Однажды придёт отец...

Соломока все обожали. Каждую свободную минуту бежали к вольеру потетешкать львёныша, подержать его чудные лапки, почесать пузико и посмотреть в его круглые, вечно удивленные карие глаза. А на всех выходных Мока вытаскивали на волю и брали с собой на пикники. Мок радовался детям и с удовольствием составлял им компанию. Сам он обожал Гарри и Дерека, обнимал их и вылизывал, но никто не обижался на него, наоборот, понимали и одобряли его право — зверь должен знать своих хозяев. В учебные часы Соломока навещал Северус, кормил его, убирал вольер и менял подстилку, на время сменяя домовиков, считая, что должен это делать для того, чтобы зверь его не забыл. Что ж, Мок его не забывал — не настолько он был глуп — очень любил папочку Сева, ласково облапывал его за шею и нежно-нежно вылизывал его черную гриву, стараясь зализать её наверх, поставить дыбом, как и положено порядочному льву. Северус стоически терпел его терку, точно зная, что кожу лев не слизнет, каким-то образом он контролировал свой язык, слизывая-сдирая мясо с говяжьих костей и оставляя целой кожу на лице человека… В очередной раз прогуляв Мока и заперев его в вольере, Северус неспешно возвращался к себе, ощущая, как горят красные щеки и шея от львиной ласки. И тут навстречу ему вынесло Лизу. Машинально буркнув приветствие, она глянула на него и вдруг резко остановилась, как будто налетела на невидимую стену. Долгую секунду она ошеломленно смотрела на Северуса, потом согнулась, схватилась за живот и дико, совершенно неприлично захохотала. Её смех эхом заметался по стенам общего подземного коридора, распугивая тени и призраков. Северус скорбно молчал, прекрасно понимая её внезапную истерику — сколько раз он видел свое отражение в зеркале после подобных возвращений: волосы с боков и сзади зализаны вперед и вверх, прямые и подсохшие, «накрахмаленные» львиной слюной, щеки и шея красные, надраенные наждачным языком… Смех сошел на нет. Истерика утихла, Лиза выпрямилась и повинилась: — Северус, простите… Тот саркастично вздернул правую бровь, намекая на более действенные извинения. Лиза подошла и взяла его под руку, привела к себе и впустила в ванную. Когда Северус, умывшийся и приведший волосы в порядок, вышел, она тут же усадила его в кресло и принялась смазывать лицо и шею целебной мазью, снимая раздражение и зуд. Между делом спросила: — Вам не страшно доверять свое лицо льву? — Нет, — отозвался Северус. — Я видел, как он ест. Прижмет лапами коровий мосол и языком глубоко и сильно влизывается в мясо и кожу, в буквальном смысле сдирая плоть с кости. Под сильным трением его шершавого языка мясо разлохмачивается, разделяется на волокна и отделяется. Добравшись до кости, лев, что называется, полирует её начисто, до блеска, ни единого волоконца мяса не оставляет. Точно так же львы-людоеды едят и человека, просто слизывают с его черепа лицо. Так что, если Мок точно хотел, он меня давно бы съел. На это Лиза лишь хмыкнула, склонилась к Северусу ещё ниже, присматриваясь к ссадине на скуле, осторожно потрогала пальцем, зачерпнула из баночки мазь и круговыми движениями начала втирать. Северус, чуть наклонив голову, с интересом смотрел на её пухлые розовые губы, так близко, сладкие на вид. Захотелось их попробовать. Её дыхание пахло земляникой, Северус улыбнулся, вспомнив тюбик зубной пасты с тем же вкусом в её ванной. Лиза тем временем закончила обрабатывать следы львиного обожания, выпрямилась, закручивая крышечку баночки с мазью и сообщила, что герой исцелен, свободен и может идти. Момент был упущен, но Северус, ни о чем не жалея, молча встал и ушел. Тайным поклонником Мока был и Драко Малфой. Рано-рано утром, ещё задолго до рассвета, он вставал с постели, тихо одевался и выскальзывал из комнаты, прокрадывался мимо дверей однокашников, выбирался из подземелий и спешил к окну в боковой части галереи. Этот небольшой зальчик, заставленный рыцарскими доспехами, вечно пустовал, в него заглядывал только Филч. И в дальнем его конце Драко держал приоткрытой оконную створку, из которой можно было выскользнуть наружу, на склон холма. Филч знал об этом окне, но почему-то не предпринимал ничего. Драко об этом не задумывался, спрыгнув на проторенную им же тропку, он с замиранием сердца спешил к вольеру, где жил чудесный львёнок. Прибежав, он садился на