Терпение — благодетель

Вера… Энергия веры тысяч разумных проходила сквозь него. Насыщала ауру, а затем перетекала в трон — огромный артефакт-накопитель. Основная масса его была спрятана в полу, оставляя на виду лишь малую часть. — Скоро… Очень скоро… — Статуя на троне чуть шевельнула каменными губами и вновь застыла. Он ждал. И был уверен — дождётся. Могила первая. Воспетая Алан в который раз проклял чёртовых магов: вражеских за их сраные способности, что вспучивают землю, изрывают её трещинами или превращают в болото, и собственных волшебников, не способных ничего с этим сделать. Проклятые неженки, что остались на холме и только и могут, что дуться от важности да посылать в небо разноцветные лучи — всем, блядь, радугам на зависть. А его люди погибают, кони ломают ноги или тонут, своего коня он лишился чуть ли не одним из первых, и всё настолько хреново, что сомнения нет — в этой долине его взвод поляжет весь. Самое обидное, что сук-парисцев заберут с собой в могилу всего ничего. Чёртовы маги! Мимо что-то пролетело, послышался грохот, земля содрогнулась, и Алану, чудом оставшемуся на ногах, дыхнуло в лицо жаром. Огненный шар с шумом взорвался со стороны противников. Вот только от взрыва, что последовал, остатки его взвода раскидало в разные стороны, на ногах остались единицы. Зло сплюнув через плечо, Алан крепче сжал меч и понёсся вперёд. Он смирился с собственной смертью. Чёрт с ней! Но парисцев заберет с собой побольше, или он не Алан Родегер. Или… Больше не обращая внимания на окружающую действительность, полностью положившись на внезапно открывшееся чутье, он перескакивал через ямы, трещины, находил кочки в топи или просто как-то пробегал по её краю. В голове пульсировала лишь одна мысль: уничтожить латника, чьи издевательски-чистые доспехи хорошо просматривались со всего поля боя. Маг и один из вождей парисцев, убей его — войско если и не распадётся, то дрогнет, даст шанс другим частям на победу. Его заметили слишком поздно. Он был совсем рядом, смотрел прямо в опущенное забрало врага и уже ни о чём не думал. Лишь прыгнул вперед, избегая небольшого земляного вала, и в последнем рывке дотянулся до латника. Меч печально зазвенел, встретившись с чужими доспехами, но смог оставить лишь небольшую вмятину. Латник вовремя отступил, и вместо шеи, где сочленение самое тонкое, клинок попал по груди. Алан упал. У него иссякли силы, дыхание вырывалось с хрипом, было частым, но воздуха всё равно не хватало. Он даже не был уверен, остались ли у него целые кости в конечностях, те ощущались мясными мешками-придатками. — И чего ты добился? — Латник мыском сапога перевернул Алана на спину. Сражение подходило к финалу, победа была у парисцев в руках — можно и расслабиться. Алан улыбался. Улыбался улыбкой безумца и самого счастливого человека в мире. — Этого… Всё потонуло в ярком свете. Латник обессиленно прикрыл глаза, слишком поздно поняв, что сейчас произойдёт. Уже происходит. А ещё через миг ставки парисцев не стало. Не стало и половины долины, зато появился огромный котлован. «Спасибо за смерть, Великий…» Могила вторая. Покинутая Было холодно, страшно и темно. Ленни уже не надеялась на спасение, только молила о смерти. Быстрой и безболезненной, лишь бы закончилось это всё поскорее. Она жалела, что ещё утром, заметив змею, обошла её стороной. Она только осознала тогда, что осталась одна и была так глупа. Стоило дать себя укусить… Вдалеке заскулили, в другой же стороне что-то с треском ломало кусты. За спиной то и дело ехидно хихикали — то ли рассудок уже помрачился, то ли ей повезло наткнуться на бабичей, падальщиков, способных только мерзко хихикать, подтачивая нервы. — Не обращай внимания, не обращай внимания… — Ленни могла лишь прижаться покрепче к стволу дерева и, закрыв глаза, шептать. Если не выдержит, слезет и побежит, так и умрет на бегу. Так она не хотела. Хотела быстро и спокойно, чтобы раз — и иной мир. Как говорил их батюшка на ежедневных проповедях, «чистый светлый мир, полный любви и добра». Она ведь достойна его? Кусты трещали уже совсем близко, и Ленни так сильно, как только могла, зажмурила глаза. Теперь она шептала молитву, ту, что знала ещё лет с трёх, как и каждый в их селе. Жители которого бросили её, оставили, забыли. И ведь ни с кем не ссорилась! Всегда послушная старшим, после смерти матери сама держала хозяйство, особенно о помощи не прося. Ну не согласилась лечь с сыном старосты, ну так и не люб он ей был. Ей и без мужика нормально живется. Жилось. Всё же было хорошо, как так… Хихиканье полностью смолкло, как и треск. Секунда, вторая — Ленни считала про себя, сама не зная зачем. Послышался скрежет. Дерево, на которое она ранее залезла, содрогнулось. Она приоткрыла один глаз, чтобы хотя бы увидеть, как выглядит её смерть. Под деревом стоял и принюхивался, подняв страшную безглазую морду с безобразными шрамами на месте ноздрей хьерд. Быстрой смерти ей не видать, этот хищник всегда начинает с конечностей, оставляя брюшину и внутренности на потом. Особые свойства его слюны не дают умереть от кровопотери, за что та так и ценна. Вот только убить хьерда ещё суметь надо, среди её односельчан никто таким подвигом похвастаться не мог… С малых лет все дети знают: увидел хьерда без желания на то — умрешь. Да и если сам встречи ищешь, не факт, что жив останешься. Ленни вообще всегда с недоверием относилась к россказням, что кто-то этот ужас болот может убить. Вновь послышался скрежет, это зверь тёрся костяными наростами о кору дерева. Он никуда не спешил. Вот он потянулся, медленно поднялся на задние лапы, передними опираясь о ствол. Прыгнул. Ленни вновь закрыла глаза. Непослушные губы стали автоматически шептать молитву Солнцеликому. Ничего не происходило. Вот голых пяток коснулось жаркое дыхание зверя, тот был всего на один ярус ниже её. «Хоть кто-то… Я хочу умереть быстро…» Тело девушки качнулось и упало вниз. Глаза её были широко раскрыты, и в них застыли последние её слезинки. Слезинки абсолютного счастья. Могила третья. Преданная Она шла гордо. Высоко подняв голову, всей своей фигурой излучая властность. И пусть вместо роскошного платья на ней откровенное рубище, а вместо изысканной причёски — давно не мытые, расчёсанные собственными пальцами, распущенные волосы, она всё равно герцогиня Орлая. И вокруг неё толпа мещан, не достойная и лишнего взгляда. Стражи для неё не конвой заключенной, приговорённой к сожжению, а почётный караул. Она потеряла всё, но собственную гордость и достоинство сбережет. За её спиной длинная череда прославленных предков, она не предатель! Нежную кожу рук натирают кандалы, но она не позволит и тени боли промелькнуть на лице. И перед ней не полные металлических заноз для босых стоп ступени на помост, а изящная лестница в родовом поместье. Многие пришли посмотреть на сожжение бывшей герцогини, обвинённой в государственной измене. Глядя на толпу внизу, она вспоминала своих детей, тех, ради которых была готова на всё. Единственное её сокровище. Так глупо… Младшего она сберечь не смогла. Старшие её предали, возведя на эшафот. И в чем она ошиблась? Она была преданной… И оказалась предана. Так и хотелось рассмеяться, горько-безумный смех клокотал в горле, но ни звука позволить себе она не могла. Не перед этими. Она герцогиня и умрет достойно. Одно плохо: сгорать заживо — очень больно. Как бы не закричать… Вестник заканчивал зачитывать её приговор, а палач уже держал у хвороста источник магического огня. Благодаря его магии пламя не выйдет за определенный круг, не навредит другим. Она подняла глаза на небо. Солнце светило ярко-ярко. Солнцеликий… Дарует ли ей безучастный бог лишение боли? Чтобы она могла уйти как подобает. Огонь разгорался. Языки пламени жадно лизали древесину, стремясь как можно быстрее добраться до сладостной человеческой плоти. Было больно. Пока она ещё могла молчать, прокусив до крови губу, но вскоре, вскоре она закричит. «Не хочу!» «И не будешь, дитя… Лишь скажи…» «Спасибо, Владыка…» Герцогиня Орлая сгорела беззвучно, до последнего гордо выпрямившись. Огонь не был её палачом и не был её смертью. Он стал её платьем, одеждой, достойной истинной королевы. Могила четвертая. Нерождённая Он умирал. Не успел родиться, а уже умирал, но на этот раз это будет совсем-совсем смерть. Вот же скотина этот Поводырь, всё же подгадил напоследок! Не смог поменять ему тело для снисхождения, так сделал так, чтобы ребёнок родился мертвым. А дух, не сделавший ни единого глотка воздуха, навеки распадается, не способный выйти из тела, что стало ловушкой. Грок хотел беситься, крушить всё вокруг, выплескивая ярость. Вот только он даже не младенец — зародыш, что только и может упираться пятками в матку да взбалтывать жижу вокруг. Никакого удовольствия, сплошные нервы. Он не хотел прекращать существовать. Ему рано, он ещё столько не узнал и не испытал! И пусть после таинства рождения память духа становится недоступной, после смерти тела же всё возвращается. Целая жизнь, бездна всего нового и интересного. В вечной скуке Экзополя — единственная радость. И надо было с Поводырем полаяться, а! Знал ведь, какая та сволочь, и всё же не сдержал не самый кроткий нрав и излишне длинный язык. Не зря так ни разу священником он и не стал, всё смирения и терпения не хватало, а ведь столько раз пытался, настраивая себя перед рождением определённым образом. Уж слишком необычен был культ Солнцеликого, слишком могущественен. Спрутом обвил все государства, став за несколько столетий единой верой. Так не бывает, кричал разум и опыт Грока, не могла религия настолько сильно поглотить всех вокруг за такой малый срок. Было что-то слишком нездоровое в этой слепой вере и фанатизме. Грок обессиленно замер. Он чувствовал, как начинает вибрировать жидкость, где он плавал. Как сокращается пузырь матки. Он скоро родится. Не-родится. Слишком рано. Этому недотелу всего месяцев шесть или пять, его недоразвитые легкие просто не раскроются, так и не дав сделать первый вдох. «На что ты готов, чтобы выжить?» «На всё!» «Хорошо…» Ребенок умер сразу, как сделал первый вдох. Свой самый-самый важный вдох. Могила пятая. Отречённая Больно-больно-больно! Забытый, проклятый, брошенный… Никому не нужный, потерянный, забытый… Как же больно! Кожа горела огнем, трескалась от холода, и кровь водой вытекала из пор. Чтобы потом опять вернуться обратно, заживить все ожоги, исцелить тело и вновь заставить пережить ад при жизни. Ненавижу-ненавижу-ненавижу! Лэрн ненавидел себя, своё тело, свое проклятие, саму свою жизнь! Лэрн мечтал умереть, не видеть больше издевательски-белых с ярким жёлтым пятном на груди одеяний церковников. Тех мучителей, что провозгласили его отрекшимся от мира, заперли в этих подземельях и изучают, как таракана под банкой. Для них благая цель — узнать секрет его регенерации, спасти тысячи жизней, как же! Они препарируют его снова и снова, травят и убивают, проходят по самой грани жизни и смерти. А он вновь и вновь воскресает, чтобы жалко барахтаться от слабости в собственной крови и испражнениях, не способный даже встать. День отдыха и опять, и снова, больно-больно-больно. Как же он был горд вначале, счастлив принести пользу людям и служить Солнцеликому. Как же он ненавидит их всех! — Я отрекаюсь от тебя, слышишь?! Отрекаюсь, проклятый бог! — Ты хочешь умереть, дитя? — Я хочу убить их всех! И умереть… Убей-убей-убей! — Спи, дитя, спи… Склеп сегодняшний. Владыка Деревня полыхала. Со всех сторон доносились крики и стоны, скулили псы, убегая от огня, рычали чудовища под руководством огромного латника. Парень вскользь успел заметить, что шлема у того не было, а вместо головы — гладкий череп. Лишнее доказательство, что деревня обречена, смерть приняла материальное обличие и пришла за ними. Надо спасаться, прятаться, молиться Всевышнему, чтобы защитил и спас. Он бежал со всех ног, надеясь укрыться в церкви, что стояла на холме. Всем известно, что Солнцеликий в своей обители способен защитить от любого зла. Лишь бы успеть, спрятаться, не повторить участь разорванных чудищами, мимо которых он уже пробежал. Дом рядом загорелся, полыхнув волной жара, что придало, казалось, уже полностью изнеможённому телу новых сил. Вот уже и церковь, совсем близко. Дверь закрыта, но не могут же его не пустить? Пустили. Святой отец приоткрыл дверь, дал укрыться вместе с прочими немногими выжившими. Он спасен! Парень устало привалился возле двери. Кто-то тихо переговаривался, кто-то плакал, кто-то, как и он, смотрел застывшим взглядом в пустоту. — За что? Солнцеликий, не оставь детей своих… — рядом зашептал молитву священник. Дверь содрогнулась. Раз. Второй. Люди вокруг недоверчиво смотрели, как вибрировало от каждого мощного удара крепкое дерево. Вход в дом божий, где злу не место! Послышались какие-то неясные шорохи, чьи-то неразборчивые отрывистые команды. Взрыв. Он сидел слишком близко к двери, взрывной волной его оглушило и откинуло под лавку, скрыв от чужого взгляда. Он не мог сделать ничего, только смотрел, как заполняют священное место монстры и мертвые под руководством скелета-латника. Священника, что кинулся на него, это чудовище просто обезглавило, даже не заметив жреческую магию. Селян, что испуганно сжались, скелет же не удостоил и взгляда. Латник уверено направился во внутренние помещения вместе со своей сворой. Вскоре он вернулся, осторожно держа в руках какой-то круглый свёрток. Уже у самого выхода небрежно обернулся: — Они ваши. Довольно взвизгнувшие собакоподобные монстры кинулись на сжавшихся людей. Последнее, что парень увидел в своей жизни, — оскаленную морду в свете восходящего солнца. *** Последние несколько ночей жители окраин слышали неутихающий горький плач, но выходя на улицу каждый раз не видели никого. Люди перестали ходить вечерами в кабаки, предпочитая закрывать двери на засов. Даже последние забулдыги куда-то подевались из переулков. Поговаривали, что в город пришла смерть и заранее оплакивает умерших… Да кто поверит в глупые суеверия? Пришлось поверить. Первыми начали умирать дети. Просто сгорали за пару дней, в жару и бреду, не приходя в сознание. И доктора, и целители от магов лишь разводили руками. Плач становился всё громче. Затем стали болеть и взрослые. Они долго кашляли, и кашель становился всё сильнее и сильнее… Пока не начинали откашливаться легкие по кусочкам. Так и умирали люди, захлебываясь кровью. Кто-то стал видеть ночью на опустевших улицах седую девушку в белом платье, непрерывно плачущую. Долгое время не болели только священники. Их, казалось, защищал сам Солнцеликий по милости своей. Начинались недовольства, народ обозлился, потерявшая мужа и двух маленьких детей женщина и вовсе как-то кинулась с ножом на фигуру в белом с желтым кругом в центре одеянии. Её быстро скрутили соседи, но ситуация была на пределе. Город закрыли. Каждого, пытавшегося выбраться, ловили гвардейцы, стоявшие в оцеплении, и убивали на месте. Сами они почему-то не болели, если не пытались зайти в город. Умер первый священник. Люди потеряли надежду, Белую Плакальщицу, кто-то говаривал, видели даже средь белого дня. Никто не выходил из домов, многие предпочли и вовсе покончить жизнь самоубийством, лишь бы не мучиться. Он остался один. На весь город последний живой. Седой старик-врач, который должен был умереть одним из первых… Белая Плакальщица, вытирая платком слёзы, села рядом на скамейку, абсолютно безучастно глядя на мёртвый город. — Почему я ещё жив? — Старик покрепче сжал свою трость. — От отца тебе досталась одна вещь… Отдашь? — Белоснежное лицо Плакальщицы обернулось к нему, тонкие брови нахмурились, подражая людским эмоциям. Старик понимающе кивнул, что-то такое он и подозревал. Рука в кармане сжала тонкую кожаную закладку, что по какому-то наитию он взял с собой. Отец-отец, зачем ты только привез эту гадость в их дом… — И тогда я умру? Плакальщица согласно кивнула. — Хорошо. Ответь только на один вопрос. Зачем он тебе? — спросил спокойно старик, доставая из кармана кожаную полоску. Не в его возрасте бояться смерти. — Такова воля Владыки. — Девушка забрала сверток и вновь заплакала. Её слёзы — последнее, что видел он перед смертью. Слёзы без каких-то эмоций. *** Всё было хорошо. Даже отлично. Людям сопутствовала невиданная удача, последний месяц все начинания жителей столицы оканчивались крайне хорошо. Самые рискованные сделки выгорали, люди стали чаще нести пожертвование в храм, благодаря Солнцеликого за великий дар. Закончилось всё внезапно. Ночью город запылал. Люди сгорали заживо, задыхались в дыму и умирали от падавших балок, крыш… Всюду царил хаос, а храм Солнцеликого пылал ярче всех. На старом эшафоте в самом центре города обмахивалась веером статная дама в огненно-красном платье. Полностью прозрачная дама, висевшая в воздухе и отбивавшая неслышный ритм носком туфли по воздуху. Город пылал… И герцогиня ждала, когда он превратится в пепел. Огонь не повредит нужной вещи, в этом она была уверена. — И что же дало вам ваше предательство? О нашем роде только запись в архиве осталась да этот эшафот, глупые-глупые дети… — Она покачала головой, воскрешая в памяти давние образы. Ветер пронёс мимо догорающий листок. — Хотя и архива не осталось… Только эшафот. К утру город догорел. Только тогда призрак спустился с места собственной казни и поплыл к пепелищу. Вскоре она остановилась, пошевелила носком изящной туфли золу, благо благословение Владыки позволяло ей влиять на материальный мир, и, споро наклонившись, подняла амулет, блеснувший тусклым серебром в мимолётных солнечных лучах. *** Людей разбудил дикий крик с края деревни. Все повыскакивали на улицу в надежде разглядеть, что же там случилось, авось чем помочь можно. Но ничего видно не было, луна и та спряталась за густыми облаками, оставив лишь вязкую темноту. Свет фонарей терялся уже на расстоянии пары шагов. Царила жуткая тишина, когда все соседи лишь переглядывались между собой. Кто-то зачавкал. Староста покрепче сжал дрын, схваченный впопыхах, и, вытянув руку с фонарем, сделал осторожный шаг вперёд. Второй. Третий. Наконец свет выхватил какой-то горб, склонившийся над телом вдовы из крайнего дома. Он ест её! Оказавшись на свету, горб громко сглотнул, проглатывая, судя по мелькнувшим пальцам, чужую руку, и распрямился. Это был жуткий недо-младенец ростом с взрослого мужчину, весь в чужой крови. — При-вет… — Он облизнулся. Послышался визг, люди со всех ног бросились по домам, запирая и заваливая чем только можно двери. Чудовище расхохоталось… Чтобы затем одним прыжком догнать уже находившегося у своей двери старосту и легким движением руки-лапы сбить его с ног. Через миг он уже склонился над мужчиной, начиная свою жуткую трапезу. В ту ночь выжила лишь одна баба на сносях, но никому не рассказала, как чудище задумчиво обнюхало её живот да прошло мимо, запихивая в рот ногу мужа. До самого утра она слышала, как чудовище, чертыхаясь, что-то искало, громя чужие хаты. До самого утра не сомкнула глаз, невидящим взором уставившись в стену дома и поглаживая живот. До самого утра… Чтобы с рассветом собрать скудные пожитки и раствориться в лесу. *** Был прелестный солнечный день, когда через северные ворота в город вошёл юноша в драном балахоне. Положенные три медяка он послушно заплатил, и стражникам ничего не оставалось, как пропустить бродяжку, проводить долгим взглядом да забыть, хищно улыбнувшись при виде подъехавшего купеческого каравана. Бродяжка какое-то время без цели ходил улицами, что-то неразборчиво бормоча себе под нос, пока, наконец, не вышел на центральную площадь. По старой традиции в центре площадей строили фонтан, на счастье, на бортик которого бродяжка и сел, долгим взглядом проводив птиц, взлетевших, стоило ему подойти. Раздался смешок. Один, второй… Вот уже бродяжка хохотал во всё горло, запрокинув голову назад. Стражники у мэрии поспешили подойти, желая унять безумца и выставить его из города… Но стоило им только приблизиться, как резко заболела голова, а спустя пару мгновений потекла кровь из ушей. Бродяжка лишь сильнее залился хохотом, а вслед за ушами у стражников закровили и глаза. Вскоре кровь пошла изо всех пор, заливая всё вокруг. Свидетели неожиданной и страшной смерти стражников испуганно закричали, из храма выбежали жрецы… Чтобы тоже упасть, лишившись всей крови. Смех становился всё громче и громче, вот уже вибрировали от него окна, и всё больше и больше людей падало замертво. Всё прекратилось внезапно. Бродяжка замолк, задумчиво пошевелил ногами, заляпанными кровью, натекшей с ближайших трупов, пожал плечами и в последний раз хихикнул. Задорно шлёпая по лужам, он пошёл прямиком в здание храма, чтобы через десяток минут вернуться и направиться к северным воротам — откуда и пришёл утром. В руках он беззаботно вертел странной формы часы. *** В склепе, затерянном на границе болот, окруженном со всех сторон безымянными могилами, впервые за многие века чувствовалась жизнь. Или не-жизнь, присутствие чего-то нового, фатальных изменений. Всё так же скрипели сухие деревья, стояли статуи благостных мудрецов, прощая заблудшим душам все их грехи. Но тени рисовали чудовищ, а под накидками мудрецов виднелся безумный оскал. Внутри склеп состоял лишь из одного зала, без саркофага, зато с троном в центре. На троне сидела статуя мужчины с терновым венком на голове, а на её коленях лежал маленький мальчик, не старше лет десяти. Тот сладко спал. — Владыка… …И вот проснулся. Склеп завтрашний. Бог — Солнцеликий — это тоже я! — Ребёнок довольно скалился, глядя на перекосившееся лицо Верховного жреца. — И да начнется месса во имя Моё! Мир замер. Чтобы отмереть безумными криками со всех сторон, когда каждый кидался на каждого, не разбирая своего и чужого. Да их и не было, было массовое помешательство, безумие. Лишь Владыка и пятеро его Вестников стояли столбами спокойствия в воцарившемся хаосе. Ребёнок да Верховный жрец Солнцеликого, чей мир сломался, рассыпался на части и не хотел обретать прежнее равновесие. Всё, во что ранее жрец верил… А ведь самоуверенный жрец сам пригласил проклятых убийц и еретиков на эту площадь, сам обеспечил им проход, стянув всех людей сюда. Всё, желая убить их в месте сосредоточения силы своего бога, во имя Него. Владыка довольно жмурился, чувствуя, как последние недостающие крупицы энергии веры вливаются в артефакт. Он сожжёт этот мир дотла, люди сами ему это позволили. Вера в Солнцеликого развивалась осторожно, активно, напористо. Его первые адепты заложили краеугольный камень в это безумие, создав каждому верующему закладку, породившую безумие вокруг. Люди несли своих младенцев в церковь, желая даровать им имя и вместе с тем благословение божье, а бонусом был крючок в разуме, за который и дергал сейчас их прославленный в ежедневных молитвах бог. Что за ирония! Что за прекрасный план! Во имя своей мести он пожрёт этот мир. Пять реликвий, добытые Вестниками, с тихим щелчком встали в пазы на внешней стене Центрального Храма. Чертежи его были сделаны самим Солнцеликим и переданы первым адептам. Те сделали всё идеально, позволив сегодня своему повелителю подвести многовековой план к завершающей стадии. Полоска из кожи, человеческой, на коротком витом шнурке — Порядок. Массивный серебряный амулет — Хаос. Необычной формы хронометр — Время. Шар из прозрачного, как слеза, металла — Пространство. Бьющиеся сердце в банке — Творение. Идеально. Владыка открыл глаза, как только почувствовал, что артефакт заполнен. Вокруг валялись десятки мертвецов, Вестники занимались кто чем, разбредясь по площади, а Верховный жрец стеклянными глазами смотрел в небо, лёжа ровно у носков сапожек ребёнка. В груди у него торчала какая-то палка, неизвестно кем воткнутая. Ребенок спокойно переступил труп и, зачерпнув энергии, стал раскручивать воронку портала. Вестники подтянулись поближе, встав за спиной. Перед ними вырисовывался голубой с белыми всполохами овал, что всё рос и ширился, пока не стал в высоту как двухэтажный дом. — А вот и я… — Ребенок сделал шаг. Владыка сделал шаг. Лорел из рода Моршер сделал шаг в портал, ведущий в его родной мир. Склеп давний. Изгнанник Он всегда был иным. Более амбициозным, более рисковым, более… креативным. Они боялись его. Всегда боялись, даже родители, когда он ещё лежал в колыбели.  Он рос. Рос, желая большего, чем быть четвертым, третьим, да даже вторым! Он достоин быть первым. Но кто же захочет отдавать власть? Не захотели. Опорочили, предали, лишили силы, изгнали… Он умирал. Но выжил. Ради мести! В тот день он собирался выставлять свою кандидатуру на выборы в верховный совет. Его партия была довольно многочисленна и влиятельна. В тот день на своем рабочем столе он нашёл чёрный камень с гравировкой в виде оленьих рогов — чёрную метку. Быть добычей — занятие неприятное, при его амбициях и самолюбии почти унизительное. Но он знал правила, эта метка — лишь для верхушки, стоит ему победить на выборах, и они, кто, дрожа в страхе, прислали это «клеймо», станут бессильными. Подождать ещё немного, выжить и тогда отплатить той же монетой. В тот же день он увеличил охрану, и только один разумный знал, где и когда он будет без неё. Он так привык к ней. К тому, что она рядом, всегда на его стороне. Быть преданным, оказывается, так больно… Закованный в кандалы, стоящий у пропасти мира, истекающий кровью — он обещал отомстить. Летя вниз, в бездну всепожирающего Порядка, он клялся вернуться. И тогда… Обагрятся кровью белые ступени Парламента. В новом мире было сложно. Раненый, без сил, никто и из ниоткуда. Но… Он Лорел из рода Моршер, он Владыка, он Бог, что принесёт этот мир себе в жертву. Он подождет. Терпение — благодетель. Побудет каким-то светлым божеством с дурацким пафосным именем, накопит веры, найдет Вестников — лучших слуг и дополнительных энергетических резервов. Всё будет. Всего лишь немного подождать… Кожа его покрылась тонким каменным покрытием, в последний раз скривились в ухмылке губы. С течением времени вся плоть заменится камнем, превращая живое в статую. Первые адепты только созданного культа Солнцеликого в последний раз поклонились своему Владыке и отправились прочь от склепа, спеша исполнить Его волю.