Пленница тату

      Я иду одна по узкой пустынной улочке. Уже пьяная в стельку, но до сих пор с бутылкой вина в руках. Я иду вперёд, целенаправленно к нему.       Два года назад я работала в тайной компании. Меня и ещё нескольких девушек, кто так же занимался этим делом, отправляли к влиятельным людям в самых разных целях. Например, мне однажды надо было поссорить мужа и жену. Как? Я стала его любовницей, но не совсем обычной. Я влюбила его в себя. А когда женушка вдруг обнаружила на лопатке своего мужчины моё тату, потому что объект без памяти влюбился в меня, подала на развод. На самом деле, это стандартная ситуация.       Сейчас же я только учусь. На юриста. Меня выставили из компании, потому что я сказала, что влюблена. Можно было попытаться скрывать и чужое тату на своем теле, и чувства к нему, но я не хотела. Почему-то мне было нестерпимо больно даже от мысли, что я буду кого-то соблазнять. Кого-то кроме моего родного.       В тот день я соврала, что влюбилась в парня из клуба. Если бы это было так. Ох, как хорошо мне жилось до этого «клуба». В то время я распоряжалась чужими чувствами. Теперь же владеют моими.       Я горько усмехаюсь и делаю ещё несколько глотков вина. Прямо из горла.       Мы живём с моим родным в одном подъезде. Он всего лишь на этаж ниже. Чёртов целый этаж! И учимся на одном курсе. Уже как два года я влюблена в него всем сердцем, каждой клеточкой. Моя голова идёт кругом каждый раз, когда я вижу его. Я то часто-часто дышу, словно задыхаюсь, то замираю, словно забыла как дышать, когда вдруг ловлю его взгляд. Чаще холодный, раздраженный или вовсе ненавидящий. Но бывали случаи, когда родной мой смотрел равнодушно, как будто и вовсе не видел. Тогда я забывала себя насовсем. Не знала радоваться или плакать из-за его безразличия. Да только сердце все равно чувствовало что-то и потому начинало биться с невероятной скоростью. Порой я боялась, что его стук слышит вся группа. А когда я вдруг улавливала его запах — это действовало на меня умопомрачительно. Сногсшибательно. Головокружительно. Я даже купила мужской одеколон примерно похожего аромата, но это все равно было не до конца то. От настоящего моего родного веяло теплом. А от подушки только запахом. Но дело не только в том. Я даже не могу толком описать его аромат. В состав входит что-то ещё. Я называю это что-то просто: моим родным. То, что делает его особенным, отличным от всех остальных, не похожим ни на кого другого.       Я делаю ещё несколько глотков. Уже не чувствую послевкусия, не смакую, просто поглощаю. Вино давно ударило в голову, и теперь я, кажется, действую на голом автопилоте.       На мгновение останавливаюсь и вскидываю голову к ночному небу. Люблю позднюю весну, потому что тепло, но не жарко, и нет необходимости много одеваться. В остальном мне без разницы, что за окном. Главное, чтобы были звезды. Только они способны подарить ненадолго иллюзию свободы, так сильно желанной. Так же сильно, как поцелуй моего родного, хотя бы в щёчку.       Вдыхаю ночной воздух города. Встряхиваю головой. И снова продолжаю путь, проходящий далеко от центра, что позволяет насладиться тишиной, редко прерываемой проезжавшей машиной или шагами прохожих. Последние часто неодобрительно стреляют в меня, меня так и подмывает спросить: «А вы сами страдали от безответной любви?»       Я поправляю лямку сарафана, случайно касаясь татуировки моего родного. На миг становится чуть легче, но потом снова ощущения, что целый мир свалился на меня. Это «цепь», тяжело спутанная, словно её сгрудили на моё тело, и благополучно забытая. Казалось бы, всего лишь тату. А она отзывалась всегда такой жгучей тяжестью, никогда не давало покоя. Мне все чудилось, что она вот-вот зазвенит и обвьет моё тело, как лоза, схватит ради удовольствия и больше не отпустит.       