рулон прессованного сена и окунался в очарование звериного царя. Лев. Как много величия и значений в этом коротком слове! И лев воплощался во многом. Он был на гербе монархов, его телом владел великий Сфинкс, его именем зевал цветок — львиный зев… Всё это Драко представлял себе поскольку-постольку, прочитав о львах там-сям, просто потому, что Гарри завел льва. Главным было не это, главным был сам Мок, живой и настоящий, с круглыми любопытными глазенками и большими широкими лапами. Драко он казался чудом, удивительный зверь из обычного маггловского мира, даже насквозь волшебные книззлы померкли на фоне Мока, ведь маленький неуклюжий львёнок со временем вырастет в огромного и могучего льва… Мок вдумчиво жевал автомобильную покрышку, заведя лохматые уши на затылок, мечтательно глядя куда-то сквозь Драко — обычный кошачий взгляд в никуда. А Драко сидел, замерев и с восторгом смотрел на львёнка, впитывая каждое его движение, ловя каждый мимолетный взгляд и звук, упиваясь его существованием. Проще говоря, маленький мальчик влюбился во льва, самое обычное и повседневное явление — влюбиться в красивое животное, будь то лошадь арабской породы, кошка-ориентал или берберийский лев. Полный рассвет и голодное посасывание в животе напоминали Драко о времени, и он, подхватившись, торопливо прощался с Моком, обещал ему прийти позже с Гарри и бегом возвращался в замок. Филч, снисходительно похмыкивая, выходил из ниши, слушая удаляющийся топот мальчишечьих ног, и, покачав головой, закрывал раму, чтобы завтра снова открыть её до прихода пацана. Старик прекрасно понимал мальчонку, сам тащился от заморского звереныша. В общем, не только Драко был тайным поклонником Соломока, весь Хогвартс, похоже, любил львёнка, необыкновенного питомца Гарри Снейпа-Эванса. *** Филипп Паркер очнулся через два дня. Открыв глаза, он долго и сосредоточенно рассматривал незнакомый потолок. Тот был желтый и высокий, со стрельчатым сводом, такой же, как в домах светлых эльфов, чье описание Филипп неоднократно встречал в толкиеновских книжках. Как-то странно, откуда-то изнутри чесался затылок, поймав себя на этом ощущении, Филипп озадаченно задумался — а что случилось? Последнее, что он помнил, были взорванные звезды перед глазами, ярчайшая вспышка белейших искр на фоне черного непроглядного мрака, а перед этим… два одинаковых паренька с нацеленными в его сторону палочками. И что это было? Ребята на него напали? А зачем? В поисках ответа Филипп приподнял голову и осмотрелся, судя по всему, он находился в больничной палате, ряд коек, отгороженных ширмами, указывал на это. Что же с ним те парни-то сделали, что он небо в алмазах узрел и угодил на больничную койку? Интрига, однако. Над ним замерцал желтый огонек, сменив цвет на зеленый, он куда-то уплыл по воздуху. Филипп проводил его заинтересованным взглядом и, начиная догадываться, что это такое и зачем, стал дожидаться врачей или сиделок. Логические измышления его не подвели, вскоре к нему подошли трое в лимонных, сочно-желтых мантиях. От их расцветки стало кисло во рту, и Филипп слабо передернулся, рефлекторно желая выплюнуть лимон. Мужчины начали махать над ним палочками и переговариваться меж собой на абракадабрском врачебном наречии, женщина скромненько стояла на подхвате, сложив руки под передничком. Тем временем врачи-волшебники, видимо, решили осмотреть пациента со всех ракурсов, потому что Филипп почувствовал, что взлетывает и зависает над кроватью… Да идите вы! О-о-оп, вашу мать… перепугавшись, он лихорадочно зашарил руками в пустоте, силясь хоть за что-то ухватиться, как это делает кошка в состоянии невесомости. Не обращая ни малейшего внимания на его панику, врачи-волшебники продолжали вертеть его тело и так и сяк, его закружило по горизонтали — пол-койка-ряд ширм-потолок, пол-койка-ряд ширм-потолок… Слова, которые вспомнил Филипп в эти моменты, были непечатными. Зато по ушам долбомедиков он знатно проехался, да так, что медсестричка симпатично покраснела от его красноречивых оборотов. Наконец его опустили на место, и один из медиков сказал вполне по-человечески: — Ишь как разругался, любо-дорого послушать. Жить будет, а, Юнис? — Будет-будет, Гиппи, будет. Красавец. Сущий живчик, никакой магией такого не пришибешь. После чего, осветив его радостными белозубыми улыбками, целители