дорогой зверь

      Со своими зверем надо бороться.       В новом доме светлые стены и огромные окна с белыми шторками, и у Усяня это вызывает неприязнь. Находясь в состоянии, граничащем с овощем, он надолго запомнил идеальную сверкающую белизну больничной палаты. Брат с ним практически не разговаривал, а на звонки отвечал раз-два в месяц; впрочем, все это — весьма естественно.       Но лучше не думать о худшем, так бы сказал врач?       — Чжань-гэ, здесь рядом находится парк. Может, как-нибудь сходим?       Чжань растерянно моргает, потом расслабляется и кивает; коробки с вещами стоят около двери и предстоит довольно долго разбирать их и расставлять все по местам. Усяню хочется просто упасть на кровать и не вставать. Может быть, ещё покурить, но он, вроде как, в завязке — по крайней мере для своего парня. В толстовке была припрятана пачка, в которой осталось сигареты три.       Он потягивается.       — Не видел мой телефон? Помню, оставил в кармане. Ох, черт, точно, вот-       Усянь торопливо идет к подоконнику и хватает, а потом целует своего парня в щеку и летит на второй этаж:       — Выбираю лучшую комнату для своего кабинета!       Усянь не так давно начал рисовать — по совету врача — и даже понемногу продавать свои работы. Это было как-то арт-хаусно, где-то агрессивно, где-то боязливо: что лежало на душе. Дорогой Шизофрения любит играть в догонялки и ненавидит прятки.       В детстве его пугала чехарда в мыслях, когда он не мог угнаться даже за одной, а ей на смену уже приходила другая. Мысли и воспоминания тасовались, играли в пятнашки и любили его пугать; Усянь прятался под одеялом и боялся лишний раз подать голос. А вдруг его выгонят? Он как ненужная сломанная игрушка, которой перекрутили голову несколько раз, потом решили оторвать и вернуть на место; Усянь разорвал все тетради у себя в комнате и сжег на заднем дворе свой дневник. Зверь довольно мурчал, совсем как прирученной домашний кот — тогда он был маленьким и почти ручным.       От пятнашек мысли быстро устают: прыгают уже не так легко и свободно. После интересной ночной беседы с тенями — Усянь надеялся, что его никто не слышал — зверь куда-то ушел. Он с ним не попрощался, скорее всего, тот вернется.       Лучше бы он сдох.       В средней школе он понял, что что-то не так, когда ножницы в его руках горели огнем, а дикое, неуправляемое желание просило резать. Хоть что-то резать. Он начал с бумаги, а потом не смог найти что-то еще: пришлось медленно водить по коже, срезая маленькие кусочки плоти. Это было чертовски больно, но успокоение, пришедшее потом, полностью обволакивало и приносило нестерпимое удовольствие. Зверь перестал быть голодным.       В девятнадцать он впервые встретился с Чжань-гэ и стал нажираться, как свинья, потому что именно так он мог — вполне себе — находить покой. Зверь беспокоил периодически, но как только он начинал бунтовать, Усянь влезал в драку, чтобы его накормить.       Ему казалось, что его однокурсник хочет убить его. Ему казалось, что в его доме кто-то был. Он начал принимать ответные меры, а потом и вовсе ввязался в драку. В участке Усянь не смог узнать собственного брата, а потом дорогой Шизофрения стал их официальным другом и товарищем. К сожалению, их друг до сих пор любит догонялки — особенно ловить Усяня — и ненавидит прятки, когда Усянь профессионально скрывается от него. И как с дорогим Шизофренией дружить?       Чжань-гэ, конечно, ни о чем не знал. Они особо не общались: разные компании, если у Чжаня — честные зануды, то у Усяня — конченные наркоманы. А потом они случайно обдолбались вместе: первый точно абсолютно случайно, а второй абсолютно специально. В угаре зверь спит, будто вовсе не голодный. Это хорошо. А таблетки — херня.       Чжань сначала избегал, а потом в нем проснулась всепрощающая мать Тереза: тут не было великой любви, длинных заковыристых фраз и необычных приключений. Может быть, мистер Лань точно такой же больной: Усянь что-то читал про синдром Мюнхгаузена. Или ему просто скучно — так бывает.       Усянь в толк не берет, что это — звездочка университета, хороший химик и интересный собеседник. Усянь в толк не берет, что маленькие записочки по-старинному в библиотечных книжках это, во-первых, мило, а во-вторых, многообещающее. У Усяня голодный зверь внутри, которого хочется достать голыми руками и разорвать на мельчайшие частицы, чтобы больше никого не трогал.       Чэн возмущался и возмущался: ему так идет, особенно когда рот открывается, а смысл фраз до Усяня никогда не доходит. Чэн рыдался и ругался, а Усянь и понимать его не хотел. Ты здоров, ну и ладно? Чего переживаешь. Потом Чэн боялся, опасался, строил планы на жизнь за брата: где, что, когда, с кем и почему. Вполне логично, что через неделю Усянь свалил от него подальше.       Яньли переживала, но опасно близко не лезла, наверное, понимала, что то, что сейчас ему нужно — это время. Усянь, твоя прогрессирующая дорогая шизофрения, возможно, не сожжет нахрен все мозги, так, что ты и свою маму родную — о боже, она померла давно, он и так её не помнит — не узнаешь. Бережные аккуратные сообщения, приятные напоминания и греющие душу смайлики: тогда Усянь это толком не ценил. А жаль. Было бы, что вспомнить на маленькой каменной могилке, потому что ей было всего двадцать пять с половиной лет. Двадцать пять лет, три месяца и шестнадцать дней — как в отчете.       Тогда было шесть часов утра, за окном еще темно — холодно, осень. Он не понимает, что делает, но это ему кажется лучшим выходом. Зверь голодный и зверь победил: теперь дорогой Шизофрения наконец-то нашел спрятавшегося под кроватью Усяня и поймал — обнял крепко-крепко, не отпуская и нежно гладя по голове. Спи, солнышко, спи. Пустые стеклянные глаза, бесконечное множество сверкающих осколков, фарфоровая посуда и бескрайнее ночное небо: звёзды ярко светят и падать не хотят. Он бы хотел стать космонавтом, потому что в небе ждет звездный человек, который хочет познакомиться с — нами — ним.       Ещё вчера — до шести утра — Усянь обнадеживающе писал Чжаню-гэ сердечные послания и с гордостью смотрел на выделенные ярко-красным маркером на календаре числа. Он не пил — точно не употреблял — и почти не курил. Повод для гордости — бесшумно похлопай себе.       А также был относительно, но здоров.       Как оказалось, нихрена.       Тогда Яньли и Чэн оставались у Усяня, потому что у младшего Чэн-Чэна день рождения: да, это был ноябрь, точно.       Тогда черт дернул сестру пройти мимо его комнаты и заглянуть на звуки: Усянь агрессивно колотил шилом — не нужно было оставлять инструменты на видном месте — кровать. Он не узнал Яньли, и он совсем-совсем не помнил, почему решил на неё напасть.       Маленькая смерть в городе, большое горе для семьи. Какой-то очередной шизик прирезал кого-то, ничего нового, даже не достойно заголовков.       Чэн проснулся от криков, но было поздно. Чэн отделался испугом и поврежденной ладонью. Чэн ощутил груз вины и почувствовал ту самую ненависть, но неоправданную и он сам это знал.       Его брат ненавидел дорого Шизофрению и Усянь бы с этим согласился. Он тоже терпеть его не мог.       Яньли умерла в реанимации совсем одна, потому что брата не пускали. Чэн, с прошедшим праздником.       Усянь выглядывает в окно — воздух правда свежий — и ему нравится этот пригород. Но расцветку дома реально стоит сменить — это навевает плохие воспоминания. Потому что в больнице от таблеток он чувствовал себя ужасающе нелепо и неадекватно: зверь спрятался глубоко-глубоко, а хотелось его достать, вырвать и уничтожить.       Потом Усяню стало лучше, — если можно назвать улучшением состояние, когда ты над простым вопросом думаешь вместо десяти минут пять — но его не отпускали. Убойная доза стала менее убойной и брат пару раз ответил на его звонки. Это был тяжелый разговор.       «не звони мне больше. нет, ты- хорошо, просто не сейчас. я сам тебя найду, если надо. сбрось, прошу».       Хорошо, что у Усяня — реальные проблемы с памятью. Иначе он бы попытался повеситься на простынях, как парень из другой палаты.       Зато Чжань-гэ отвечал на каждый звонок и стал регулярным — насколько это можно было — посетителем. Чжань-гэ лучший, правда, Усянь ужасно помнит, кто он такой. Адрес, выученные цифры телефона и эмоционально-пустые фрагменты воспоминаний: острый профиль и формулы, выведенные аккуратным почерком, фейрверки и нахмуренные брови. Мило. Как они вообще познакомились? Учились? Общие друзья?       Но сейчас это не важно. Главное, что сейчас все — абсолютно все — в порядке. Пока что.       Он вылетает на лестничный пролет и громко кричит:       — Наверное, картины перенесем в первую очередь? Или последнюю?       Чжань расставляет посуду — дорогой фарфор, лучше лишний раз не лезть — и кивает.       — Как лучше, — аккуратно кладет. — В первую. Я помогу.       — Ты же знаешь, как я тебя люблю?       И он лезет обниматься, наплевав на этот мерзкий фарфор:       — Чжань-гэ лучший!       Они до противного нежные — ему это нравится. Усянь о больнице старается не думать. Он же туда не загремит снова, верно? Потому что зверь спит и, если проснется снова, Усянь лучше перережет себе глотку. А, может, и не спит? Стоит за спиной, ждёт удобного момента и ходит след в след, дышит затылок.       Но одно Усянь запомнил точно: выиграть нельзя никак.