Я рвано вздыхаю, а затем и вовсе всхлипываю. С обречённостью, но щенячьей преданностью я зовусь Пленницей тату.       Когда я увидела ее в первый раз, чуть не сошла с ума от страха: вдруг это тату моего объекта. Когда узнала, что нет, мучилась ещё больше, потому что никак не могла удостовериться, что точно такое же тату есть у моего родного на лодыжке, как у всех людей с самого рождения. Как же я была счастлива, когда, наконец, поняла, что это его.       Весь курс узнал об этом вместе со мной. Роковая девушка, что могла затащить в постель кого угодно, которая могла постоять за себя даже в обществе мужчин, жила далеко не бедно и училась на отлично, влюбилась в обычного парня из детдома, живущего от маленькой зарплаты до маленькой зарплаты и уже имевшего не только девушку, то есть потенциальную жену, но и гору проблем. Слухи, конечно, пошли, но никто не смел надо мной смеяться: я умела быть обаятельной, и меня многие уважали. Не зря же я два года отработала в той компании.       Мой родной тоже знал о моих чувствах, но требовал, чтобы я ни к нему, ни к его девушке не приближалась. «Чтобы оставила их в покое и свалила нахуй».       Я тяжело вздыхаю.       Мой родной даже порывался переехать подальше от меня, но потом передумал. В тот день я вспомнила всех существующих Богов и поблагодарила каждого. Моему родному нужна моя помощь.       Я глупо улыбаюсь, чувствуя, как тело обволакивает бесконечно нежное и до абсурда приятное тепло.       У моего родного очень много проблем и случаются они, к сожалению, нередко. Я очень стараюсь пресечь все те, что связаны с универом и учащимися там, хоть мой родной и недоволен моим покровительством.       Такой смелый, такой гордый. Улыбаюсь ещё шире и счастливее. Настоящий мужчина. А главное, мой родной. До чёртиков, до зубного скрежета, до сладкого исступления.       Однажды он ввязался в драку: трое против одного — моего родного. Я тогда чуть не умерла от страха и сразу после второго удара вмешалась. Ему разбили губу и повалили на землю. Я пыталась помочь ему подняться, но он посмотрел на меня, как на величайшее зло мира, и сплюнул кровью возле моих ног. Я после этого убежала и несколько часов рыдала дома в подушку.       По телу табуном бегут мурашки. Я хмыкаю носом, вспоминая тот день, как вчера. Снова делаю несколько глотков и понимаю, что вино закончилось. Нахожу первую попавшуюся мусорку и выбрасываю пустую бутылку. Но упрямо продолжаю идти вперёд, как и планировала.       Когда мой родной стучится ко мне в дверь, я счастлива и невероятно напугана одновременно. Если он идёт ко мне, значит, все настолько плохо, что он не хочет показываться своей девушке, но и не может справиться сам. Зная, что в любой момент он может прийти, я перестала слушать музыку или смотреть что-нибудь слишком громко: не дай Бог, случайно упущу такой родной стук.       Я заботливо всё обрабатываю, дую на рану, если вдруг чувствую, как напрягается мой родной, а потом и туго перевязываю. И ни о чем не спрашиваю. Таково условие нашей встречи. Взамен я могу касаться его. Разве может быть что-то приятнее?       Именно так я и втюрилась в него, потеряла голову и не могу вернуть. Моя подруга постоянно твердит, что свет клином на нем не сошёлся. Я и сама это понимаю, но не могу не думать о нем, не могу не желать встретиться с ним, увидеть его, прикоснуться к нему. Господи, а как сильно я хочу его поцелуя. Хоть раз, хоть крошечного, хоть в щёчку! Собственно поэтому иду сейчас к другому.       