***
Луна плакала тихо, так чтобы никто из первородной семейки ее не услышал. Она проклинала свою доверчивость и саму себя. Она ненавидела все, что ее окружало, но все равно продолжала так отчаянно любить. Она делала вид, что занята. Читает книгу или слушает музыку, спит или занимается самобичеванием, глядя в окно. Гилберт не хотела смотреть на него, когда Клаус приходил. Он дал ей полную свободу действий в стенах своего дома. Не ограничивал в передвижениях, но девушка сидела в своей комнате и не выходила оттуда днями, совершенно игнорируя любую просьбу поесть. Смысла не видела в поддержании собственной жизни. Луна терпеть не могла доброту Клауса, она хотела, чтобы он был злым, выкачивал из нее кровь и постоянно кричал, но он таким не был и она не могла его ненавидеть. Ей не за что было его ненавидеть. Он приходит тихо, каждые два дня в одно и тоже время. Отворял дверь, которая никогда не скрипела, опирался плечом о косяк и смотрел на нее, безмолвно наблюдал и ждал, когда же она обратит на него внимание. Кол язвил и часто шутил про нездоровую привязанность старшего брата к человеческой девчонке, которой едва стукнуло семнадцать лет. «У нее ветер в голове, — говорил младший Майклсон, закидывая руку на острые, поникшие плечи Луны в те редкие моменты, когда она выбиралась из своей «норы», — ей бы отрываться на вечеринках, а не на собственном примере демонстрировать кровопускание». Клаус злился, глаза затягивала черная пелена, а нахальный брат тут же отлетал к дальней стене, подальше от хорошенькой Гилберт, на которую и сам положил взгляд. — Даже дышать не смей в ее сторону, — зло отчеканил Никлаус, оставляя на предплечье брата уродливую кровавую полосу от клинка, который так и норовил угодить прямо в сердце неугомонного вампира. — Ой, да ладно тебе, Ник, — ухмылялся Кол, сбрасывая с себя руки гибрида и избавляясь от его хватки, — как скоро ты убьешь ее? — вопрос повис в воздухе, так и оставшись без ответа, — дай мне поразвлечься.***
Луна не знала, что сделал Клаус с братом, но больше он ее не трогал. Все ещё шутил и отпускал, местами, непристойные комментарии, но и пальцем ее касаться больше не смел. А Клаус все наблюдал за ней со стороны и сжигал портреты, теперь уже, безразличной Кэролайн Форбс, в которой для него ничего интересного уже не было. Он зажимал грифель между длинными пальцами и выводил на бумаге новый образ. Плавные линии складывались в слегка ассиметричное девичье лицо, чьи глаза даже на бумаге были живыми и смотрели на него с легким испугом и немым укором. Клаус чувствует ее. Маленькое сердечко трепещет в ее груди, а гибриду кажется, что это его сердце колотится так сильно, что вот-вот покинет пределы его тела и ринется навстречу другому. Плечи Луны содрогаются, когда она плачет, укрытая плотным одеялом, потому что чувствует тупую боль в груди и понять не может, что с ней происходит. Она не обращает внимания, когда Клаус садится в кресло напротив ее кровати и берет в руки очередной недочитанный роман, которые она так любит, и закатывает глаза от ванильности написанных строк. Он сидит, смотрит, а она плачет. Плачет и ненавидит себя за неправильные чувства, которые разрывают ее светлую душу на мелкие кусочки безысходности. Клаус тяжело вздыхает и, наконец-то, отпускает себя. Садится на корточки у изголовья ее кровати и невесомо касается рукой мягких, словно шелк, волос, которые пахнут вишней, которой она готова заменить кислород. Луна вздрагивает и натягивает одеяло выше, почти зарываясь под него, на что Майклсон лишь снисходительно улыбается и тянет ткань вниз, открывая взору юное тело, облаченное только в ночную сорочку. — Ты не должна бояться меня, — медленно тянет он, перебирая длинные пряди, — я никогда не сделаю тебе больно, моя милая Луна. — Почему я не должна бояться тебя? — всхлипнула, растирая слезы по лицу тыльной стороной ладони. Она вздрагивает под его прикосновениями и не знает как заставить себя поверить в искренность его слов. Луне нравится слушать звук его голоса и ей кажется, что это чертов Стокгольмский синдром, но подлый червячок сомнения, где-то около левого уха твердит ей, что это совсем не так. Его забота подкупает. То с какой нежностью он сам вводит иглу в ее тонкие вены, а после приносит в ее комнату корзину со свежими фруктами, чтобы она восстанавливала силы. — Посмотри на меня, — звучит как приказ и Луна тут же его выполняет и садится в кровати, накрывая ноги одеялом. — Тебе нужна моя кровь? — спрашивает, опуская глаза, ее голос подрагивает, а язык вот-вот начнет заплетаться, — просто возьми ее, Клаус, и уходи, пожалуйста. — Нет, — тянет он и пробирается под одеяло, накрывая рукой ее колено, осторожно поглаживая, от чего по коже младшей Гилберт бегут мурашки, поднимаясь все выше и выше, — мне не нужна твоя кровь, дорогуша, мне нужна вся ты. Он говорит так пугающе спокойно, что у Луны и предположений нет о том, что на самом деле скрывается у него на уме. Берилловые глаза смотрят в упор, кажется, вся ее душа лежит на поверхности, каждая мысль. — Ты ведь тоже чувствуешь это, — утверждает, он уверен в своих словах, — я вижу, как ты тянешься ко мне, но одергиваешь себя в последний момент. Вижу борьбу внутри твоего сердца. Ты хочешь этого не меньше меня. Луна качает головой и отворачивается, не в силах выдержать на себе его тяжелый взгляд. — Луна, как бы странно это не звучало, — Клаус поддел ее подбородок костяшкой указательного пальца, возвращая ее внимание себе, — я сделаю все для тебя. Удивлению на лице Луны можно было присвоить статус восьмого чуда света . Она открывала и закрывала рот, как рыбка выброшенная на берег и совершенно не понимала, как ей реагировать на услышанные слова. — Ты должна поверить мне, — он обхватил ее лицо своим широкими ладонями, стирая влажные дорожки с ее щек, — просто поверь мне, Луна Гилберт, и я сделаю всё, о чем ты только пожелаешь. Он все ещё сидел у ее кровати, смотря на нее снизу вверх и лаская пальцами ее разгоряченное лицо, всматривался в невозможные глаза и его собственные наполнялись надеждой. Волк внутри него выл, скребся острыми когтями о грудную клетку и желал выбраться наружу, ринуться на встречу той самой, его истинной паре, прижаться поближе и больше никогда ее от себя не отпускать. — Елена говорит, что часовня в этом городе очень милая, — вдруг заговорила Луна слегка охрипшим голосом, — а у меня чувство, что я взорву эту милую часовню динамитом, если ещё хоть день проведу в этом городе, сделаю так, чтобы каждый кирпич этой милой часовни разбил каждую милую витрину в этом чертовом городе, — Луна схватилась за его руку, крепче прижимая к своей щеке и глядя на Клауса глазами, наполненными ярой грустью, — и мне так хочется, чтобы Елена страдала за то, что сделала со мной. — И она будет, — Клаус улыбнулся, обнажая ямочки на щеках, — я сровняю этот город с землей, если ты этого захочешь, и похороню Елену под его руинами. — Зачем тебе это? — Когда-нибудь я расскажу тебе, или, быть может, ты и сама это понимаешь, но верить в это не желаешь, — загадочно протянул Клаус, выпрямляясь и убирая руки с девичьих щек. Луна впилась короткими ноготками в ладонь Майклсона, не желая отпускать от себя его тепло. — Я понимаю лишь то, что нужна тебе, а ты, если верить моим ощущениям, нужен мне, — проговорила тихо, глядя прямо в его глаза, на дне которых плясали смешинки. Никлаус потянул девушку за запястье, заставляя ее подняться на колени, лицо Луны оказалось на одном уровне с лицом Клауса и ее щеки залил алый румянец. — Я увезу тебя в Новый Орлеан, дорогуша, — Клаус смахнул с ее лица локон непослушных волос. — А если я не захочу? Они оба понимали, что она была согласна ещё тогда, когда он только переступил порог ее комнаты. Гибрид наклонился к ней и его горячее дыхание обожгло ее шею. Луна громко втянула воздух через нос, выдавая себя с головой. Сердце бешено колотилось в груди, стремительно разгоняя кровь по телу. Он слышал как она бежит по ее венам и запах этой бурой жидкости пробуждал в нем желание выпустить клыки и провести ими по тонкой шее. — Ты можешь, если хочешь, — выдохнула, цепляясь пальцами за его плечи, — только осторожно. Едва Луна договорилась последнее слово, как короткий то-ли стон, то-ли хрип сорвался с ее губ, прежде чем шею пронзила резкая вспышка боли. Острые клыки вспороли тонкую кожу, погружаясь в плоть. Клаус обхватил ее шею ладонью, другой придерживая девушку за талию. — Все будет хорошо, — как в бреду шептал Майклсон, покрывая кровавыми поцелуями ее шею, — я увезу тебя отсюда, — прижимал к себе ближе, зарывался пальцами в волосы. Луне казалось, что ее тело плавится под его прикосновениями. Она выгибалась навстречу его рукам, подставляла шею и плечи под горячие губы и тяжело дышала, почти мурчала, словно домашняя кошка. Гилберт вцепилась в плечи гибрида, отклонять назад и падая на спину, утягивая его за собой на мягкую перину. Открытая рана саднила и отдавала болью, но девушка не обращала на это внимания, теряясь в новых для нее ощущениях. — Ты так сладко пахнешь, — услышала она шепот у своего уха, а после протяжно простонала, когда горячие губы Клауса коснулись чувствительного места на хрупкой шее, — это сводит меня с ума. Луна подалась ему навстречу, до хруста выгибаясь в позвоночнике. Она чувствовала себя сахарной ватой под палящим солнцем, таяла, но все равно стремилась к теплу. Ладонь Клауса скользнула по ноге, опускаясь от колена по голени, а после поднимаясь вверх, вырисовывая на бедре узоры. — Нет, нет, — Луна приподняла голову, прося гибрида посмотреть на нее, и коснулась подушечками пальцев его щеки, — у нас даже не было первого свидания. — Ты хочешь на свидание? — Клаус засмеялся, оголяя ямочки, и опустил голову к ее шее, проходясь языком по кровоточащей ране, — я знаю отличное место в Монреале, тебе там понравится. Гилберт рассеянно закивала головой, прикрывая глаза и притягивая к себе за шею Клауса, который оставлял на подбородке девушки поцелуи, медленно поднимаясь к ее губам, наконец накрывая их поцелуем.