удалились, оставив Филиппу сиделку, на которую тот и обрушил все имеющиеся у него вопросы. Как и почему он здесь оказался? Сколько пробыл без сознания? Что за больница и где находится? Узнав же, что попал сюда с пробитым черепом, Филипп офигел и надолго замолк, переваривая чудеса волшебной медицины. Опасливо потрогал затылок, значит, пробойчик там был после удара об угол стола? И от всего этого к настоящему моменту осталось лишь фантомное почесывание, и в коме он всего два дня пролежал после того, как его залатали здесь, в магической больнице… Н-да, чудны ваши деяния, боги и Мерлины, вместе взятые. Тут до него донесся звук, на который он как-то не обращал внимания — собачье гавканье. Сообразив, что собака гавкала с самого его пробуждения, Филипп удивленно сел и осмотрелся, прислушиваясь, с какой стороны псина лает? И точно ли в палате? Периодическое гавканье доносилось из-за соседней ширмы. Взглянув на сиделку и спросив разрешения встать, Филипп поднялся с койки и, пройдя десятка два шагов, заглянул за ширму. За ней обнаружилась полноватая тётка трудноопределимого возраста, густая шерсть на лице мешала точно распознать, сколько ей лет. Она лежала на спине, безучастно смотрела в потолок и периодически погавкивала, густо и басовито, как переевший мопс. Полный зарождающегося подозрения, Филипп обошел всю палату целиком, найдя ещё трех пациентов: дедушку с бородой до Мерлина, в глубоком маразме и в памперсе, без одной руки, и супружескую пару в самом дальнем конце палаты, их койки стояли за одной, общей ширмой. Вернувшись к своей кровати, Филипп категорически спросил у сиделки: — А почему я в одной палате с психами лежу? Я чё, — тут он выразительно покрутил пальцем у виска, — ку-ку? И услышал в ответ: — А это не психи, мистер Паркер, они все под проклятиями. Получили их в разное время и по разным причинам. Агнес Пинчпраут попала под детский выброс своего сына, тот очень-очень хотел собачку и невольно магически ударил мать, желая, чтобы та стала собакой. Последствия оказались необратимыми, расколдовать её так и не удалось, вот уже много лет она лежит тут, женщина с собачьим разумом. Сын её подрос, давно осознал вину и регулярно посещает мать. Альбус Дамблдор украл проклятое кольцо, надел на палец, и его хорошенько шарахнуло чем-то темномагическим, его пытались спасти, даже руку отрезали, пытаясь остановить проклятие, но безуспешно. Оно продолжает его медленно убивать, Дамблдору недолго осталось жить. Френк и Алиса Долгопупсы были запытаны Пожирателями смерти до потери памяти. Десять лет они уже здесь находятся, но так и не приходят в себя, по-прежнему никого не узнают. — И не узнают, — буркнул Паркер. — Амнезия-то не лечится. Тут мозги не лечить надо, а развивать то, что в голове осталось… Насчет особаченной Агнес Филипп тоже подкинул идейку — воспитать её по-собачьи… И в палате Януса Тики началась весьма активная жизнь, дедушку, кстати, перевели в другое помещение, чтобы не тревожить его шумом. А Алису, Френка и Агнес принялись развивать. Первых учили чтению, рисованию, столовому этикету, а для второй в комнате раздавались звучные команды: сидеть, лежать, дай лапу, замри, голос, молчать, служи. И ведь что интересно. Ожили пациенты, в их глазах засияла жизнь и появились (!) искорки понимания. Хотя, честно говоря, было немного странновато наблюдать, как полная тётка лет сорока на вид ползает на карачках и гавкает… подает руку на манер лапы, грузно садится или ложится. Но, к сожалению, это оказался единственный способ растормошить и хоть как-то социализировать Агнес Пинчпраут. Собакам, как ни крути, тоже воспитание полагается. Алиса и Френк быстро вспомнили, как пользоваться ложками и вилками, сохранились у них и навыки чтения, и бедняга Гиппократ Сметвик теперь только за голову хватался — эх, ну что им стоило обратиться к маггловской технике лечения ещё десяток лет назад? За эти годы они бы давно были здоровы и вполне способны родить ещё детей, а они, горе-медики, почему-то сочли, что проклятие неизлечимо, и заперли бедолаг в четырех стенах, да ещё и отгородили ширмами от остального мира, позволив их мозгам задеревенеть и застыть во времени. Вот уж воистину, правильно мистер Паркер высказался: «прогресс на фоне консерватизма — самый парадоксальный парадокс». Сына и маму со свекровью чета Долгопупсов так и не вспомнила, но