Я громко стучусь в дверь, и, наконец, мне открывают. На пороге стоит высокий, худощавый светловолосый парень. Я долго искала того самого, что внешне хотя бы примерно мог заменить мне моего родного. Сначала пришлось отбивать у его девушки (об этом мне напоминает её «веточка с ягодами черники» на груди светловолосого парня), потом обещать обойти полсвета ради него. Потому что у него такие же руки, шершавые ладони, чуть выпирающие ребра и колени. Отличие только в чертах лица, цвете глаз и шрамах. У моего родного их много: ему не повезло с детдомом. Уже за это я готова схватить его, крепко обнять, прошептать, как сильно он мне нужен и как всем сердцем я его люблю. Хочется пообещать, что со мной он будет в безопасности, что я подарю ему бесконечное счастье, безграничную страсть. Я желаю заменить ему собой весь чертов жестокий мир и стать его вселенной, крошечной, но такой очаровательной. — Я так скучал по тебе, — выдыхает мне в макушку парень, притягивая к себе и заключая в болезненно мягкие объятия. — Так долго ждал…       Я закрываю глаза и представляю рядом моего родного.       Сегодня я снова стала «счастливой» обладательницей нескольких мгновений, когда мой родной целовал свою девушку: со вселенской жаждой и высокими чувствами. Точно так же, как сейчас целует меня этот светловолосый парень.       Я дрожащими от алкоголя пальцами поднимаюсь вверх по рубашке и начинаю расстегивать пуговички. Он продолжает покрывать моё лицо легкими поцелуями и пытается сдерживать рвущуюся наружу эйфорию от того, что я рядом, целую его, хочу его.       Стягиваю с него рубашку. Отстраняюсь. С замыслом вселенского масштаба развязываю завязки легкого сарафана на плечах. Ткань скользит по телу и мягко ложится на пол. Я переступаю через нее и остаюсь в одних кружевных трусиках. Смотрю в его глаза, уже потемневшие от возбуждения, и только в глаза. Запоминаю его реакцию, его восхищение, его безудержное желание. Он тяжело дышит и протягивает руку. Ведет в свою спальню, там садится на краешек кровати и притягивает к себе. Я прикрываю глаза, оставляя место воображению и чувству осязания.       Он касается меня бережно и нежно, боясь навредить или спугнуть: ведь не видел меня целую вечность. Припадает к моей груди. Я не могу сдержаться и шумно выдыхаю. С закрытыми глазами зарываюсь пальчиками в его светлые волосы. Реакция следует незамедлительно. Он покрывает поцелуями мои ключицы, медленно спускаясь к округлым полушариям, касаясь поверхностно, не так, как того желают набухшие от возбуждения соски, тем самым распаляя меня еще больше. — Так долго ждал… — тихо шепчет он-мой родной. — Так сильно тебя хочу…       Я жмурюсь сильнее от удовольствия, отвечаю на его поцелуи, растворяясь в упоительном бесконечном вихре впечатлений и увлекая его-моего родного вместе с собой. Он плавится от прикосновений к моей нежной молочной коже, возбуждается от моих чувственных пальчиков, массирующих корни светлых прядей, хочет снова попробовать меня.       Ненасытные губы скользили всё ниже и ниже, прокладывали путь к моему сердцу, которым он так долго мечтал завладеть и которое я давно подарила моему родному. И наконец достигли груди, втянули в рот нежную бусинку соска. Охнула, прижимаясь к нему сильнее, не в силах лишить себя такого сладкого удовольствия. Он продолжает мягко сжимать и посасывать одну, а другую ласкать горячими пальцами, безудержно раскручивая сжавшуюся внутри пружину наслаждения.       Изгибаюсь в его сильных руках, рвано дышу, не замечаю, что в приоткрытом рту всё пересохло. Так хорошо мне давно не было, столько глубоких восхитительно-острых ощущений и непременно последующее блаженство. А дорожка из горячих поцелуев уже потекла к плоскому соблазнительному животику. Отчаянно медленно, исступлённо нежно, нестерпимо жадно. Властные руки опустились на упругие ягодицы, заставляя прижаться к нему ещё сильнее, позволяя почувствовать его едва сдерживаемое желание. Когда его язык проникает в тёмную впадинку пупка, я теряю связь с реальностью. Тихо стону. — Так сильно