Винтики

У Насти Каменской десятки лиц, и она трепетно любит каждую личность, которую так кропотливо создает; ей нужно примерно пять вечеров, чтобы придумать и воплотить в жизнь свой новый образ (контрольный — поставить перед кем-нибудь спектакль с собой в главной роли). Ее амплуа — журналистки, литературоведьмы и очаровательные содержанки с дипломом заштатного вуза в кармане; иногда ей кажется, что она просто сдохнет от скуки, если не придумает очередную девицу-фальшивку. Вечером Настя красит розовым губы и примеряет один из своих париков (сегодня это коротко стриженная блондинка с растрепанными волосами); ей не идет эта особа — моль еще бледнее, чем она сама, — но так игра становится интереснее, будто правила не выдумывает она же сама на ходу, бегом-кувырком. Мир несется вперед, оставляя во рту вкус апельсинового сока пополам с вермутом, выпитым натощак до работы; холодная плитка в ванной под босыми ногами, запах привычной зубной пасты со вкусом мяты и тугая резинка, стянувшая волосы в хвост — непоколебимые константы бытия (даже смешно, какие мелочи Каменской действительно нужны). А потом Настя сталкивается с Дашей. В день их первой встречи на той дешевый брючный костюм, а при себе — видавшая виды сумка, оставшаяся из старой, нищей жизни и фальшивое удостоверение на имя майора полиции Дарьи Ивановны Васильевой (собственное удостоверение Насти — настоящее — острым углом рвет тонкую подкладку внутреннего кармана клатча). Нелепее только то, что Каменская в тот день — и не Каменская вовсе, а некая безымянная особа в растрепанном светлом парике и до неприличия дорогом платье; цепочка крохотной сумочки больно натирает плечо, и завтра на этом месте наверняка будет синяк. Она вживается в новый образ, выгуливая тот вне стен квартиры, а скучающая богатая дамочка бежит по следу очередного убийцы (или очередной; женщины, знаете, тоже убивают). Даша смеется: «ты сейчас похожа на меня больше, чем я сама»; Даша вообще очень много и заразительно смеется, приятно знакомо пахнет Ив Сен-Лоран и звякает кольцами (обручальное на безымянном пальце, платина с крохотным камнем на большом, а Настя отмечает про себя: не бриллиант, мелковат будет). Смывая с себя дешевую яркую косметику, та смывает и лишние пятнадцать лет; у нее самой лиц не меньше — богачка-самодурка, чья-нибудь мать, встревоженная неверным выбором своего дитятка невесты/жениха/хомячка в зоомагазине; Даша — удар под дых в своих наивности и непосредственности, сбивающих с толку, и Каменской с ее цинизмом хочется видеть в Васильевой очередную блондинку-клише, богатую эксцентричную дуру, заигравшуюся в частного детектива. Скучающая недалекая дамочка вроде нее обязательно влезет в темную криминальную историю, а после окажется в канаве на обочине со свернутой шеей, обезображенная до неузнаваемости — Насте жаль говорить такое ей в лицо, но дурацкая злая правда просится с языка. Даша, конечно, пропускает ее слова мимо ушей (Каменская потом поймет: это уже привычка). Даше хочется снисходительно ответить: «деточка, я наступила на руку трупа», будто это что-то объясняет; в ее мире честь да честность последние пару десятков лет измеряются в долларах, а преданные друзья у ноги — олигархи, криминальные авторитеты и полицейские, которые и сами не знают, почему с этой неугомонной дамочкой все-таки надо дружить (это уже зашифровано в ДНК). Настя ищет в ней подвох, потому что ее так учили, потому что так правильно; Настя ищет подвох — не находит. Фальшивое удостоверение майора глупо учитывать, у самой Каменской скелетов по шкафам накопилось не меньше, чем у Васильевой, так что не ей судить. Судят Дашу беззастенчиво; про нее говорят: спит с ментом, убила первого из пятерых мужей ради наследства французского барона, а вся мебель в коттедже в Ложкино — из чистого золота. Дважды в год любая желтая газетенка заманивает читателей броскими заголовками о любовной связи «новой русской» (уж тридцать лет как не новой!) и девицы лет восемнадцати дай-то боже, будто бы в 2020 году кому-то еще есть дело до газет. Даша загадочно улыбается, не комментируя глупые слухи: ей даже льстят сплетни, что в ее постели побывали самые хорошенькие юные мордашки, даже если она и не состояла в отношениях с женщинами. Людям вообще, знаете, свойственно болтать глупости, лукавить, недоговаривать; слухи рождаются сами собой, когда ты долго не появляешься на светских раутах со своим ментом/академиком/кем еще под руку. Даша с усмешкой думает: какой будет скандал, появись она на любой из вечеринок в обнимку с Настей (какой будет скандал, если они обе накрасят друг друга и будут выглядеть о-ди-на-ко-во). Каменской идет помада Васильевой больше, чем ей самой, и это даже смешно; моль впитывает чужие краски, оставаясь только лишь искусной копией, не больше — это ее собственные слова, а не дамочки из Ложкино. Даша играет-живет, потому что ей попросту скучно, потому что загадочные убийства находят ее сами, и закрытые для бывшей преподавательницы французского двери нередко распахнуты настежь для майора Васильевой (Настя живет-притворяется, потому что за все эти годы не научилась по-другому). Про нее говорят: фальшивка, ментовская невзрачная мышь, безвылазно сидящая в своем кабинете, ни рожи, ни кожи — больная спина, щелкающие колени, плоскостопие и список болячек на пять академических томов; Каменской нечего возразить — она не больше, чем маленький винтик безжалостной машины с названием «государство» (тм). Машина «заштатный институт иностранных языков», где работала Даша, разваливается в год рождения нового государства; та успевает убежать очень вовремя. Настя пытается понять, что же с ней не так, потому что таких людей просто ведь не бывает, но Васильева держит лицо — делает глубокий вдох, натягивает улыбку и проживает очередной день беззаботной богачки-бездельницы, изредка влезающей в новое запутанное расследование и завершающей его с блеском (российская Фемида нервно курит в сторонке). Каменская ведь читает про эту Дашу, она знает: та годами выгрызала трудом и оптимизмом все хорошее в своей жизни, и с оптимизмом ей явно приходилось сложнее (Настя думает: она не хотела бы носить эту маску вечно). Каменская смеется совсем как Даша, носит такие же кроссовки, также хорошо говорит по-французски, и Васильева одобрительно щурится: она сама пока не достигла такого мастерства в копировании чужой манеры речи и жестов. Мир выходит на новый виток, когда Настя покупает помаду, как у Даши.