я тебя, блять, ненавижу

— я ненавижу, блять, пидорасов, — рома харкает через зубы и прислоняется к холодной кирпичной стене гаража. женя безразлично затягивается, прикуривая роме, а денис смеясь похлопывает по плечу, будто поощряюще. — так их, — он щерится во все тридцать два, а рома отпихивает его руку, затягиваясь и кивком благодаря женю за огонь. — и поощрение тоже, блять, ненавижу, понял? — огрызается рома в сторону дениса, а тот отмахивается. рома всегда был злым, и очередную вспышку гнева угадать было невозможно, потому никто не обижался. все просто закрывали глаза, как и сейчас, и заводили разговор о другом. женя, например, о своей бесконечной девчонке. у ромы уже скулы сводит от его рассказов о ней, но он молчит. лучше девчонка, чем сопливый мальчишка. он и сам разобраться не может, почему последний месяц кидает жалобы на все записи в ленте с намеком на нетрадиционных. почему вечно высказывается в компании друзей, почему гоняет с эмоционально нестабильными панками пиздить смазливых геюг. он вообще-то не видел необходимости оправдываться перед кем-либо, включая себя. он только больше подмечал раздражающих своим видом парнишек в школе и коротковолосых девчонок. девочкам прощал, а парням хотел выбить все зубы. конкретно — одному патлатому. тот всегда ходил чуть ли не под ручку с таким же — длинным, тощим, бледным, с длинными высветленными волосами. рома стригся все короче и хотел трахнуть обоих этих ублюдков в глотку по очереди. в воспитательных целях. но не представлялся случай — проучить в школе себе дороже, а проследить на улице все не удавалось, и главное ведь, что и на рейдах с панками эти двое не попадались. рома ещё раз харкает, тушит сигарету об стену и молча жмет поочерёдно всем руки. женя после рукопожатия зябко прячет руки в карманы, денис желает удачи в пути и смеется. он рому тоже уже подзаебал. сащеко не прощается и уходит, закинув рваный рюкзак на плечо. может, повезёт и он хотя бы сегодня столкнется с этим патлатым — конкретно маленьким и кудрявым. светлый ему нахуй не упал. вряд ли про рому можно сказать, что судьба над ним сжалилась, но маленький и кудрявый попался на переходе. рома узнал его со спины. лицо расплылось в оскале, сащеко поправил на плече рюкзак и дернул пацана за капюшон на себя. — сегодня ты больше никуда не пойдёшь. а пацан испуганно отшатнулся, от неожиданности упал на рому, и смотрит, крысеныш, такими чистыми, напуганными глазами, что рома уже сомневается в своих действиях. — ты что? — хрипло от испуга спрашивает мальчик и промаргивается. его опять будут бить?.. — у меня только сто рублей и телефон, только не бей, — парень ненавязчиво пытается выбраться и роется по карманам в поисках ценностей. рома встряхивает его и шипит: — мне твои деньги не нужны. все равно отпизжу, — он хмыкает и бросает пацана на землю. улица пустынная и темная, и потому олега находят не сразу. когда парень уходит в отруб, рома внезапно чувствует что-то вроде вины. перед глазами стоит напуганный олений взгляд. у мальчика, оказывается, красивые зеленые глаза. сащеко даже думает вызвать скорую и смотаться, но мгновенно вспоминает, как пацан шарахался почти в обнимку с белобрысым, и желание тут же отпадает. впереди еще целый список приключений — например, обкорнать педику волосы карманным ножом, порезать одежду и вырезать на груди какое-нибудь обзывательство, но сащеко уходит не завершив дела. после этого случая друзья его не узнают. пытаются позвать на улицу, женя приглашает к себе на пьянку, хотят познакомить с девчонкой — обещают полный набор, но рома только обзывает их обоих гузеевой и сябитовой и сбрасывает звонок. ему нахуй не нужны ни телки, ни пьянки, ни