тебя хочу… — хриплым от возбуждения, тихим от страха сорваться и настойчивым от стремления обладать выдыхает мне в губы и снова целует. Показывает весь бушевавший внутри ураган невероятных эмоций. У меня внутри распускается букет ответных с нотками непередаваемой нежности и радости, предназначенных только моему родному. — Люблю…       Он-мой родной тянет меня на кровать и накрывает собой. Его рука ласково поглаживает колени, а потом начинает подниматься по внутренней стороне бёдер. Раздевает меня до конца и расстаётся со своей одеждой, позволяя быть с ним на равных. Ласкает меня везде, кроме того места, которое больше всего требует его внимания. С моих пересохших губ срываются стоны и я непроизвольно начинаю царапать чужую, так сильно напряжённую спину. Его-моего родного сносит с катушек. Бесконечной почти болезненной нежности на смену приходит сжигающая всё на своем пути страсть. Его горячие пальцы проникают в меня, а губы ловят мои тихие вскрики, извиняются за спешку, требует потерпеть, отрицают пощаду.       Срывающимся голосом он называет мое имя. — Шёпотом, — твёрдо перебиваю его, но мягко целую. Голос светловолосого парня не похож на голос моего родного. — Люблю… — горячим, оглушающим шёпотом. — Мой сладкий яд… — проводит пальцами по моему бедру, оставляя влагу. — Мой сладкий яд, моя нежная девочка…       Когда его-моего родного губы касаются средоточия моего желания, мой мир раскалывается на мириады осколков. Я выгибаюсь, чувствую только его чувственные губы, оставляющие ожоги там, где раньше касались. Новое возбуждение волной накатывает на меня, накрывает нас обоих. Несмотря на закрытые глаза я ослепла от сумасшедших ощущений, подаренных его головокружительными ласками: — Родной мой…       Он вошёл в меня резко, до лёгкой боли, смешавшейся с волной блаженства, затопившего наши тела. Снова и снова проникал в меня. Я оплела его пояс стройными ножками. Мы срастались друг с другом грудью, бёдрами, каждым сантиметром кожи. Наши сердца бились в унисон. Я забирала его выдох и отдавала свой вдох. Мы были единым целым.       Я что-то шептала, кричала, о чём-то молила. Слышала его рык, больше похожий на звериный. Жалась к нему, как в последний раз, вцепилась в его сильные плечи, боясь утонуть в водовороте его чувств, предназначенных мне, и моих, адресованных моему родному. Я горела в предсмертной агонии в наказание за то, что воспользовалась, пленила, согрешила, пока по телу, до самых пальцев ног не прошла волна ни с чем не сравнимого удовольствия.       Он-мой родной всё ещё тяжело и хрипло дыша, находит мои губы. Я целую его сладко, как мёд, жадно, как в пустыне, важно, как жизнь. Он-мой родной падает рядом со мной без сил. — Мой сладкий яд… — в самое ушко шепчет он-мой до озноба родной, — люблю тебя, моя нежная девочка.       Он притягивает меня ближе к себе, боясь, что я растворюсь, снова уйду от него, оставлю одного гореть заживо в костре его любви ко мне, задыхаться в дыму грез и надежд на счастливую жизнь вместе и молить Бога, наконец, испачкаться пеплом несбывшихся мечтаний — разлюбить.

***

      Грудь светловолосого парня мерно вздымается. Он давно заснул. Наверное, впервые видит хорошие сны, поэтому сейчас улыбается. Одна его рука зарылась в мои волосы, намотав локоны на пальцы. Другая удерживает меня за талию. На бицепсе этой руки покоится моя «свечка», зажжённая мной в честь этого светловолосого парня, чью счастливую жизнь я так опрометчиво похоронила.       Мне, честно, жаль его. Возможно, я не должна была так поступать. А теперь тешить себя мыслями, что я, в отличие от моего родного, навещаю его, целую со всей любовью, хоть и не предназначенной ему, дарю ему ночи страсти — продлеваю его жизнь.       Но мне тоже несладко. Я больна. И имя диагнозу — мой родной.