       Трофимов опустил голову, поджал губы, кивнул. Потом тихо бросил:       — Понимаю, — есть резко расхотелось. Вроде знал, готовился морально, а всё равно — словно обухом по голове.       — Макс… — Ларин продолжал смотреть прямо, не сводя взгляда. — Это были самые офигенные каникулы в моей жизни. Благодаря тебе.       — Да… Наверное, — пробормотал он, все еще не рискуя поднять глаза на приятеля. — Было весело.       — Макс… Посмотри на меня, пожалуйста, — попросил «лягушонок».       — Смотрю, — Трофимов встретился с внимательным взором Ларина, слабо улыбнулся.       — Я… — приятель запнулся, — я не знаю, что должен сказать.       — Ничего не говори, — пожал плечами Макс.       — Я… — Ларин как-то странно захлебнулся вдохом. — Не хочу прощаться.       — Придется, — Трофимов отвернулся, уставившись на стенку. В голове стало пусто — ни одной мысли, на душе — муторно.       Повисла тишина, нарушаемая лишь бормотанием телевизора. Слова не находились, да и о чем уже говорить? Ларин, похоже, тоже понимал, что это конец.       — Слушай, я… пойду, наверное. Все-таки ты на два года уезжаешь… Надо и правда собраться, чтобы не забыть ничего, — неуверенно проговорил Макс, поднимаясь.       — Не провожай меня, ладно? — еле слышно произнес «лягушонок».       — Не буду, — Трофимов прикрыл на секунду глаза.       — Потому что… я боюсь, что… а ведь… ты же сам понимаешь, да? Это мой шанс, — голос приятеля звучал просьбой-мольбой.       — Не объясняй, — Трофимов посмотрел на ссутулившегося на стуле Ларина, поникшего и словно ставшего меньше ростом.       — Я не думал, правда, не думал, что будет так плохо, — выдохнул «лягушонок», снова взглянув на Макса. — До последнего гнал все мысли об отъезде. И так много хотел сказать на прощание, а теперь…       — Ларин, расслабься, — хмыкнул Трофимов, собирая всю волю в кулак, чтобы выдержать обычный дружеский тон. — Нормально всё. Потусили вместе. Было здорово. Каникулы закончились, теперь каждому свое.       «Лягушонок» неожиданно несколько раз быстро сморгнул, видимо, не ожидая такого спокойствия от него, затем поспешно кивнул и отвернулся, пряча глаза.       Неправильно. Всё это неправильно. Макса полоснуло по сердцу. Трус он, трус и слабак. Сейчас перед ним сидит человек, который заставил его иначе взглянуть на мир, который подарил ему целое счастливое лето, рядом с которым обычные мелочи были чудом… А он делает вид, что всё в порядке. Что так и надо. Что ему не больно.       Ложь! Это же «лягушонок». Его первая, такая странная, но от того не менее настоящая любовь. Возможно, они больше не увидятся. И что потом? Жалеть, что хотя бы раз… хотя бы на одно короткое мгновение…       Макс стремительно подошел к Ларину, подхватил его за подбородок, приподнял голову, посмотрел в изумленные глаза… А затем наклонился и поцеловал. Пусть будет один-единственный поцелуй. Пусть больше ничего не будет. Пусть так. Но промолчать… Еще хуже. Как предательство. Как обман самого себя.       Ларин от неожиданности замер, но мгновение спустя приоткрыл губы, отвечая. Абсолютно чистый и честный поцелуй. Не жаркий, не страстный, не срывающий крышу вместе с тормозами.       Мягкий, нежный, невинный. Вместо всех слов.       Благодарность. За то, что впустил в свою жизнь. Спасибо. За то, что позволил быть рядом. Признание. В том, что каждый день, каждая минута вместе имели свое значение. И всё, всё-всё-всё было важно.       — Прощай, — бросил Макс напоследок и решительно вышел. Он не хотел видеть ответной реакции, не хотел испортить момент.       Весь день Трофимов гулял по городу, перебирая в памяти все пережитое за два месяца. Окружающий мир еще дышал последним днем лета — теплым и солнечным, в душе Макса уже падали листья. И шел холодный дождь.       В наушниках Дэвид рассказывал о мечте:       I'm taking a ride       With my best friend       I hope he never lets me down again       He knows where he's taking me       Taking me where I want to be       I'm taking a ride       With my best friend       We're flying high       We're watching the world pass us by       Never want to come down       Never want to put my feet back down       On the ground…       Как просто — путешествовать вместе с лучшим другом. И одновременно недостижимо.       