Into the nothing, faded and weary I won't leave and let you fall behind Live for the dying, heaven hear me I know we can make it out alive Into The Nothing — Breaking Benjamin
***
С того самого момента, как он заметил лосиху в свете фар, Солдат понял, что ничем хорошим это не кончится. Трагичнее всего был тот факт, что они были в каких-то пяти милях от штаба Красных в Колдфронте. Может, если бы они остановились перекусить в кафе, как предложил Медик минут десять назад, они бы никогда не врезались в это дурное животное. Добрались бы до базы без заминки, без выживания в эту, скорее всего, самую худшую ночь в их жизни. По радио предупреждали, что скоро начнется метель, и это совершенно не улучшало ситуацию. Также ее не улучшало то, что ехали они по склону горы, огражденному стареньким хлипеньким забором, а за ним — крутой обрыв и лишь темнота. Исходя из последних новостей, команда Синих уже добралась до своей базы поездом прямо с Дабл-Кросс. Четыре часа назад. У Красных был доступ к трем разным средствам передвижения, поэтому они все разъехались в разное время, какое было удобно водителю. Первым рано утром уехал Снайпер, увезя с собой Шпиона, Подрывника и Пулеметчика; он что-то сказал про то, что хочет доехать пораньше и по свету. Солнце заходило рано, а застрять в горах посреди Аляски австралийцу совсем не хотелось, тем более со своими попутчиками. Пулеметчик был более-менее нормальным, но Шпион рядом на переднем сиденье жутко бесил Снайпера, а Подрывник… ну, был и оставался Подрывником. Инженер тоже уехал на своем Шевроле пару часов назад в компании Разведчика, Поджигателя и Сторожевого пса. Солдат бы тоже с ними уехал, да только техасец еле-еле убедил его остаться с Медиком. — Не оставишь же ты его одного, мм? — спросил Инженер, отрываясь от чертежей, которые он бережно упаковывал. Это было утром в семь часов двадцать три минуты. За окном все еще было темно, только одинокий фонарь на улице освещал яростно кружившие вокруг него снежинки. Инженер уже выгнал свой грузовичок, и он стоял чуть поодаль; Разведчик спал на переднем сиденье, пес сидел на месте водителя, пуская слюни на баранку, а Поджигатель ходил туда-сюда позади машины, разгоняя пламенем воздух без какой-то конкретной причины. Солдат отвлекся от своих мыслей, когда Инженер отвернулся от пустого рабочего стола с последним чемоданом подмышкой и заговорил снова. — Блин, ну… Снайпер уже уехал, а посадить тебя в кузов ко всем моим чемоданам на восемь часов дороги я не смогу просто. Без отопления, без всего. Да и знаешь, вам бы с доктором… узнать друг друга получше, что ли. Бог свидетель, нужно вам переговорить наедине. Бодаетесь сильнее быков, которых в красную краску окунули. Солдат не был уверен, зачем и в каких обстоятельствах кому-то понадобилось бы окунать быка в краску, но пока в его венах текла хотя бы капля американской крови, они с Медиком никогда бы не подружились. Тем не менее, пока возрождение было отключено, он прислушивался к своему инстинкту самосохранения, поэтому спорить не стал и ушел собираться. Провожать Инженера и остальных он не стал. Как бы он ни хотел засунуть свою лучшую половину куда подальше за то, что она прислушалась к голосу здравого смысла в лице Инженера, ему все же не хотелось до смерти замерзнуть у него в багажнике. Если и умирать, то в пламени славы… необязательно было для этого состоять в хороших отношениях с домашним доктором их команды. У него было достаточно причин ненавидеть Медика и без этого. Нацисты в его черном списке занимали особенное место, учитывая через что он прошел во время войны. Скорая помощь немца выглядела не особо уютно, но Солдат отказался сесть с ним рядом на переднем сиденье. Это было днем в полвторого. Медику пришлось остаться на базе еще на некоторое время, чтобы убедиться, что его птиц доставили в целости и сохранности в Колдфронт. Когда они наконец собрались уезжать, и Солдат забрался в машину через заднюю дверь, Медик ничего не сказал. Не секрет, что Солдат ему тоже не нравился. Большая часть пути прошла в тишине, разве что Медик пару раз спрашивал, стоит ли остановиться где-нибудь передохнуть. Однажды с ними по радио связался Снайпер — сообщил, что они нормально добрались до базы. Последним, что слышали в скорой, было сообщение от Инженера, что у него спустило шину, и им пришлось зарулить на какую-то заправку; довольно тревожная весть, учитывая, что подпускать