таблетки, ему уже нихуя ничего не нужно. он не знает что. мама плачет над тазиком с чищенной картошкой. из школы звонят уже третий раз, обещают исключить ее рому, если он не явится прямо завтра. рома и на кухню-то не является, тухнет в своей комнате, а мать его напрасно пытается выкурить подзатыльниками и криками. сын выше, сильнее, ему ничего не стоит ее ударить. — был бы жив отец! — беспомощно восклицает она и хлопает дверью кухни. зеркало в коридоре дрожит, а рома передразнивает ее. был бы жив отец, у ромы бы, наверное, была другая жизнь. на следующий день он все же приходит в школу. смотрит на всех со злостью, чувствует, будто весь мир настроился против него. на втором уроке его отправляют к директору за то, что он переговаривался с истеричной учительницей, и там рома нехотя обещает вести себя спокойно. он еще не видел того патлатого. его он видит только на большой перемене. у парня еще не прошел синяк слева на скуле и красуется скотч на дужке очков, он болтает о чем-то со своим блондинистым, активно жестикулируя, но, едва заметив рому, тут же замолкает и испуганно таращится на него, вжимаясь в стену. блондин тоже смотрит на рому и хмурится. хлопает своего дружка по плечу, заставляет отвернуться и уводит. рома настигает кудрявого одного на выходе из школы и прижимает к стене. — а ты знаешь, ублюдок, что если бы я зашел чуть дальше, ты бы остался без этой своей хуйни? — злобно шипит он прямо в лицо и дергает волосы. парень жмурится, осторожно выдыхает и вжимается в стену. — за что ты меня ненавидишь? — едва слышно шепчет он и машинально порывается прикрыться руками от удара. — за то, — шипит рома на самое ухо и больно вдавливает лопатками в холодную штукатурку, — что ты — малолетний заднеприводный звереныш. что из-за таких как ты человечество идет к исчезновению. меня каждый раз выворачивает, когда я вспоминаю о тебе, ты слышишь? парень болезненно мычит, понимая, что на лопатках завтра будет еще пара синяков, и широко распахивает глаза, теряя рассудок. наверное, злость передается воздушно-капельным. — я рад, что ты про меня вспоминаешь, — он даже чуть улыбается разбитыми губами и тут же получает в живот. рядом неожиданно появляется глеб, толкает дылду в плечо, заставляя выпустить друга. бьет в челюсть, наступает, но делает шаг не туда и проебывает. рома валит его на пол, пинает в ребра, и пока из соседней рекреации бежит учительница начальных классов, которой уже кто-то из мелких успел сообщить о драке, рома валит из школы. наверное, его все-таки исключат в этом месяце. его ловит охрана на выходе из школы. его и глеба ведут к директору, и рома всю дорогу ухмыляется — второй раз за день, рекорд. олега, видимо, никто не заметил, и рома почему-то внутри себя немного радуется этому. правда, тут же глушит. в кабинете директора он не слышит ничего нового. поставим на учет, исключим из школы, дальше детская комната милиции, плохие знакомства, в итоге кончина за решеткой. рома хмуро смотрит в колени и вжимается спиной в стул. ноет челюсть, по который дрыщеватый блондин, скорчившийся рядом, нихуево заехал. дома мама снова плачет. бьет по голове, дергает за руку, пытается вытрясти из ромы, за что он её так наказывает. он только хмурится, смотрит в линолиум и вырывается. но теперь он школу прогуливать не будет. на следующий день его и пару панков вяжут менты за избиение малолеток. сажают на пятнадцать суток в кпз, и рома думает: пророчества завучихи сбылись. мать не приходит, наверное опять плачет. зато на второй день приходит тот самый кудрявый патлатый мальчик в треснувших очках, и рома слышит, как тот выпрашивает пустить к пойманным. сащеко лениво подходит к решетке. смотрит на парня