Последний день ноября

Впервые это произошло в особняке Реджины. Хоть Миллс не всегда горела желанием общаться со мной, я упорно приходила к ней. Иногда мы просто молчали вместе. Со временем она стала охотнее меня встречать. Мне даже стало казаться, что Реджина тоже ждёт наши встречи, как и я. В тот раз она открыла дверь не сразу, спустя минуту. В глаза мне сразу бросились синяки под глазами.  — Бессонница? — предположила я первое, что пришло в голову. Реджина подняла на меня глаза и уверенно кивнула, но в глазах мелькнуло смятение. Я его заметила, что заставило меня насторожиться, но не стала её допрашивать во избежание ссоры. Реджина всё ещё остро реагировала на давление, особенно, если это касалось её самой. Реджина пропустила меня в дом, а сама ушла на кухню за двумя чашками кофе. Я направилась в гостиную. Вскоре ко мне присоединилась Реджина. Она поставила передо мной чашку, а сама села в кресло напротив. Мы так просидели около пятнадцати минут в тишине, когда Реджина сказала, вставая:  — Извини, я отлучусь ненадолго, — и вышла. Судя по звукам, она поднялась на второй этаж. Через пару минут я услышала звук падения. Стремглав бросившись наверх, я заметила приоткрытую дверь в комнату Реджины. Зайдя в неё, я увидела через дверной проём ванной комнаты лежащую на полу Реджину. На руках и возле носа у неё была свежая кровь, а кожа стала бледнее. Перепугавшись, я проверила пульс, коснувшись прохладной шеи. Убедившись, что пульс есть, я подняла Реджину с пола и перенесла на её кровать. После этого отмыла кровь с рук и лица и села в кресло рядом с Реджиной. Вскоре она открыла глаза. Я вскочила с кресла и подошла к Реджине:  — Как ты себя чувствуешь? Она прикрыла глаза, вновь открыла их и села на кровати:  — Я в порядке.  — Когда люди в порядке, они не теряют сознание. Реджина, что с тобой? — теперь мне казалось, что дело не в бессоннице, как она мне сказала ранее.  — Говорю же, я в порядке. Постараюсь сегодня выспаться, а завтра всё будет отлично. Как жаль, что я поверила её словам. После этого случая я не видела Реджину почти три недели. Она не выходила на улицу, ни с кем не общалась, даже от Генри она отдалилась. Мальчику было больно от этого, поэтому я решила пойти к Реджине и привести её в чувство, объяснить, что Генри страдает из-за неё. Когда я подходила к особняку, мне показалось, что что-то не так. Оглядевшись, я увидела только привычные розовые кусты, живую изгородь и яблоню. Нет, всё так же, как и обычно. Я направилась к крыльцу особняка. Стоило мне дважды постучать, как Реджина открыла дверь:  — Чем обязана, мисс Свон? — голос её звучал не так, как обычно. Он стал несколько тише и более хриплым, словно звук проходил, продираясь через горло. А я стояла и не могла вымолвить ни слова. Я помнила, как в нашу прошлую встречу почти месяц назад Реджина выглядела чуть хуже, чем обычно, но я надеялась, что с ней всё-таки всё в порядке. Сейчас же, глядя на Реджину, я поражалась изменениям в ней: потускневшие волосы, болезненно тонкие руки, которыми она обнимала себя за плечи, неестественно бледная кожа, чёрные круги под глазами, сухие потрескавшиеся губы. Но хуже всего были её глаза. Из них словно ушёл весь огонь, словно ушла жизнь, а вместо этого поселилось отчаяние, боль и смирение.  — Господи, Реджина… — это всё, что я смогла вымолвить. Реджина безрадостно усмехнулась, поёжившись от холодного ветра.  — Может, скажете, зачем пришли, или мы так и будем стоять здесь? — Реджина всё так же ждала от меня ответа.  — Да, скажу, — я уже и забыла, зачем шла сюда. — Мы можем поговорить внутри? Реджина молча отошла к стене, позволяя мне войти. Я прошла в гостиную, в которой не была уже, кажется, вечность, а на деле — три недели. Реджина закрыла дверь и прошла ко мне. Было видно, что она даже ходит через силу. От этого у меня сжалось сердце. Видеть Реджину такой мне было очень тяжело. Она села в кресло и спросила:  — Так о чём Вы хотели поговорить, мисс Свон? Это «мисс Свон» начинает действовать на нервы.  — Я хотела поговорить о Генри, — в карих глазах напротив отразились боль и сожаление. — Ему плохо от того, что ты не позволяешь ему видеться с тобой, не общаешься с ним. Что вообще с тобой случилось? — я не смогла сдержать последний вопрос. Реджина отвела от меня глаза, посмотрела на свои руки и плотнее обхватила себя руками. Было видно, что ей холодно.  — Может, разжечь камин? Тебе холодно.  — Не стоит, мисс Свон, всё в порядке, — голос всё такой же, только к нему добавилась усталость. — Я понимаю, что Генри сейчас больно, но он поймёт. Я не могу позволить ему быть здесь.  — Реджина! — во мне начала просыпаться злость от того, что она так спокойно об этом говорит. — Ты как раз не понимаешь! Ты не понимаешь, что он почти всё время сидит и грустит. Ты не понимаешь, что он тоскует по тебе. Ты не понимаешь, что он ночами не спит, а когда засыпает, то ему снится, что ты его бросила! Не думаешь, что лучше с ним поговорить? Он понимает больше других детей его возраста.  — Нет, мисс Свон, я так не думаю, — она говорит это с болью, которая просачивается в голос и видна в её позе. — Я не могу позволить ему видеть меня такой! Не могу рассказать ему, что… — она осекается. Руки её начинают дрожать, щёки становятся влажными от слёз. Злость во мне затихает, когда я вижу её такой. Это почти физически невыносимо. Подхожу к ней и сажусь перед креслом, беру её руки холодные в свои тёплые.  — О чём ты не можешь ему рассказать? — пытаюсь поймать её взгляд. Когда мне это удаётся, внутри обрывается что-то ледяное. Она шёпотом выдавливает из себя:  — О том, что ты видишь. Это… не просто болезнь, — она молчит. Я тоже молчу, одновременно желая услышать продолжение и страшась его. — Что ты знаешь об истинной любви? Этот вопрос я точно не ожидала услышать от Реджины в данной ситуации, но я решила ответить, если ей это нужно:  — Её трудно найти, но если находишь, то ты большой счастливчик. И ещё истинная любовь — это самая сильная магия из всех. Услышав мои слова, Реджина горько усмехнулась. Её руки снова задрожали, губы словно стали суше, синяки под глазами словно стали ещё ярче. Она тяжело вздохнула. Нижняя губа треснула, и из неё потянулась тонкая ниточка крови, ярко контрастирующая с бледной кожей. Я потянулась и осторожно стёрла красную струйку.  — Разумеется, все знают только это. Но у истинной любви есть и второе дно, — она на секунду замолкла, собираясь с силами, чтобы продолжить. — Не всем везёт, как твоим родителям, например. Бывает так, что истинная любовь одного человека любит другого истинной любовью. Только о таком не рассказывают, не хотят портить очарование, — договорила она с некоторой злостью. И всё же я кое-что не поняла:  — Разве это настолько страшно? Случаи невзаимности бывают и в обычном мире. Реджина опять усмехается. Мне на руку капает что-то горячее. Она плачет. От этого сердце сжимается ещё сильнее, хотя кажется, что больше некуда.  — Не в нашем случае, — «нашем» случае? Меня сковывает ужас от этого слова. — Если твоя истинная любовь выбирает другого человека после знакомства с тобой, ты начинаешь погибать, — её голос звучит отстранённо. — Ты умираешь будто бы от болезни. Увядаешь. В начале это ещё можно остановить, но позже смерть становится неизбежной, — она заканчивает почти шёпотом. В глазах печаль и смирение. Когда я увидела это, меня словно обухом по голове ударило:  — Ты хочешь сказать, что ты… — у меня язык не поворачивается произнести это слово. Реджина молча смотрит мне в глаза, и я читаю по ним ответ.  — Но ты же сказала, что это можно остановить. Как это можно сделать? — я готова вскочить и сделать всё что угодно, лишь бы спасти её, лишь бы не дать ей…  — Я так же сказала, что это возможно только в начале. Сейчас уже поздно, — голос её бесцветный, но в глазах сожаление. У Реджины на губах запеклась кровь. Я чувствую у себя на щеке что-то обжигающе горячее. Подношу руку и стираю влагу с лица. Мы сидим и молча плачем. У меня внутри всё разрывается от осознания, что я ничем не помогу, что не могу спасти её, не могу подарить ей её долго и счастливо. Почему она вынуждена всю жизнь страдать, а сейчас она может из-за кого-то…  — Кто? Она в ответ лишь качает головой и закрывает глаза. Я в панике подскакиваю, молясь, чтобы это не был конец. Она вновь открывает глаза.  — Не скажешь, — не вопрос, утверждение. Она кивает. Мы опять молча сидим. Тишину нарушает звонок моего телефона. На экране высвечивается «Генри». Я смотрю на Реджину. Та понимает и тихо говорит:  — Иди к нему. Только не говори ему о… — я не позволяю ей закончить, перебивая:  — Нет, ты успеешь ещё сама ему всё сказать. И выхожу из особняка. Следующее утро оказывается невероятно паршивым. Всю ночь я не могла уснуть из-за дурного предчувствия. Прекратив попытки уснуть в шесть утра я встала и пошла в душ. Включив холодную воду, я села прямо на пол душевой кабины и пыталась вместе с сонливостью смыть с себя предчувствие. Через какое-то время я плюнула на это и вышла из душа. На часах было семь тридцать, когда я спустилась вниз уже одетая. Мельком глянула на календарь, где красным квадратиком было отмечено тридцатое ноября. «Надо же, как быстро время летит». Казалось, что только недавно закончилось лето. Есть не хотелось, будить остальных рано было, потому что сегодня воскресенье, поэтому я поплотнее обернула шарф вокруг шеи и вышла из дома. На улице дул ледяной ветер, предвещая зиму, кругом стояли почти полностью голые деревья, только на некоторых ещё трепыхались коричневые сморщенные листики. Небо было затянуто тучами, отражая моё настроение. На улице не было ни души. Видимо, все сегодня отсыпались перед рабочей неделей. Ноги сами меня понесли к пирсу. Стоя совсем близко к тёмной воде, я не могла избавиться от поедающего меня изнутри чувства беды. Слева от меня раздались шаги, которые я не могла не узнать. «Как же ты не вовремя».  — Привет, милая! — очевидно, он в хорошем расположении духа. Разве у него нет такого же чувства, как у меня?  — Привет, Крюк. Прости, я сегодня не выспалась, — пытаюсь улыбнуться. Надеюсь, он поверил.  — Кошмары замучили? — убери, пожалуйста, от меня свои руки. Кажется, что меня сейчас вывернет от ощущения его конечностей на себе. Хотя, технически, целая рука у него всего одна…  — Да, — почти не вру. — А у тебя как дела? Он смотрит на меня несколько недоумённо:  — Свон, где ты была последние три недели? Уж ты-то должна знать, как у меня дела, — от крепче обхватил мою талию, от чего я внутренне содрогнулась, и усмехнулся. Он прав, я должна знать. Мы с ним проводили много времени вместе, ходили на свидания, гуляли, разговаривали. Однажды мы даже почти переспали, только во мне что-то яростно взбунтовалось, крича: «Нет! Ни в коем случае!» Я моментально обрела рассудок и оттолкнула Крюка, сказав, что ещё не время. Он странно посмотрел на меня, но отпустил. Теперь я вообще не хочу чувствовать его прикосновения. Прозвучал звук пришедшего уведомления. Я достала телефон и увидела смс-ку от Генри: «Ма, ты где? Мы проснулись, а тебя нет. Всё в порядке?» Я улыбнулась и ответила ему, что я в порядке и скоро буду дома. Я попрощалась с Крюком, который хотел пойти со мной, но я остановила его, сказав, что хочу прогуляться в одиночестве. Ближе к полудню чувство неизбежной беды стало ещё ощутимее. Оно словно нависло над головой, незримое, но от этого не менее ужасное. Генри всё время находится рядом, чувствуя мои переживания. В глазах его волнение за меня и страх, который он учуял во мне. Телефон снова пикнул, оповещая об уведомлении. Только увидев имя отправителя, я почувствовала, как моё предчувствие превращается в панический страх: «Реджина». Моментально вскакиваю на ноги. Генри непонимающе смотрит на меня.  — Генри, пошли! Быстрее! — не удосужившись объяснить причину своего странного поведения, я схватила тёплую куртку Генри и дала ему, забыв о собственной одежде. Стрелой метнувшись к двери, я дрожащими от волнения и страха руками отперла дверь, схватила Генри, который пытался добиться от меня ответа, за руку и побежала на улицу, забыв запереть дверь. Это сейчас абсолютно не имеет значения. Ничего не имеет значения, кроме… Подбежав к белому особняку, я резко затормозила. Генри с ещё большим непониманием посмотрел на меня. Я тут же отмерла и влетела в дом, не обратив внимания на то, что дверь была открыта, выкрикивая имя Реджины. Я понимала, что она вряд ли отзовётся, но не могла поступать разумно. Внутри всё колотилось от ужаса. Стоило мне выбежать на задний двор, как я увидела Реджину, сидящую на скамейке среди кустов роз. Я всегда удивлялась тому, что они цветут почти круглый год, но Реджина как-то сказала, что это из-за того, что она очень любит эти цветы и поддерживала их цветение всеми силами, в том числе и магией. Сегодня же они не были такими, как обычно: завядшие, где-то с почти опавшими лепестками, но красивые даже в засохшем виде. Реджина же сидела, привалившись к спинке скамейки и подогнув под себя ноги, повернув голову к цветам. Несмотря на пробирающий холод и ледяной ветер, она сидела в лёгкой фиолетовой сорочке до колена. Бретельки чуть не соскальзывали с хрупких плеч с торчащими косточками, а выпирающие ключицы только добавляли болезненность её виду. Всё такая же бледная, почти безжизненная, как и цветы вокруг неё. Только увидев её, я моментально бросилась к ней. Генри же замер, обескураженный увиденным. Неудивительно, учитывая, что он не видел свою приёмную мать целый месяц. Он думал, что она просто эмоционально приходит в себя, пытается самостоятельно собраться по кусочкам, а на деле…  — Реджина! — я подбежала к ней. Реджина поворачивает голову в мою сторону и видит за моей спиной сына.  — Генри, — она пытается встать, опираясь на спинку скамейки, но ноги её уже отказываются держать. Я успеваю поймать её, сажусь прямо на промёрзшую землю, держа такую лёгкую и хрупкую Реджину в объятиях. Генри приходит в себя и подбегает к нам.  — Мама! — он хочет её обнять, но боится, что навредит. Реджина сама тянется к нему, но сил хватает только на то, чтобы провести рукой по мальчишеской щеке. Она улыбается со слезами на глазах.  — Ты ему рассказала, да, Свон? — Реджина почти шепчет, говорит очень тихо и хрипло, словно в горле у неё заросли терновника, мешающие говорить. Я качаю головой, по щекам непроизвольно катится солёная жидкость:  — Нет. Генри сидит рядом, не в силах вымолвить ни слова, сжимая руку Реджины. Её скручивает приступ кашля, а когда он прекращается, на её сорочке и на моей рубашке остаются капли крови. Она что-то сжимает в кулаке и протягивает мне. Только сейчас я это замечаю. Подставляю ладонь, и Реджина кладёт в неё два маленьких тонких предмета. Смотрю на ладонь и вижу два изысканных ключа, таких в стиле Реджины.  — От чего они? — отчего-то тоже говорю тихо, словно боясь сломать то, что поддерживает сейчас Реджину.  — В моём кабинете в особняке, -она резко вздыхает и начинает дрожать, — на столе, две шкатулки. Откройте их. Она снова начинает кашлять, и на ткани остаётся ещё больше тёплой вязкой жидкости. Реджина смотрит на Генри и, улыбаясь бескровными губами, говорит:  — Прости меня, Генри… Затем Реджина переводит взгляд на меня, всё так же улыбаясь, в глазах нежность, сожаление и… любовь? Последнее, что я слышу: «Ты», — на выдохе, и Реджина в моих руках обмякает. Ещё какие-то секунды смотрю на неподвижное тело перед собой, а затем из моей груди вырывается звериный вой. Я начинаю тормошить её, звать по имени, сжимать руки, не веря в то, что вижу.  — Нет, нет, нет… Ты не можешь так умереть, не можешь бросить меня… Нас… — неразборчиво тараторю между рыданиями. Генри рядом сжимает руку мёртвой приёмной матери. Хотя какой приёмной — родной. Она была с ним всю его жизнь. Помогала, поддерживала, заботилась о нём даже тогда, когда он уверял, что ненавидит, когда называл Злой Королевой. И хоть последний месяц она не виделась с ним, она всё так же заботилась о нём, не желая, чтобы он страдал, глядя на неё умирающую. И сейчас Генри как никогда жалел о всём времени, что не проводил вместе с ней, не ценил её заботу. Мы с Генри так и сидели рядом. Я провела рукой по её лицу, убирая прядку чёрных волос, а после, решившись, коснулась её холодных сухих губ своими. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем я отстранилась от неё. Вглядываясь в её лицо, я порадовалась тому, что не вижу её пустых глаз. И я сожалела о том, что не осмеливалась её целовать в прошлом, когда она была жива и здорова, ведь это было так правильно. Пошёл первый снег. Через какое-то время мы с Генри зашли в особняк. Я с Реджиной на руках поднялась в её комнату и положила на кровать, а после вышла за дверь, не в силах видеть её такой. Генри я нашла в кабинете рядом с теми шкатулками, о которых говорила Реджина. На одной из них было написано «Генри», а на второй «Эмма». Шкатулки были разного дизайна и размера, так что можно было догадаться, какой ключ к какой из них подходит. Генри первым открыл свою шкатулку, затем и я. Мне в глаза бросились несколько фотографий, на которых была я одна или вместе с Генри, подвеска в виде лебедя и конверт с письмом, на котором каллиграфическим почерком было выведено «Для Эммы Свон». Я просмотрела фотографии. Они явно были сделаны во времена нашей с ней вражды, потому что на них были изображены повседневные моменты. Я горько усмехнулась от осознания, как много времени мы потратили впустую. Я посмотрела на кулон, который лежал в шкатулке. Он был простым и неброским, но элегантным. Я вытащила его и надела. Металл приятно холодил кожу, но давил осознанием того, чей это был подарок. Последним, что я взяла, было письмо. Я взглянула на Генри, который сидел со своим письмом, читая его, а по лицу его текли слёзы. Я не могла его винить в этом, ведь это нормально — плакать, когда потерял родного человека. Решив дать Генри побыть одному, я вышла на улицу и селы на скамейку, на которой около часа назад сидела Реджина. Глубоко вздохнув и собравшись с силами, я вскрыла конверт, боясь того, что могу в нём узнать. «Дорогая Эмма, Знала бы ты, как тяжело мне писать тебе это письмо. Сегодня двадцать девятое ноября, и ты только что ушла от меня, чтобы увидеться с Генри. Я много думала, о чём мне тебе написать, потому что хочется сказать так много, но слова путаются. Я ни разу не прощалась с людьми таким образом. Знаешь, ты всегда была Светом. Все называли тебя Спасителем. Я же просто называла тебя Светом, своим Светом. Ты и Генри, вы смогли вытащить меня из тьмы, в которой я была долгие годы. А ещё вы с Генри показали мне, что такое любовь. Да, Эмма, именно вы. Ты. Полчаса назад ты спрашивала меня, кто же моя истинная любовь, из-за которой я сейчас на грани жизни. Это ты, мой Свет. Не злись на меня за то, что не сказала. Я не могла позволить тебе узнать, ведь ты бы захотела помочь, такая уж ты есть. Но я не хочу рушить твоё счастье, даже если на кону моя жизнь. Прости меня, Эмма. Какой же я была идиоткой, когда поверила, что ты можешь полюбить меня. Ты заслуживаешь лучшего, чем я, пусть это и будет капитан Крюк. Я желаю тебе счастья. И в этот раз мешать ему я не буду. Присмотри за Генри. Надеюсь, он поймёт меня и простит за последний месяц. Спасибо тебе. И прощай, Эмма. P.S. Я тебя люблю.» На бумагу закапали слёзы. Просидев на месте ещё какое-то время, я снова и снова перечитывала письмо. Я огляделась вокруг. Всё было покрыто тонким белым покрывалом, чистым и холодным. Розы совсем засохли, чернея оставшимися лепестками под снегом. Я подошла к кусту и, взяв в ладони один цветок, призвала свою магию. На моих глазах он расправился, налился насыщенным тёмно-бордовым цветом. Я аккуратно срезала розу и пошла в особняк. Поднявшись на второй этаж, я глубоко вдохнула и направилась в её комнату. Реджина всё так же лежала на белых простынях. Я подошла к кровати, положила на тумбочку рядом цветок, а после провела пальцами по тёмным волосам Реджины.  — Ты тоже была моим Светом. И я тоже тебя люблю.