Поджигателя близко к топливу было потенциальной угрозой жизни и здоровью. Это сообщение прозвучало в скорой помощи три часа назад, и с тех пор они ехали в полной тишине. Никто не произнес ни слова, даже когда они уже въехали на территорию Аляски, и солнце опустилось за горные склоны. Дорога была в целом безопасной, и это, учитывая всю серьезность произошедшего, стало чудовищной иронией. Узкая и прямая, чуть крутая на поворотах зимняя дорога, но даже несмотря на это Солдат придерживался мыслей, что пока Медик аккуратно ведет машину, все будет хорошо. Мимо них проехали два грузовика, посыпавших солью асфальт; вообще для Аляски в раннюю зиму на дороге было удивительно спокойно. После этого Солдат уже не обращал внимания на дорогу и не видел, проезжали ли мимо соляные грузовики или другие машины. Большую часть времени он сидел в углу скорой, притворяясь, что спит, потому что заснуть в одной машине с фрицем он не имел права. Надо было сохранять бдительность. Вечерние сумерки растворились в темноте, когда на дороге показалась лосиха, но тогда было уже слишком поздно. За несколько секунд до этого Солдат поднялся на ноги, чтобы размяться. Он устал сидеть без движения в таком маленьком месте почти семь часов, а уж тем более в одной машине с человеком, которого он открыто ненавидел. Взглянув в сторону лобового стекла, он заметил, как что-то быстро приближалось к ним. Сначала Солдат подумал, что это припаркованная машина, что было странно, учитывая, по какой местности они ехали; он и без аннулированной врачебной лицензии знал, что это нечто выглядело угрожающе, но только после того, как Медик повернул левее, Солдат разглядел объект: это была лосиха, которая слизывала соль с дороги. Ее шерсть в темноте казалась черной, и несмотря на то, что это была самка, она все равно была больше любого лося, что Солдат видел дома в Висконсине. Лосиха дернулась без предупреждения. Она неуклюже переступила, встала на дыбы и развернулась на задних ногах, прежде чем резко выскочить на дорогу перед скорой. Медик даже не успел выругаться. Он не успел сделать вообще ничего, тем более свернуть в сторону или ударить по тормозам. Даже спустя несколько лет Солдат не мог обвинить Медика в том, что произошло. Удар был огромной силы, словно они врезались в стену из австралия. Солдат заметил в свете фар, как сквозь перелом в ноге животного прошла кость, прежде чем лосиху опрокинуло через капот прямо в лобовое стекло. Скорая выстояла, конечно, но для огромной туши не было никакой преграды — она пробила стекло, забрызгав кабину кровью и мелкими осколками, и вдавила Медика в сиденье. Солдат воскликнул что-то, но не запомнил, что именно; его тоже откинуло, ударив головой об задние двери скорой — так сильно, что он услышал треск своей каски. Ему повезло, что он носил каску, потому что затрещать вместо нее вполне мог его череп. В следующую секунду он распластался лицом на полу и сломал себе нос; голова закружилась, и черный туман окутал его периферийное зрение. И тогда скорая наконец свернула, но уже из-за того, что лопнули передние шины, и машину резко занесло вправо. Послышался лязг металла, треск разбитого стекла и звук разрывания плоти. Затем — неприятное чувство в желудке, по которому Солдат сразу понял: они падали. Фургон пробил ограждение и летел с обрыва. Он не помнил приземления. В один момент они летели, а в следующий все вокруг резко поглотила темнота.***
Бенджамин Уильямс очнулся с ужасной головной болью и обмороженным лицом. Некоторое время он просто лежал, оглушенный, глупо моргая и смотря на метель, воющую снаружи берлоги. За пургой ничего не было видно в радиусе трех метров. Очередной порыв резкого ледяного ветра ударил ему в лицо, и он вдруг очутился в Польше. Долгие параноидальные зимние ночи, когда он прятался в лесу и выслеживал сволочей-нацистов, вернулись ему в память, и американец свернулся в защитную позу на случай, если на него сейчас опять нападут. И тут он понял, что на самом деле находился не в Польше. И не в берлоге. Он смотрел на улицу из-за приоткрытых искореженных дверей машины Медика. Он все вспомнил. Поездку, лосиху, обрыв. Судьба холодная бессердечная сука, подумал он. Подавляя стон боли, Солдат поднялся в сидячее положение и прошелся по своему списку «проверить в первую очередь». Сломал что-нибудь? Нос, совершенно точно. Он чувствовал искалеченный хрящ у себя на лице, чувствовал, как по губам