Дни переходят в ночи

Его узкие запястья — как сон и как наваждение. Как самое сладкое воспоминание и как самый страшный кошмар. Юэ Цинъюань целует его запястья, когда они одни в дальних комнатах, и украдкой касается кончиками пальцев, когда они не одни. Шэнь Цинцю недовольно поджимает губы и качает головой. — Вы потеряли последний стыд, глава Юэ, — говорит он каждый раз едва слышно. Юэ Цинъюаню остается только вздыхать: на самом деле, Шэнь Цинцю прав. Юэ Цинъюань давно потерял голову, и стыд ему более неведом. — Тебе следует быть скромнее, Ци-гэ, — говорит Шэнь Цинцю потом, позднее, когда они одни. В его голосе укор, но Юэ Цинъюань видит, каким хитрым весельем сверкают его глаза, и не верит этому укору ни на мгновение. Но все равно оправдывается: — Мне плохо, если я слишком долго тебя не касаюсь, Сяо Цзю. Шэнь Цинцю посмеивается и пытается спрятать широкую улыбку за веером. Юэ Цинъюань кладет руки ему на плечи и притягивает поближе, утыкается носом в висок, обнимает, говорит негромко, полушепотом: — Давай на следующее задание поедем вдвоем, все оставим — и поедем. Теперь Шэнь Цинцю смеется не таясь: чуть откидывает голову, зажмуривает глаза, отводит руку с веером и смеется. Это зрелище настолько прекрасное, что нет сил отвести взгляд, нет сил даже моргнуть. Юэ Цинъюаню хочется навсегда укрыть Шэнь Цинцю от мира, спрятать, как самое великое и драгоценное сокровище всех трех царств; днями напролет смотреть только на него. Юэ Цинъюань ловит его руку в свои ладони и подносит к лицу, пересчитывает губами костяшки. Горячий румянец медленно заливает Шэнь Цинцю щеки. — Ты же знаешь, что это невозможно, — говорит он. Его голос звучит чуть ниже обычного, и он заворожено смотрит Юэ Цинъюаню прямо в глаза. — Ты — глава школы. Я — твой заместитель. На одном Пике Аньдин и беспокойстве Шан Цинхуа хребет не выстоит. Юэ Цинъюань знает это, знает, но все-таки говорит: — Всего несколько дней. Его слова оседают теплым дыханием у Шэнь Цинцю на коже. — Может быть, после сбора урожая... Юэ Цинъюань разочарованно стонет: до сбора урожая еще пять долгих лун. Шэнь Цинцю улыбается, отнимает ладонь и легко целует его в щеку. — Я сказал, «может быть». Не обязательно, что это вообще получится. — Сяо Цзю... — В любом случае, мы можем обсудить это позднее. Скажем, на следующем собрании. А пока что мне пора вернуться к своим делам. Как и тебе, Ци-гэ. Снаружи в самом разгаре солнечный полдень, а это значит, что Шэнь Цинцю совершенно прав. Он разворачивается. Юэ Цинъюань провожает его влюбленной улыбкой. Так они проводят дни. Прекрасные, яркие, теплые и холодные дни — день за днем. Когда раскалившееся докрасна солнце тонет на западе и по хребту разливаются топкие прохладные сумерки, все меняется. Кто-то из них неизбежно заканчивает с делами первым, и спешит к другому. Это либо «Ты снова засиделся допоздна, Ци-гэ», либо «Сяо Цзю, тебе стоит хоть немного отдохнуть». Однажды они встречаются на полпути, и это внезапно заставляет их засмущаться. Шэнь Цинцю тут же прижимает ко рту сложенный веер, быстро отводит взгляд. В подступающей темноте почти не разглядеть, — но Юэ Цинъюань ясно видит, что скулы у него покраснели. Юэ Цинъюань и сам чувствует, как пылает лицо, как хочется неловко переступить с ноги на ногу, словно они снова совсем юные ученики, едва привыкшие тайком держаться за руки. Юэ Цинъюань не глядя несмело переплетает их пальцы: его левая рука — к правой руке Шэнь Цинцю. Шэнь Цинцю тоже все еще не смотрит на него, но делает полшага ближе, сжимает пальцы в ответ. ...Что бы ни делалось днем, ночи они проводят вместе.