Домой вернулся под вечер. Заперся в своей комнате. Родители его не трогали. Только перед сном мама зашла в комнату, присела на кровать, погладила по голове и тихо сказала:       — Если захочешь поговорить — я рядом.       — Спасибо. Но вряд ли, — ответил Макс.       Ларин не позвонил. Просто уехал.       Макс проводил взглядом его самолет. Стоял и смотрел на белый след в небе. Он не провожал, сдержав обещание, он прощался издалека. Со своей первой любовью. ***       Жизнь остановилась… Замерла в одной точке.       Макс на себе прочувствовал, как это бывает: как литературные штампы, используемые для красного словца в обычной речи, неожиданно становятся реальностью. Серой, унылой, затянутой низкими пасмурными облаками реальностью. Погода, словно подыгрывая настроению Трофимова, с первого сентября зачастила дождями, четко обозначив — лето закончилось, ребята, впереди как минимум полгода хмурого неприветливого неба и замораживающего все чувства пронизывающего ветра. Смиритесь.       И вроде внешне все шло как обычно. Суетное начало учебного года, привычное общение с однокурсниками и приятелями, участившиеся вечерние посиделки с родителями. Правда, мамины редкие тревожные взгляды напоминали, что она всё видит, что она точно всё знает. И порой Максу очень хотелось уткнуться лицом в мамино плечо и выговориться. Просто рассказать обо всем.       Как жалко и нелепо влюбился в человека, который за короткий период стал близким, родным и до чертиков нужным. О безответности этих чувств и мучительной безысходности, снедающей душу. О том, что прекрасно понимает — время лечит, да, да, это мудрая, проверенная тысячелетиями, человеческая банальщина, но почему так хочется зубами вгрызться в подушку от настойчивой мысли: может, и пройдет, но след останется, навсегда останется. Глубокий отпечаток несвершившегося, упущенного, утраченного.       А еще Макс боялся, что теперь в каждом будет искать подобие «лягушонка». Чтобы так же легко и просто, чтобы так же тепло и понятно, чтобы так же с полуслова-полужеста-полувзгляда… Совпадая биоритмами, желаниями, пристрастиями, аппетитами. Когда утро — это вновь и вновь начало нового маленького приключения, а не рутинная пытка скучной повседневностью. Когда утро — это повод улыбнуться.       Но Трофимов молчал. Даже если бы Ларин был девушкой, а не парнем, молчал бы. Дурацкая привычка всё держать при себе. Не навешивать свои проблемы на других.       Научиться говорить, когда действительно нужно сказать… Это еще будущий жизненный урок.       Макс на автомате выполнял ежедневные обязательства и ритуалы: вставал с утра, умывался, брился, одевался, шел на учебу, слушал лекции, писал конспекты, отвечал на семинарах, с кем-то общался на переменах, шел домой, обедал, садился за компьютер или за книги, чтобы снова погрузиться в учебу или чей-то придуманный художественный мир, лишь бы ни на секунду мыслями не возвращаться к Ларину. Ужинал и снова запирался в своей комнате. Или шел проветриться в компании нескольких близких приятелей. Старательно натягивал улыбку, изображая того самого Макса. Только его больше не было. Он остался в прошлом.       Теперешний Макс повзрослел — неокончательно и не на жизнь вперед, но все же… Как будто внутренний детектор-определитель заработал, четко отделяющий пустое, фальшивое от настоящего. И люди в своем поведении во многом увиделись иначе. Особенно папа с мамой.       Трофимов с какой-то затаенной завистью наблюдал за родителями, за их общением, которое раньше воспринималось Максом как само собой разумеющееся. Они же муж и жена, должны любить друг друга. Но только сейчас пришло понимание: нет, далеко не во всех семьях так.       