Первое лето

Я встретил ее на пляже в первое мирное лето. Она шла от ларька с едой с бумажным пакетом в руках. Высокая, тонкая и изящная, будто статуэтка, в голубом купальнике, она ступала по теплому желтому песку изящными босыми ножками. Рыжие волосы казались еще ярче в лучах солнца, ветерок колыхал обернутое вокруг бедер зеленое парео. Наступив на острый камушек, она чуть не потеряла равновесие и тихо ойкнула. Я протянул ей руку, придерживая ее. - Спасибо вам… - девушка сдвинула темные очки на макушку, как обруч, и теперь ее лицо показалось мне смутно знакомым. Мирное время меняет людей к лучшему, и сейчас в этой счастливой красавице едва угадывалась изможденная и уставшая медсестра из госпиталя в Аконе… но без всяких сомнений, это была она. - Мэлхен?.. - Лионель? Неужели, правда, вы? Какая встреча… - она смущенно улыбнулась. Всё вспомнилось, будто это было вчера. Как я лежал в госпитале, не зная ни о судьбе подчиненных, ни о том, где сейчас Эмиль, ни о судьбе Арно, пропавшего без вести. И был благодарен той девушке, которая, как бы ни было ей тяжело, после вечернего обхода заглядывала в палату и рассказывала выздоравливающим те немногие скудные новости, которые знала. Помню, как-то я спросил, не присылали ли мне писем. «Семья Савиньяк, из Сэ… матушке должны были сообщить, где я…». Мэллит тогда сказала мне: «Писем не было, я слышала, почта ходит нерегулярно, дриксы нападают на наш транспорт. Но я видела вашего земляка, Лионель, он просил передать вам, что ваша мама здорова, скучает о вас и очень ждет вас домой». Уже от этого скудная и пресная больничная пища становилась терпимее, а ожидание не таким тягостным. Наши шезлонги были рядом. Я достал из рюкзака бутылку гранатового сока и бумажные стаканчики. - Позволите угостить вас, Мэлхен? - Было бы неплохо, - она открыла пакет с горячими, сладко пахнущими вафлями. – И вы угощайтесь. Ярко светило солнце. Мерно, плавно покачивались волны у берега. Дети строили замки из влажного песка, пока родители не спеша потягивали сок или пиво, хрустели лакомствами и разговаривали. Одна и та же картина, которую я наблюдал вот уже вторую неделю, и мне всё еще было не скучно, всё еще было в новинку. После трех лет, что я хотел бы забыть, вычеркнуть из памяти, словно их и не было. Провожая меня в эту кэналлийскую деревушку, Ротгер мне так и говорил: «Восстанавливать здоровье лучше на море. Душевное – особенно. Море лечит все горести». Я сомневался, что когда-либо смогу забыть, как дриксы выжигали дотла наши города, или как мне самому пришлось застрелить тяжело раненных солдат, потому что отступать с ними отряд не мог, оставаться на месте тоже, а оставить их – значило бы отдать на растерзание мастерам пыток из «черных десятков». И вряд ли Ротгер забудет то, что творилось на его родной Марикьяре. Мы с Мэллит молчали. Я смотрел на нее украдкой, вспоминал аккуратность и точность ее движений и сосредоточенное выражение лица, когда она перевязывала раненных, вспоминал, как она ободряла меня и говорила, что всё наладится, вести вот-вот придут, Арно вернется домой живым и здоровым… Наконец я сказал: - А знаете, Мэлхен, правду говорят, что каждая гоганни хоть чуть-чуть – пророчица. Правы вы были тогда, Арно вернулся. Как раз за месяц до конца войны, когда я почти потерял надежду. Представьте себе, его спас однокурсник по училищу, с которым он вечно не ладил! Мэллит склонилась, поставив пустой стакан на песок и тихо сказала: - Рада за вас. Увы, я недостойна вашего внимания, Лионель. Я солгала вам, тогда, помните… когда сказала, будто видела вашего земляка и он передавал вам теплые пожелания из дому. На самом деле… в тот день один солдат привез письма, многие были вскрыты, без конвертов, одни оборваны, другие – с проколотыми или обрезанными страницами… я увидела среди них и адресованное вам… от матери… она писала вещи, которых нельзя писать человеку, пребывающему на грани жизни и смерти. Поучать и требовать, когда сын ждет участия и доброго слова… я бросила это письмо в огонь. Не смогла принести вам. Я горько усмехнулся. Похоже на матушку. В юности мне часто говорили, что я похож на нее. Единственное хорошее, что случилось со мной за эти три года – я стал собой. В горле застревал колючий ком. Мэллит закрыла лицо ладонями. - Вы вправе злиться на меня, Лионель. Я слегка обнял ее. - Почему? Может, вы тогда мне жизнь спасли. У меня прибавлялось сил от мысли, что меня любят и ждут. Она не отстранилась, наоборот – прижалась сильнее. Рыжие локоны приятно щекотали мне кожу. От Мэлхен сладко пахло выпечкой и духами, и чувствовалась солоноватая морская нотка. Мы молчали, думая о своем. И почему-то мне казалось, что не зря судьба свела нас вновь.