им, как выяснилось, достаточно было и простого знания того, что у них есть родные, которые ждут их дома: престарелая матушка и сынок. Иногда это так много значит — простое понятие семьи, ну, а остальное, как любят приговаривать все боги, приложится. Исполнив свою невольную и совершенно случайную миссию, свободный художник Филипп Паркер благополучно вернулся в Хогвартс через две недели после инцидента с близнецами. *** Молли очень удивилась, увидев на пороге своего дома собственных сыновей. Широкоплечие и рослые, пламенно-рыжие Билл и Чарльз нагрянули в «Нору» в последних числах сентября. — Привет, мамунь! — жизнерадостно пророкотал Билли, сгибаясь пополам, чтобы обнять мамочку Молли. — Мама! — столь же радостно пробасил Чарли, в свою очередь сгребая мамку в медвежьи объятия. Услышав голоса, сверху скатились Джинни и Фред с Джорджем, последние так и застыли при виде старших братцев, своими чутьистыми жопами сразу заподозрив неладное. Ведь неспроста же старшие братья приезжают из Румынии и Египта… Что ж, пророческие задницы их не подвели. Уже вечером, после основательного ужина, Билли и Чарли объяснили родственникам цели своих визитов. — Ну, мамунь… — Билл выразительно помахал свернутой газетой. — Ну и речь ты закатила, и где — в Хогвартсе, посередь холла, полного умных деточек. Ещё в «Пророке» напечатано о мистере Паркере и о том, что некоторые личности совсем не ценят живую жизнь, ни человеческую, ни саламандровую. — Фред, Джордж, как вы могли нас так разочаровать? — спросил Чарли, скорбно глядя на близнецов. — Вы зачем ящерицу укокошили? Зачем напали на преподавателя? — Но мы не хотели! — воскликнул Фред. — Он сам упал на стол! — подхватил Джордж. — Под воздействием вашего сдвоенного Петрификуса, — чуть поднажал Билл. — Вы какого Брахуса наслали на учителя такое заклинание? Он вам что, Пожиратель смерти, чтобы в него Петрификусами швыряться?! — А чего он… на нас наехал с исключениями… — вяло огрызнулся Джордж. — Так за саламандру он на вас и наехал! — сердито вставил Чарльз. — Вы же ящерицу убили и даже раскаяния при этом никакого не проявили, как будто она муха какая. — Да далась вам эта ящерица! — с воплем взвился Джордж с дивана. — Ну что она, золотая, что ли, или праматерь матери драконов?! — Сядь! — оглушительно рявкнул Билл. И обратился к Чарльзу: — Разделим? — Неа… — повел тот широкими плечами. — Впечатлениями не с кем делиться будет. Обоих возьмем. По очереди. Неделю у тебя, неделю у меня. — Заметано, — согласился Билл и велел близнецам. — Ну, гаврики, собирайтесь, поедете к нам, в Египет и Румынию поочередно. — Зачем?.. — опасливо съежились «гаврики». — Жизни учиться, — пояснил Чарльз, ехидно прищурив правый глаз. — Раз уж вас вытурили из Хогвартса… Пыльно-песочный Египет, жаркий до звона и дрожащего марева. Солнце палило так, что казалось — это не пот с лица стекает, а сама кожа сползает вниз по костям вместе со сварившейся плотью… Дышать было нечем, горячий воздух врывался в легкие вместе с жаром и раскаленным песком. Ночи ждали как спасения, ненавидя бешеное дневное светило. Ладно, дождались, пришла она, темная и звездная. И ледяная. Напрочь вымораживая полуденную жару и превращая песок в сухой снег, холодный и жуткий. Наутро стоял тако-о-ой дуба-а-ак… Палатка торчала колом без помощи тросов и кольев, флаги реяли в безветренном воздухе, под ногами трещал и звенел песочный снег. Воду для мытья и кофе пришлось растапливать на костре. Вот и что лучше? Удушающий зной днем или стылая арктическая стужа по ночам? В этом сезоне Билли работал ликвидатором проклятий в археологической группе. При раскопках и вскрытиях древних гробниц он шел впереди вместе с чернорабочими. И многих, очень многих бесправных арабов он спас, вовремя отводя проклятия спящих фараонов. Сколько раз близнецы покрывались холодным потом, видя, как их старший брат отважно бросается вперед, закрывая собой и наколдованным щитом черного раба с лопатой… Зачем-то спасая и защищая чужую ничтожную жизнь. Жизнь какого-то безвестного Мустафы. Зато вечером… В круг костра к Биллу подходит тот самый Мустафа и с поклоном подает ему кожаный бурдюк со свежим козьим молоком, а спасенного днем отца окружает стайка голоногих и голопузых ребятишек, числом эдак -дцать. Помимо прочего, Билли ещё исполнял обязанности медбрата при местном лазарете, длинная брезентовая палатка-больница была традиционно переполнена пострадавшими и заболевшими. Билли ходил за местным эскулапом, выслушивал диагнозы и наставления, потом, получив инструкции, ходил между коек, мерил температуру, подавал попить, выносил судно… Ну и братьев, конечно, припряг к себе в помощь. Так что насмотрелись близнецы на больных в ту осень, впрок насмотрелись на то, как сражаются с болезнями и проклятиями пострадавшие арабы. Видели они и смерть, реальную, настоящую, с корчами и судорогами, видели, как умирают люди, сраженные древними проклятиями мертвых фараонов и их цариц. Призадумались Уизлята, не до хихиканья им стало. Румынский климат схож с российским. Практически на всей территории Румынии преобладает умеренно-континентальный тип климата, лишь на юго-востоке страны, у Черноморского побережья — умеренно-морской. Но в той области, куда Чарли переместил братьев, проживали драконы, и климат для них был соответствующий — горно-вулканический, загазованный настолько, что казался мезозойским. Сотрудники драконоведческого заповедника ходили практически в скафандрах, головных пузырях и специальных жаропрочных костюмах. Драконы огромны, и для их комфортного проживания были предусмотрены столь же огромные территории — несколько десятков квадратных миль на одного дракона. Будучи достаточно мудрыми, звери не нарушали условные границы соседей и не покидали пределов заповедника. На волшебников обращали внимание постольку-поскольку, потому что те нагло нарушали ИХ границы. Но почему-то терпели их вторжения на свои суверенные территории. Уже в первый же день гости Фред и Джордж поняли, что драконоводы — совершенно особенные люди. Только они могли жить и работать рядом с драконами, дышать с ними одним воздухом, лечить и воспитывать молодняк и самое главное, любить драконов. Близнецов в дрожь бросало при виде того, как с турбинным ревом в небо ввинчивается шеститонная махина с шестнадцатиметровым размахом крыльев. Как при этом дрожит земля и поднимается ураганный ветер, поднятый гигантскими парусами. А как страшно выглядит смерть дракона… Был уже третий день гостевания близнецов, когда они стали свидетелями этого трагичного зрелища. Поднятая по тревоге группа драконоводов трансгрессировала на место нарушения границы заповедника. Чарли перенес братьев в защищенный цементный бункер, из которого близнецы получили возможность увидеть битву. Как стало понятно из объяснений, на драконью территорию ворвались три дикие виверны, размером и функциями ничем не уступающими самим драконам. Обычно налет этих хищников наносит сильный урон заповеднику, и их иногда перехватывают пограничники, если успевают. Но на сей раз коварные виверны напали ранним утром. И объектом их охоты стал шведский тупорыл, молодой дракон. Именно драконий молодняк становится жертвой противоборствующих видов, впрочем, взрослые драконы не остаются в долгу, и обыкновенно при встречах стараются прибить как можно больше виверн. Что поделать, нереально остановить межвидовую вражду зверей, как невозможно тормознуть естественный отбор всего животного царства. С визгом и лаем они втроем наседали на тупорыла, хлеща крыльями и кусая куда придется. Серый дракон яростно ревел, изворачивался и плевался огнем, его шея, плечи и крылья были жестоко изранены и сильно кровоточили. Несколько магов рискнули подступиться достаточно близко, чтобы достать противников заклинаниями из палочек. Секо, Редукто, Эверте Статум… щит Протего просто от отчаяния, хоть как-то прикрыть-защитить дракона. Но то ли виверны попались слишком свирепыми, то ли помощь подоспела слишком поздно. Взвизгнув особенно громко, все трое обрушились на голову тупорыла и прежде, чем хоть кто-то успел опомниться, свернули ему шею. Но улететь убийцы не успели. Подоспела вторая группа, и два десятка заклинаний оборвали их жизнь. Тела их, и виверн, и дракона, расчленили на ингредиенты, те самые, которые неоднократно продаются в волшебных кварталах и над которыми громко возмущаются рачительные домохозяйки: — Печень дракона по семнадцать сиклей? Да они там совсем ополоумели, в своих заповедниках! Печень пограничника, шведского тупорыла, тоже окажется там, на рынке, и тоже будет дорогой. А Джордж и Фред теперь точно знали, что никогда-никогда не купят себе палочку с начинкой из сердечной жилы дракона…