так, будто это не он сидит в обезъяннике с двумя алкашами, проституткой и парой неформалов. а мальчик привстает на носочки и цепляется за железную клетку, чтобы быть ближе к лицу высокого парня. — у меня папа здесь работает, — тихо говорит он, смотря на рому сквозь пушистые ресницы. рома смотрит прямо, и от этого мальчик уводит взгляд. — я попросил его, чтобы тебя освободили. он согласился. — олежек понижает голос и осторожно прибавляет: — никто не знает, что меня в первый раз ты избил. в ромином взгляде помимо злости проскальзывает непонимание. он сглатывает, глядя на мерзкого домашнего гея с длинными кудряшками и больше не чувствует к нему ненависти. он по-прежнему злится, но уже на себя — пусть в этом и не признается. рома чуть придвигается к решетке и сквозь нее за рубашку притягивает к себе парня. тот послушно приближается, и рома шепчет ему на ухо: — ты больной ублюдок, если после всего этого еще хочешь мне помогать. рому и вправду выпускают. но перед этим читают длинную нотацию о том, что если он и дальше будет водиться с этими людьми, то плохо кончит. рома едва дослушивает и уходит, не поблагодарив. вспоминает эти оленьи глаза, тепло аккуратно застегнутой рубашки к замерзшим в холодном кпз пальцам, вспоминает мягкие кудри, собранные в пучок, длинные ресницы, чужие грязные кеды с длинными шнурками, узкие джинсы, то, как мальчик приподнялся на носочках, и приваливается к стене первого попавшегося дома. сигареты ему не отдали в участке. он снова приходит в школу. кудрявый мальчик в коридоре уже смотрит на него не отрываясь, пусть даже блондин его снова уводит. подойти рома не решается — мало ли, за ними следят и подлетят тут же, как только эти трое сблизятся. он опять ловит олега после уроков. тот снова смотрит из-под своих длинных ресниц, кусает губы и убеждает, что глеб точно ушел в художку. рома его провожает до подъезда, смотрит еще пару секунд на захлопнувшуюся подъездную дверь, а потом идет в курилку. — я пидорасов, блять, просто, нахуй, лютой ненавистью, понимаете? женя делится огнем, а денис отфыркивается. — мы это уже слышали. потом женя снова заводит разговор про девчонку, а рома тушит сигарету и уходит. его раздражает он сам, будто он и есть один из тех ебучих пидорасов — такой же длинноволосый и смазливый, как олег. дома он обнимает мать и обещает, что пиздец в жизни кончился — можно выдохнуть спокойно. та, видимо, по-прежнему злится, отреклась от сына, но рома ее в какой-то степени понимает. от присутствия олега рядом появилось какое-то спокойствие внутри, желание помогать, и рому это не трогало до тех пор, пока он об этом не задумался. вечером у подъезда неожиданно встречает олежек. теплый, уютный, как домашнее печенье только что из духовки, и рома затаскивает его в подъезд с разбитой лампочкой, где вжимает в зеленую стену. олег пугается как в первый раз — инстинктивно жмурится, говорит, что сейчас уйдет, что просто зашел, что… а рома затыкает его поцелуем и тянет за ворот рубашки. после олежек, такой же испуганный, но удивленный, облизывает губы с привкусом чужих сигарет и кладет мягкую ладошку на ромину жесткую руку, сжавшуюся на воротнике. — прикольно ты меня ненавидишь, — выдыхает он, глядя в сверкающие в темноте ромины глаза. — так за что? — еще раз неловко спрашивает он. — за то, что ты, уебок, сделал меня таким же. — рома звучит грубо, и олег готовится к очередному удару в живот — как в прошлый раз, — но рома снова его целует. он неприручаем, как сбежавший из желтого дома, но его усмирили мягкие кудри, которые он сам же хотел обрубить, и оленьи глаза. стыдно тебе, ромка сащеко? стыдно. но теперь это не будет вымещаться на олежиной еще детской психике.