Редкий мужчина спустя двадцать два года совместной жизни с таким же обожанием умеет смотреть на свою немолодеющую женщину, по-прежнему умудряясь видеть в ней восемнадцатилетнюю красавицу, которая покорила его на первом курсе университета. Редкая женщина спустя двадцать два года совместной жизни умеет игнорировать недостатки своего мужчины, не обсасывая их с наслаждением с подругами в телефонных разговорах, по-прежнему выделяя для себя лишь его достоинства. Редкие пары после двадцати двух лет совместной жизни по-прежнему всем другим людям предпочитают общество друг друга, сохраняя в своем скрытом от посторонних глаз мирке изумительную легкость бытия. Пропитанную любовью, взаимопониманием, поддержкой и обязательными шутливыми подколками.       В каждой ли семье может произойти подобный диалог:       — И почему я до сих в тебя такой влюбленный?       — Потому что я охуенно умная ракетчица?       — Так, всё, больше сериалы в переводе Гоблина не смотрим.       Макс, помнится, хохотал до слез. Да, вот его родители: наедине — совершеннейшие подростки. И Трофимову хотелось таких же отношений.       С Лариным. Херня, однако.       В сердце ныло и тянуло, глухая боль расставания выедала душу, но Трофимов стойко пытался игнорировать ее. Молча, в упрямом гордом одиночестве.       Пройдет, всё пройдет. Надо просто переждать, пережить. Он ведь знал, что так будет. Поэтому… сильнее стиснуть зубы и не тянуться к телефону, крепче сжать кулаки и не проверять горящие зелененьким значки контактов в скайпе, плотнее закрыть глаза и гнать, гнать от себя назойливые образы воспоминаний. Тем более, что… Ларин тоже… не звонил и не писал.       Только один раз, неделю спустя, прислал короткую смс: «Всё ок. Обустроился. Уже хожу на занятия. Париж великолепен». Трофимов ответил не менее сухо: «Рад за тебя», глубоко задетый тем, что приятель даже не спросил, а как у него, у Макса, обстоят дела. Очевидно, что тот поцелуй на прощание был Ларину неприятен, и это его послание — просто вежливая дань проведенному вместе времени. Просто точка: «Со мной всё в порядке, не звони, не пиши. Не стоит».       Господи, как же плохо…       Середина октября удивила снегом. Крупные хлопья, не долетая до земли, таяли, превращая прихваченную с утра морозом землю в грязную, слякотную жижу. Макс, перепрыгивая через лужи, торопился домой. Настроение было стабильно отвратительным, и промозглая, влажная погода оптимизма не добавляла. Он замечал, что в последнее время ему все труднее вставалось по утрам, приходилось с усилием заставлять себя что-то делать. Как будто батарейка окончательно села, и заряда оставалось еще буквально на пару движений.       Требовалось как-то себя взбодрить, найти новый стимул в жизни, но тоска не отпускала: цель не обозначалась, внимание друзей и девушек напрягало. Сейчас Макс как никогда был близок к тому, чтобы впасть в глубокую и затяжную депрессию.       Он буквально не дошел пару шагов до квартиры, как телефон брякнул оповещением, что на «электронку» пришло письмо. Трофимов достал мобильный, глянул на экран и замер посреди лестницы, тупо глядя на адресата.       Ларин. «Лягушонок» прислал ему весточку. Надо же… Вспомнил.       С бешено заколотившимся сердцем, дрожащими от волнения руками Макс открыл письмо. Вновь немногословное:       «Это тебе. На память. О нашем лете».       И в приложении — ролик.       Трофимов судорожно вдохнул, сглотнул, растерянно оглянулся. Вспомнил, что так и стоит на лестнице. Рванул домой. Торопливо скинул куртку, стянул ботинки. Прошел в свою комнату и закрыл дверь на ключ. Зачем-то, хотя родители были на работе. Но ему нужно было огородиться. Физически. От всего мира.       Ролик не получилось посмотреть до конца ни с первого раза, ни с пятого. Макс ставил его на паузу, отматывал назад и начинал вглядываться в кадры заново, чувствуя, как со дна души поднимается буря. Эмоции рвали на части, тело лихорадило, щеки горели.       «Ларин, сука, ненавижу тебя… Зачем ты? Зачем?» — крутилось в разброде путающихся между собой мыслей.       Потому что сейчас всё с ног на голову вставало, всё выглядело не так, как думалось, осознавалось иначе. И большего дурака, чем Макс, еще поискать надо.       Это была короткометражка-зарисовка в стиле «лягушонка» — его почерк, его виденье и взгляд чувствовались в каждом кадре.       Фильм о Максе. Фильм о друге. Фильм о… любви?       Как же так? Как же он пропустил? Не понял.       Нарезка из самых разных эпизодов и событий. Трофимов с легкостью угадывал время и место действия. И именно, что угадывал, потому что они в данном случае были неважны — оставались вторым-третьим размазанным планом. На первом же…       Был только он. Крупным планом. Объемными деталями. Под самую невероятно-трогательную и проникновенную песню «депешей» — «Somebody».       Насмешливый взгляд темно-карих глаз — так близко, что можно пересчитать ресницы. Насмешливый, но в то же время… Мягкий, теплый, ласковый. Чересчур много рассказывающий. Макс точно знал, на кого он смотрит в этот момент, но и подумать не мог, что Ларин сейчас снимает не потешно кувыркающихся в воде уток, а его глаза, его взгляд, безотрывно следящий за «лягушонком».       Мокрые, слипшиеся пряди слегка отросших за лето волос. Стекающий по виску ручеек озерной воды. Внимательное прослеживание его пути. По скуле, по шее, вдоль ключицы… груди… животу… Кадр-пауза — тазобедренная выступающая косточка. И вдруг камера отмирает и, как будто смущенно, нежно оглаживая, снова ползет вверх, очерчивая рельеф пресса, лаская, застывает вновь на ямочках возле ключиц. Чуть выше… Родинка на виске. Снова влажные пряди. Каскад брызг. Закадровый смех.       Губы. Беззвучно что-то говорящие. Видимо, смешное. Потому что камера немного подрагивает. Кажется, Макс в тот момент рассказывал анекдот. Ларин, может, и слушал его тогда, но сейчас он хотел показать другое… Открыть секрет. Такой же был и у Трофимова: он тоже, порой забываясь, засматривался на губы «лягушонка», мечтая к ним прикоснуться. Видимо, желание взаимное.       И таких кадров-признаний много: целых пятнадцать минут глазами влюбленного, стоящего по ту сторону камеры. Спрятавшегося за ней, но всегда, постоянно наблюдавшего. Внимательно изучавшего его, исследовавшего… Жаждавшего. И, кажется, не только поцелуев. У Макса сбилось дыхание, в штанах стало тесно — томительное возбуждение отключало мозг. Как будто Ларин сейчас был рядом с ним, как будто это он всматривался в его глаза, ласкал руками его тело, целовал его губы.       Под слишком откровенный текст.       Просьба в начале…       I want somebody to share       Share the rest of my life       Share my innermost thoughts       Know my intimate details       Someone who'll stand by my side       And in return…       Мольба в конце…       I want somebody       Who will put their arms around me       And kiss me tenderly       And things like this       Make me sick       In a case like this       I'll get away with it…       Ларин… «Лягушонок»… Твою мать.       Идиот, Макс, какой же ты идиот!       Трофимов наконец-то решился досмотреть ролик до финала. Последний кадр его уничтожил: это была их последняя совместная фотография, сделанная в самом начале фестиваля электронной музыки на побережье. Когда еще трезвы, свежи, в предвкушении праздника.       Ларин долго выбирал фон — чистое голубое небо и темно-синее полотно моря, настраивал фотик, затем установил десятисекундный таймер отсрочки съемки. Рванул к Максу, запрыгнул на него со спины — тот едва успел подхватить приятеля под бедра, и показал «викторию». Правда, их повело в сторону, и они чуть оба не завалились на белый пляжный песок, но Трофимов устоял. На фотке так и вышли — хохочущими, не в фокусе, смотрящими друг на друга. Ларин висел на нем, как мартышка, обнимая босыми ногами, и заглядывал в лицо. Макс, сжимая его лодыжки, обернулся назад с явным намерением выругаться, но вместо этого счастливо улыбался.       Внизу фотографии стояла подпись: «I miss you, babe… So much».       Макс прикрыл лицо руками.       Babe.       Детка.       Ларин, я на голову тебя выше, кретин! Какая «детка»?       Трофимов расхохотался. Впервые за полтора месяца. До слез, до булькающей в горле истерики. От пьянящей, сумасшедшей эйфории, накрывшей круче любого наркотика.       И в следующее мгновение бросился к ноуту, включил его, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, открыл скайп — Ларин был в сети. Значит, ждал. Реакции. Макс нажал кнопку дозвона.       «Лягушонок» практически сразу высветился на экране. Родной, такой родной. С взъерошенными волосами, немного бледный, со смущенной улыбкой, с глазами, в которых замер немой вопрос болезненного ожидания ответа.       — Ларин! Черт тебя побери! Ларин… — Макс подался вперед, вглядываясь в знакомые черты.       — Привет, — тихо проговорил приятель.       — Бля, Ларин… Славка… Лягушонок… Я тоже… Тоже скучаю, — на одном дыхании выпалил Макс. Потому что если говорить — то сейчас и всю правду. Без утайки.       Янтарно-карие глаза вдруг озарились лучезарным сиянием, словно солнце взошло. Тихий выдох облегчения. И несколько секунд бессловесного общения. Жадное разглядывание.       — Как ты? — наконец спросил «лягушонок».       — В порядке… — Макс осекся. — То есть… Так вроде всё в порядке, но… Плохо без тебя. Скучно. Тоскливо. Пиздец просто. Никакого настроения.       — Такая же фигня, — кивнул Ларин. — Макс, я приеду. В декабре. Почти на три недели. В январе назад. Снова учеба.       — Хорошо, это очень хорошо, — Макс сглотнул. — Слушай, а у меня же каникулы до февраля. Я могу сдать сессию досрочно и поехать с тобой, да? Тоже на пару недель. Время еще есть, денег поднакоплю, да?       — Хорошо, — Ларин улыбнулся. — А потом летом… В июне я вернусь на целых три месяца.       — Снова куражнем, да, лягушонок?       — Только будет еще лучше, — подтвердил Ларин. — Макс…       — Да?       — Ты меня будешь ждать?       — Обещаю.       — Правда?       — Куда я от тебя денусь, лягушонок?       — Хорошо. Ладно. Потому что я вернусь, Макс.       — Ты мне угрожаешь?       — А то!       — Ларин…       — Мм-м?       — У тебя что, веснушки вылезли?       — Ага…       — Ты в курсе, что у нормальных людей они появляются весной?       — Но я ведь ненормальный.       — Ты?       — Да.       — Ты точно ненормальный. Почему молчал?       — А ты?       — Не знаю.       — И я не знаю.       — Ларин…       — Макс?       — Еще раз назовешь меня «деткой», получишь по лбу.       — Babe.       — Твою мать, Ларин… ***       — Нет, Валер, это не вариант. И это тоже не вариант. Почему? Потому что все варианты были предложены тебе и твоему клиенту два месяца назад. А ты что сделал? Правильно. Полез в залупу. Теперь расхлебывай. Мировой на таких условиях не будет, увидимся в суде, — по дорого, со вкусом обставленному кабинету медленно ходил мужчина лет сорока, лениво перекручивая в руках Parker. Высокий, подтянутый, в строгом, отлично сидящем по фигуре костюме, с легкой сединой в каштановых, коротко стриженных волосах, с цепким насмешливым взглядом темно-карих глаз. — Что ты сказал? Да-да, именно по этой причине я веду себя сейчас как мудак: выигранное дело в суде — плюс очко к моей репутации, конечно, — хмыкнул он, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. — Валера, научись уже проигрывать с честью, а? И не суетись под клиентом, ты не шлюха. Подумай еще, брат, у тебя есть две недели, — мужчина отключил мобильный и швырнул его на стол. Ручку убрал в карман пиджака. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза и помассировал виски. — Придурок, блять, — емко выругался он, отразив этим все свое отношение к неизвестному «Валере».       В дверь кабинета раздался робкий стук.       — Да, — мужчина сел ровно, положил руки на стол.       — Максим Игоревич, — в помещение заглянула молоденькая симпатичная секретарша в стильном костюмчике, выгодно подчеркивающем знатные достоинства ее фигуры. Шикарная классическая блонди с очками на носу для антуража. Скользнула жадным взглядом по крепкой фигуре босса, по его смуглому лицу с жесткими, заострившимися с возрастом чертами — мужик, красавец. И определенно есть что-то восточное. Наверное, страстный в постели. Эх. Поправила окуляры и официальным тоном произнесла:       — Там на второй линии… ваша… — заминка, чуть расстроенное выражение, проскочившее по милому личику, — супруга звонит, — и легкие нотки разочарования.       Мужчина нахмурился, озадаченно взглянув на секретаршу. Затем спохватился, кивнул и бросил:       — Спасибо, Леночка. Вы, кстати, на сегодня можете быть свободны.       — Хорошо, Максим Игоревич. Если вам больше ничего не нужно… — слабая надежда в голосе.       — Нет, все окей, отдыхайте, — сдержав улыбку, проговорил равнодушным тоном шеф. Откровенные намеки секретарши его явно забавляли.       Не то чтобы известному в городе адвокату Максиму Игоревичу Трофимову нужна была личная помощница — всю документацию он вел лично и на расстояние пушечного выстрела к ней никого не подпускал, но правила требовали иметь шикарный офис в центре города и модельной внешности куклу в приемной. Это имидж, а в некоторых случаях и тонкий психологический расчет: клиенты, завидев этакую королевну, расслаблялись и как ни странно проникались доверием. Типа, Трофимов — свой в доску мужик, по понятиям: вон какую девку пялит. Примитивно, но, тем не менее, работало. Леночка была новенькой — двух дней не отработала — и пока еще не уразумела: подкатывать ласты к шефу бесполезно. Больше шансов у нее было освоить азы высшей математики.       Трофимов дождался, когда за секретаршей закроется плотно дверь, и резко переменился в лице: строгий босс и адвокат со стальной хваткой и железными нервами испарились в одно мгновенье. А на его месте появился помолодевший лет на пятнадцать парень с потеплевшими взглядом глазами и озорной улыбкой. Он тут же схватил трубку рабочего телефона.       — Ларин, едрить твою налево! Тебе за последние десять лет еще не надоела эта шутка? — хохотнул в трубку Максим Игоревич.       — Не-а, — со смешком отозвался жизнерадостный голос.       — Знаешь, а мне вот уже да, — заметил Трофимов. — Это жутко утомительно каждый раз каждой новой секретарше придумывать легенды про свою несуществующую жену, а самое главное объяснять, почему им никогда не удается улицезреть ее вживую!       — Макс, считай это разминкой для ума: представляешь, как я развил твое воображение! Ты практически сценарии писать можешь! — веселился Ларин.       — Нет уж, уволь. Это ты у нас мастер сочинять истории, — Макс снова откинулся на спинку кресла. Немного помолчал. — Слав, как у тебя дела?       — Нормально.       — Я соскучился. Чертовски. Приезжай уже быстрей домой, а? — Трофимов плотнее прижал трубку телефона к уху, словно так собеседник становился ближе.       — Угу.       — Ларин, не «угукай», как филин. Бесит, — Макс нахмурился. — И не говори мне, что съемки вновь затягиваются. Слав, я тебя полгода толком не видел.       — Макс… — голос по ту сторону невидимого провода посерьезнел, смягчился. — Выгляни в окно.       Трофимов тихо выругался, кинул на стол трубку и сорвался с места. Раздвинул рольставни. Внизу, на парковке стоял самый родной и любимый человек. Заросший, небритый, в солнечных очках, в дутой куртке, штанах цвета хаки с накладными карманами и армейских ботинках. С огромным рюкзаком и кейсом с камерой наперевес.       — Чучело, — с удивительной нежностью пробормотал Макс. — И даже не позвонил… Я бы встретил, ну…       Ларин, задрав голову, улыбался. Как в юности — во весь свой лягушачий рот. Махнул рукой, призывая спуститься. Трофимов кивнул, торопливо рассовал по карманам мелочи, подхватил пальто и ключи от машины.       Домой. И наконец-то дома не будет так пусто и одиноко. Как обычно бывает, когда «лягушонок» уезжает в длительные командировки на съемки очередного фильма. Очень много расставаний. Но всегда есть встречи. И уверенность, что Ларин абсолютно точно вернется. И у них снова будут каникулы. Летние, зимние, осенние, весенние. Неважно. Есть то, что держит вместе — прочно и надежно: острая потребность иногда забывать о рутине и делах, о том, что уже давно не мальчишки.       Просто быть вместе. Потому что возникшая тогда, двадцать лет назад связь — уже не дружба, уже не любовь. Нечто большее, гораздо большее — целая вселенная, которая принадлежит только им двоим.