и подбородку течет кровь; но помимо этого, с ним было все в порядке. Все полученные синяки он будет считать потом. А фургон Медика, судя по усеявшим пол стеклянным осколкам и нестерпимому запаху крови и потрохов, дожил сегодня последний день. И тогда он наконец вспомнил про Медика. Солдат посмотрел через плечо на кабину скорой. Шею моментально скрутило от боли; ему пришлось повернуться обратно и подождать, пока боль утихнет, а зрение прояснится. Он попробовал повернуться еще раз, уже медленнее, и увидел на месте кабины абсолютное побоище. Весь перед фургона был в крови и кусках уже подмерзшего мяса, уже занесенный снегом. Но кроме этого, не было никаких следов лосихи, которую они сбили. Да и не это было главное, а найти Медика. Сначала он не видел мужчину, но постепенно смог разглядеть его вяло висевшую руку, а затем плечо у очертаний переднего сидения. Он не двигался. К великому огорчению его американской гордости, он немедленно забеспокоился о том, не погиб ли доктор. Нутром он чувствовал, что его не должно это заботить, что без еще одного нациста мир станет только лучше, но это не остановило его от того, чтобы двинуться в сторону передних сидений. Он осторожно поднялся на ноги, остерегаясь того, что силы могут внезапно оставить его; удостоверившись, что справится, он сделал несколько шагов вперед. Ноги дрожали, словно желе, и Солдат еле удержался за стену фургона, чтобы не упасть. Скорая загудела под его ногами; он подождал несколько секунд, прежде чем продолжить. Когда он наконец добрался до прохода из задней части скорой в кабину, он приготовился к худшему. Медик еще дышал. Его дыхание, прерывистое и слабое, выходило небольшими облачками; грудь болезненно вздымалась и опускалась. Ему очень повезло вообще остаться в живых. Лосиха влетела прямиком в него; мало кто выживал после столкновения с копытными на дороге, а они еще и упали после этого с обрыва. Все лицо у него было в крови — неизвестно, его собственной или крови животного, но Солдат был уверен, что и того и другого было немало, — и его подбородок и левая половина лица были в темных лиловых порезах. Нос у него тоже был сломан. Очки с него куда-то пропали, и он сидел с закрытыми глазами так, что его голова была запрокинута к потолку. Второй рукой, которая не свисала в проходе, он слабо держался за грудь. И его ноги зажало под разбитой приборной панелью. Солдат видел случаи похуже на поле боя — и в Польше, и за время работы в команде Красных. Когда они только начинали сражаться вместе, еще на лесопилке, их Разведчик в одном из раундов перепрыгивал с крыши на крышу, и вражеский Снайпер метким выстрелом прострелил бостонскому бегуну коленную чашечку. Потеряв равновесие, парень в конвульсиях приземлился на крышу ближайшего здания, пробил крышу и упал прямо на лезвие огромной пилы, которая отсекла ему обе ноги. Солдат тоже вертелся неподалеку, скрестив лопаты с Солдатом Синих, но даже в пылу битвы он в ужасе раскрыл рот, увидев эту сцену; другой Солдат воспользовался тогда моментом и всадил свою лопату ему в шею. Очнувшись в комнате возрождения, он увидел Разведчика сидящим на полу неподалеку, а рядом с ним Инженера. Они переглянулись тогда, взаимно понимая, что больше сегодня бегун на поле боя не выйдет. Не для каждого первое возрождение было приятным: для кого-то оно становилось довольно тяжелым ударом. Но здесь, в этом небытие, не было возрождения. Не было ничего. На поле боя искалеченные ноги проблемой не были, но сейчас он вполне мог от этого умереть. Казалось, что правая нога приняла на себя удар; из того, что Солдату было видно через разорванную штанину, плоть была изорвана и изуродована, и Медик без сомнения был в ловушке. Солдат, конечно, не был экспертом в медицине, и у него не отбирали лицензию за то, что он удалил скелет у какого-то бедолаги, но его опыта было достаточно, чтобы запихать себе обратно в брюхо четыре метра собственных кишок во время военных действий. Пока кровавые воспоминания о Польше не всплыли на поверхность полностью, он затолкал их обратно в память и вытянул руку, чтобы тронуть Медика за плечо. Звук его собственного голоса заставил его внутренне дернуться; несмотря на его голосистость на поле брани и боевые крики баньши, сейчас он звучал хрипло и жалко. — Док? Солдат не ожидал, что ему сразу ответят, но Медик тут же застонал в ответ. Он все это время был в сознании, буквально на поверхности. — S-Soldat? Несмотря на то, что это было его звание на немецком, на языке, который Солдат решил ненавидеть всей душой, он был рад его слышать. — Да, это я. Давно очнулся, фриц? — Не знаю, — неуверенно ответил немец. Его голос звучал еще хуже. Наверняка у него было еще и сотрясение, хотя Солдат не брался оценить его тяжесть. — Я… не очень помню, что случилось. Мы куда-то врезались? — В лосиху, — сказал Солдат. Он обвел взглядом кабину, чтобы перевести взгляд на что-нибудь еще, кроме своего раненого сокомандника, которого в обычных условиях давно бы подхватило технологией возрождения. Его взгляд остановился на панели радио… вдребезги разбитой. Приемник, болтавшийся на проводе, был единственной более-менее целой деталью, а все остальное выглядело словно остатки от взорванной турели. Несколько регуляторов снесло с панели совсем. Осознание этого дополнительного отягчающего обстоятельства тяжелой ношей легло на плечи Солдату. Они ни с кем не могли связаться. Они остались совсем одни. Как Медик под развороченной приборной панелью, как щенок на дне колодца, они оказались в ловушке. Медик заныл, выдергивая Солдата из раздумий. — Я… не чувствую ногу. Правую. Ту самую, которую зажало под сиденьем. — Уверен? Он не ответил, и пусть даже Солдат убеждал себя, что голос немца ему противен… эта тишина его пугала.***
Скорая Медика была пародией на скорую. Потому что в любой скорой помощи должны быть хотя бы намеки на любые медикаменты, а в этой машине не было абсолютно ничего. — Не будь дураком, — раздраженно сказала ему Лопата. Она довольно долго молчала, и сейчас она впервые за всю дорогу заговорила с ним. — Этот дурацкий медик ездит только в город вместе с командой. Не помнишь, что ли? Зачем ему тут медикаменты? — Тихо, — ответил Солдат, пробираясь дальше по искореженной машине. У него самого было только два чемодана, а у Медика не было ничего, потому что он отправил весь багаж вместе с птицами отдельным рейсом. Как он сказал, для них и для всего медицинского оборудования места в машине бы не хватило. В чемоданах Солдата были только две дополнительные куртки и Лопата, которая, как оказалось, гораздо больше сгодилась для вылазки в холод наружу, чем одежда. Ветер пронизывал его до костей, но он устоял на ногах, держась за стену фургона. Несмотря на отвратительную видимость, он смог рассмотреть, что снаружи урон от падения с обрыва был заметен еще сильнее. Краска поцарапана, металл разворочен, вокруг все в обломках, уже покрывшихся снегом… Единственным, что еще уцелело, были цепи противоскольжения на шинах, которые Инженер установил накануне отъезда из Дабл-Кросс. Добравшись до переда машины, Солдат потянул за исполосованную шину, ближайшую к нему; она слезла почти без усилий. Солдат положил шины на снег, оценил текущий снегопад и принял другое решение — закинуть их на спину и унести в машину, вдруг пригодятся. Задние двери скорой просто так было не закрыть, поэтому он решил попытаться скрепить их между собой с помощью цепей, снятых с шин. — Думаешь, это вас спасет? — снисходительно мурчала ему под руку Лопата. — Если метель не кончится, все эти решения «на первое время» вам не помогут. Ты более-менее в порядке, так ведь? Оставь доктора и уходи. Мы с тобой пережили Польшу, помнишь? И это переживем. Просто уходи. Звучало заманчиво. Но Солдат сразу же оборвал этот ход мыслей в голове. — Я АМЕРИКАНЕЦ, сестричка. Мы своих не бросаем. — Он не свой, он немец. Фриц. Нацист. Один из тех 6578 мразей, которых мы с тобой уничтожили в Польше. Так пусть будет 6579! Даже не надо его убивать, он сам замерзнет насмерть. Кто узнает-то? Администратор просто отправит замену. Другого медика вместо этого поганого немца. Перед машины был полностью разбит, причем еще от столкновения с лосихой там, наверху. Если — то есть, КОГДА, исправил себя Солдат — они выберутся отсюда, Инженеру выдастся возможность повозиться с этой развалюхой. Либо так, либо Поджигатель и Подрывник вместе ее взорвут ко всем чертям. Так как Медик все еще был придавлен приборной панелью, двигать его было бесполезно. Такими темпами он очень быстро либо замерзнет до смерти, либо получит обморожение. Без возрождения и уверенности в том, спасут ли их, Солдат понимал, что надо как можно сильнее отсрочить гипотермию. Теплоизоляцию в машине было не найти; только поролон, от которого не было вообще никакой пользы. Другой идеей было сорвать крышку с капота, чтобы закрепить вместо лобового стекла. Он подумал, что от таких сильных повреждений крышка отойдет легче, но совсем забыл о том, что эта чертова штука может просто застрять на месте. Под тяжестью лосихи и падения с обрыва крышку вдавило настолько, что у Солдата не хватало сил ее даже открыть — не то, что отделить. — Игнорируешь меня, — мягко сказала Лопата, почти обвинительно и таким тоном, словно это лично ее обидело. — Ты раньше так не делал. — Потому что не нравится мне, что ты говоришь, сестричка, — проворчал он, предпринимая еще попытку отодрать крышку от капота. Шея снова заныла, в глазах поплыло; когда зрение прояснилось, он привалился к капоту, тяжело дыша. Возможно, его травмы все-таки были тяжелее, чем он думал. — Он один из Красных, и даже если он немецкий кусок дерьма, я не дам ему умереть. МЫ вместе выберемся из этой дыры. Мы все. — А утром ты бы такого не сказал, — хмыкнула Лопата. Если бы она была человеком, она бы сейчас задрала нос. Солдат представлял ее холодной брюнеткой; вся из себя, черное платье и кроваво-красная помада. Красивая женщина, да, но с куском льда вместо сердца. Она очень изменилась со времен войны. Сейчас она вела себя намного жестче… даже если говорила правду. — Если бы этот Медик даже попытался на тебе ставить свои опыты, как с тем русским, ты бы его убил без задней мысли. Может, даже с помощью меня. А теперь тебе представился шанс избавиться от него. Ты просто трус и не- Она вдруг замолчала в его руках — он максимально крепко схватил ее за рукоятку. — НЕ. Смей. Звать. Меня. Трусом. Она промолчала. Впервые за долгое время она действительно разозлила Солдата. Была бы она женщиной, черт возьми, он бы дал ей пощечину. Только когда он оглядел местность, он наконец увидел лосиху. Ее было труднее заметить под снегом, но кровавые следы были все еще хорошо видны; Солдат почувствовал, как ноги сами ведут его к ней. Как бы сильно им ни насолила эта чертова животина, все же ей досталось больше всех. От ног осталось не пойми что; от удара об землю такой сокрушительной силы ее тело буквально развалилось на куски. Голова соединялась со свернутой шеей лишь несколькими сухожилиями. Глаза ее были широки и полны страха, словно отражая то, что она чувствовала перед смертью. Солдат пнул ее по голове, поскользнулся, упал, с трудом поднялся на ноги и пнул ее еще раз. Первый раз он представлял, как бьет Лопату. Второй, третий, четвертый и пятый раз он бил себя. Снова, и снова, и снова.***
Оставался один-единственный вариант. Риски были, конечно. Либо Медик умрет от потери крови, либо от шока, а если и выживет, — даже если они проживут достаточно долго, чтобы их сокомандники смогли их найти — то процедура возрождения могла не восполнить этот урон. Их данные обновлялись каждый раз, когда они попадали на новую базу, и Медик останется инвалидом на всю жизнь; разве что по дурацкой счастливой случайности их прошлые данные еще не уничтожили, и тогда им повезет. С проведением всей этой операции тоже были вопросы. У них не было ни антисептика, ни болеутоляющих, ни медицинских инструментов — только маленький фонарик, который Солдат нашел где-то в машине, причем без батареек. Все, что у него было — это Лопата и фляга с алкоголем, которую ему на прошлой неделе дал Подрывник. По крайней мере, Лопата была достаточно острой. Не идеально острой, но другой у него не было. — Тебе это хотя бы понравится, — пробормотала она тихо, едва слышно за ревом ветра. Покореженный металл вокруг них скрипел, качался от метельного вихря. — Лучше нацист, чем Инженер или Разведчик. — Заткнись. — Это был первый случай на его памяти, когда он с ней так разговаривал. Избавив машину по возможности от снега и разбитого стекла, Солдат скрепил цепями створки задних дверей. Потом можно было пойти снять с колес остальные цепи, если понадобится. Пока что в кузове по крайней мере не было ледяного сквозняка. Прежде чем идти в кабину, он удостоверился, что все приготовил. Одну запасную куртку он расстелил на полу как подстилку для сна; поролон, который он содрал, можно было немедленно использовать как жгут; Лопата была наготове в одной руке, а фляга в другой. Все в полной готовности. С бешено колотящимся сердцем он пробрался к кабине. — Медик? Сначала Солдату показалось, что он не дышит. Медик не двигался, и его внешний вид ухудшился с тех пор, как Солдат последний раз собирался с силами, чтобы взглянуть на него. