saw the moon become a fang

i am a crooked man and i've walked a crooked mile*

Дело было дрянь. Не то чтобы жизнь Джона в принципе отличалась от слова «дрянь», но сегодня всё действительно плохо. Он плотнее закутался в плащ, пряча испещрённые глубокими царапинами руки, и побрёл вниз по улице. Кровь всё ещё сочилась из ран, уже не так сильно, но хрена с два это обнадёживало. Джон выглядел так, будто выбрался из поножовщины, и вдобавок прихрамывал на правую ногу; каждый шаг отдаётся жгучей болью в растянутой лодыжке. Мышцы ноют так, словно его, как лошадь, гнали без остановки, пиная острыми шпорами в бока. Вот он, весь в мыле, готов замертво упасть в грязь, и тогда останется только милосердно пристрелить. Это дерьмо того не стоило. Зачем он полез? Потому что это его блядское призвание — надирать демонам зад, а потом хромать по бульвару в поисках ближайшего бара, чтобы надраться и сбежать от осточертевшей реальности в запой. Как минимум двухдневный. Он двинулся в первый паб, который завидел на пути. Захудалая постройка, потрескавшаяся краска на стенах и дрянная выпивка. Даже в этом месте, где собирались самые отменные отбросы общества, на вошедшего Джона глазели так, словно он был вымазан как минимум в дерьме. Что ж. Константин плюхнулся на барный стул с таким видом, будто достиг Вселенского просветления и одновременно тонул в чёрной скверне, барахтаясь и пачкая свою жалкую душонку в пороке. Он стукнул кулаком по стойке и заказал стопку виски. Для начала. Бармен мельком глянул на него и, поставив стаканчик перед носом, процедил: — Пей и проваливай. Джон невозмутимо опрокинул алкоголь в себя и, вытерев окровавленным рукавом губы, хрипло спросил: — Это почему? Мужчина с проплешиной на затылке протёр стойку грязной тряпкой и смерил его прикид кислым взглядом. — Выглядишь херово. У меня глаз намётан. Задрало подтирать за такими, как ты. Только срёте здесь. Бармен смачно харкнул себе под ноги. «Кто тут ещё, блядь, срёт, мудила» Влезать в споры с охуевшими людьми в его планы сегодня не входило, так что он решил в кои-то веки поступить благоразумно. — Ладно, мужик, — Джон выудил из бумажника крупную купюру. — Дай бутылку виски, и я съебу. Он выкатился обратно на улицу, вдыхая свежий воздух. На этот вечер Константин поставил себе единственную цель и гордо преодолевал все невзгоды по пути к ней: виски он взял крепкий, и его уже повело. Потемневшее небо заволокло тучами. Начал моросить дождь, ледяные капли падали за шиворот и катились по спине, вызывая гадкие мурашки. Джон мысленно послал всех на три буквы, поднял воротник плаща и приложился к бутылке. Ранку на рассечённой губе защипало. Горло обожгло, огненная вода провалилась вниз, и желудок сжался в приступе изжоги. Джон хлопнул себя по животу, подумав: «Крепись, приятель, это только разминка» Привкус у виски богомерзкий, но он ведь знал, на что шёл, когда шагнул в тот паб, а? В надежде перебить отстойный алкоголь Константин выуживает из кармана «Силк Кат» и чиркает зажигалкой. Та, дрянь эдакая, постоянно тухнет под налетевшим ветром, но у него в конце концов получается прикурить. Наверное, рано или поздно рак настигнет его снова, и никакие лёгкие сигареты от этого не оградят. Но это будет потом. А Джон привык травить себя, не думая о последствиях. Бутылка опустошена примерно на две трети, когда он, спотыкаясь, подходит к подсвечиваемой фонарём автобусной остановке. Обычно Джон не пьянеет так быстро. Теряет хватку. Но ноги уже не держат; ему отчаянно хочется прилечь на скамейку под козырьком и облокотиться горячим лбом о прохладное стекло, обклеенное рекламными объявлениями. Он заваливается на сиденье и, отхлебнув из бутылки, закрывает глаза. На мгновение становится почти хорошо, почти спокойно: Джон забывает обо всём. Безмятежное небытие продолжается ровно до того момента, как он слышит смутный шорох вдалеке. Джон лишь фыркает, возвращаясь обратно в объятия пьяной дрёмы, но звук повторяется, и спустя секунды Константин ощущает порывы ветра, поднимающие с асфальта полы его плаща. Джон чертовски не хочет открывать глаза. Слышится звон: чужая нога в дорогой туфле пнула его бутылку. Вот сволочь наглая. — Отдыхаешь? — его голос напоминает что-то среднее между шорохом сухих листьев и выстрелом пули в висок. Константин распахивает веки. Свет от уличного фонаря бил в глаза, и в этом ореоле фигура Люцифера возвышалась над ним, как злосчастная башня над Вавилоном. — Блядь, да, — Джон сплюнул кровь и покосился на укатившийся с мостовой виски. — Не видно? Отпуск взял. Он прячет ладони, покрытые глубокими царапинами и засохшей кровью, в карманы мокрого плаща. — Издержки профессии? — в голосе Люцифера промелькнула усмешка, но нет, он не смеялся. Константин хотел ещё раз сматериться в ответ, но замер, не открыв рта: Люцифер опустился на грязную скамейку и придвинулся так близко, что жар его тела чувствовался через одежду. Он вцепился в рукава плаща и, потянув на себя, коснулся сухими пальцами рук Джона. Мгновение — и раны затянулись. Не только на липких от крови ладонях, но и под рёбрами, на лодыжке. Переливающиеся всеми цветами сраной радуги синяки поблекли и исчезли, а ноющие мышцы вдруг перестали болеть. Рассечённая губа больше не отдавала привкусом металла. Джон отодвигается от него на другой край скамьи и прикуривает сигарету. — Я смотрю, тебе совсем нечем заняться, а? Он краем глаза следит, как Морнингстар поднимается на ноги. Следит, как светлые пряди его волос скользят между пальцев. Как ткань пиджака натягивается на плечах. И вот нахрен он пришел? Глаза мозолить? Будто Джону уже не было херово. — Выдалась свободная минута, решил прогуляться. Тебя, кстати, до дома не подбросить? Судя по твоему виду, сам не дойдёшь. Точно издевается. Джон, собравшись с силами, поднялся с успевшей стать родной скамейки. Своего порыва он так окончательно и не понял: в идеале хотелось бы врезать Люциферу по наглой морде, но Константин умрёт прежде, чем сомкнёт пальцы в кулак. Раздаётся шелест, и за спиной Люцифера воплощаются белоснежные крылья. Он шагнул к Джону, но тот, качнувшись на ватных ногах, отходит назад, к остановке. — Я ж блевану, — говорит Джон. Холодный взгляд Люцифера красноречиво говорит о том, что ему плевать на последствия чужой алкогольной интоксикации. Может, обычно он бы состроил брезгливую мину, но сегодня, видимо, пиздец как хочется побыть джентльменом. Он обхватывает ладонями чужие плечи. Никогда ещё Люцифер не таскал его так. Перспектива повиснуть у него на шее, болтая ногами в воздухе, пока вихри ветра выдувают из тебя всё дерьмо, казалась то ли заманчивой, то ли ебанутой. Подумать над этим Джон не успел. Через секунду тело сотрясает мощный толчок: Люцифер тяжело взмахнул крыльями. Земля стремительно исчезает из-под ног. Мгновение, и они уже высоко в небе; сильные порывы ветра треплют полы плаща, а глаза просто адски слезятся. Джон зажмуривается и в мыслях матерится пуще прежнего. Снова толчок — руки сжали его крепче, так, что рёбра вот-вот треснут, а пойло, оставшееся в желудке, сейчас выйдет наружу. Он стискивает зубы. Мать твою, его точно стошнит на этот красивый, отглаженный пиджак. И, в общем-то, Джону плевать. Раз Люцифер в состоянии сотворить своими руками любую херню, что придёт на ум, то заставить одежду снова стать чистой для него не проблема. Голова всё равно кружится, и Джон упускает момент, как они оказываются в помещении. Кажется, Люцифер засунул его в приоткрытое окно, и Константин плюхнулся на пол, больно ударившись поясницей. — За качество доставки ты, значит, не отвечаешь, — промямлил он в ковёр. — Ставлю одну звезду из пяти. Он слышит, как с глухим звуком закрывается окно. — Все звёзды мира мои, — говорит Люцифер, проходя внутрь комнаты. — Своей оценкой ты меня не обделишь, Джон. Кое-как поднявшись, Константин стаскивает с себя испачканный кровью, своей и не только, плащ. Он путается в рукавах и, высвободившись, кидает одежду на пол. Люцифер устраивается в его кресле с таким видом, будто рассиживается на приёме у английской королевы, не меньше. Хотя, он везде выглядит так, даже в серой обстановке квартиры Джона. Голова снова идёт ходуном, и он теряется в размытом пространстве, пока не натыкается на чужое тело из плоти и крови. Тело стискивает его плечи, не давая грохнуться обратно на пол. — Мне пора, — конечно, ему пора. — Останься, — хрипло шепчет Джон. Кажется, это первый раз, когда он его просит. Просит ли? Скорее слёзно умоляет, при этом ухитряясь не показывать ни мольбы, ни слёз. Да, Джон просто мастерски умеет изворачиваться. Но чужой взгляд, как огонь, прожигает насквозь, и Константину чудится, что от этого его одежда начинает дымиться. Люцифер может щелчком пальца обратить его в кучку пепла, и Джон думает: «Когда-нибудь это произойдёт». Однажды он со своим сучьим характером дорвётся, и тогда золотая радужка сверкнёт пламенем, а вслед за ней запылает его плащ, брюки, рубашка. Константин будет орать в судорожных попытках снять с себя горящую ткань, но она будет слезать вместе с кожей. Обнажится мясо, кровь закипит, сварившиеся внутренности багровой рвотой вылезут через рот. Глаза лопнут, мозг вытечет из ноздрей. На это барбекю слетятся голодные стервятники, демоны, весь грёбанный Ад сразу, или ещё черт знает кто. Все, кому он переходил дорогу, все, кто его ненавидят, будут с аппетитом жрать его спёкшуюся плоть. Люцифер смотрит, не моргая. Огонь не только разрушает. Ещё он может согревать. К такому огню хочется сесть поближе и протянуть руки, чтобы продрогшие кости больше не ныли так болезненно. Кровь прильёт к онемевшим конечностям, и жизнь на секунду станет чуть менее невыносимой. Джон как голодный бездомный, что из последних сил пытается не отбросить коньки, но с каждой секундой дышать всё трудней; и только горящий костёр под мостом напоминает ему о том, что он пока ещё не труп. Его рубашка идеально белая, настолько, что в глазах рябит, и Константин хочет сбросить с плеч руки, отойти подальше; лишь бы не испытывать головокружение, пялясь на чужой чёрно-белый костюм. Но он настолько пьян, что еле стоит, и о ровной ходьбе речи быть не может. Тогда он принимает простое решение — закрывает глаза. Так гораздо легче. А ещё удобно тыкаться лицом в плечо Люцифера, не встречая его взгляда и не думая о последствиях. О, как же Джон любил убегать. От окружающих, от ответственности, и в первую очередь от самого себя. Вот только Люцифер никуда убегать не собирался. Таким уж он был. Очень, очень немногие вещи в этом мире могли обратить его в бегство, если таковые вообще существовали. Джон на секунду отключается. Он не падает, но в глазах темнеет достаточно, и его ведёт куда-то в сторону; он вытягивает руку, чтобы не удариться головой о стену. Удара не происходит. Вместо стены его рука натыкается на дорогую ткань пиджака, под которым чувствуются твёрдые, словно камень, мышцы. Джон, недолго думая, впивается ладонями в лацканы. Он распахивает глаза. Скользит ладонями выше и подцепляет верхнюю пуговицу рубашки. Та поддаётся. Продолжить ему не дают. — У меня нет времени. Правда, — Люцифер сжимает его запястья, не давая расстегнуть пуговицы. Джон раздражённо вздыхает и сбрасывает с себя чужие руки. Тут же жалеет — прикосновение было приятным, и вряд ли ему сейчас позволят большее. — Но тащить меня вдребезги пьяного у тебя времени всегда найдётся, — Джон упал в своё уже пустое кресло. — Так что же у тебя за дела такие? Морнингстар смерил его спальню медленными шагами. Он выглядел слишком притягательно, особенно сейчас. Джон бесстыдно пялился на его стройные ноги в черных брюках. Ноги в свете уличных фонарей всё плясали перед глазами, и плясали, и плясали… — Некоторые события требуют моего непосредственного вмешательства, — ноги застыли перед Джоном, и он, наплевав на всё, протянул руку вперёд, чтобы стиснуть чужую ляжку. — Где именно: наверху или внизу? Люцифер опёрся коленом о кресло, практически между чужих бёдер. — И там, и там, — ответил он. С ощупывания его ноги Джон перешёл на поглаживания. — А без тебя там не разберутся? Люцифер опускает руки на его плечи и наклоняется к самому лицу. — Боюсь, что нет. Нужно вмешаться. Если ты, конечно, хочешь проснуться завтра живым, — выдыхает он в рот Джона. Константин поспорил бы с его последней фразой, но охуенные горячие губы уже накрыли его рот. Твою мать. В эти моменты Джону кажется, что он познал и Рай, и Ад, и всё, что между. Люцифер облизывает губы и морщится. — Что за мерзость ты пил? Он стаскивает с Джона одежду, и последний так сильно возбуждается, что уже не способен на внятный ответ. Его поднимают и затаскивают на кровать, и Константин уже цепляется за чужие брюки, ища молнию… Когда сверху на него приземляется одеяло, и Джон с головой утопает в тёмном и мягком. — Что за хуйня? — бормочет он, пытаясь выпутаться. Одолев одеяло, он успевает увидеть, как Люцифер, встав коленями на подоконник, вылезает в окно. — Не понял. Ты меня раздел, чтобы спать уложить? Морнингстар уже было скрылся, но через мгновение его лицо с заострёнными чертами снова мелькает в окне. — Я же сказал, что мне надо идти. Постарайся не вляпаться во что-нибудь, ладно? Он, издевательски подмигнув, окончательно исчезает, оставляя Джона в… Смятении — слишком мягко сказано. — Придурок, — бормотал Джон, ворочаясь в кровати. — Вот тебе на зло найду приключений на задницу, ещё похлеще, чем сегодня… Просыпается Джон от того, что дико замёрз. Он протирает глаза и тут же морщится: проклятое похмелье даёт о себе знать. Глотка словно превратилась в царапающую наждачку, голова раскалывается, и он ощущает подступившую тошноту. Кусочек пасмурного неба за окном был совсем бледным. В этом утреннем полумраке Джон, сощурившись, оглядел комнату. Пусто. Только его плащ одиноко висит на спинке стула. Во сне одеяло упало на пол, простыня сбилась; грубое покрытие матраса неприятно касалось голой кожи, а торчащая ржавая пружина царапала бедро. Константин вздохнул, дрожащей рукой дотянулся до одеяла и накрылся с головой. Через минуту он сел на кровати, почесывая затылок, и готовился уже было устроить утреннюю пробежку до санузла: пил он на голодный желудок, так что блевать будет нечем, только желчью и, возможно, кровавыми ошмётками, в которые, по ощущениям, превратились его внутренности. Только сейчас он замечает стакан с водой на тумбочке и белую таблетку рядом с ним. Это точно оставил не он: во-первых, будучи бухим, в повороты трудно вписаться, не то что жидкости ровно наливать. А во-вторых, таким предусмотрительным к себе он не был. Это как называется? Типо, забота? Пиздец какой-то. Тем не менее, он тянется к стакану и, благодарно отсалютовав в пустоту, делает глоток.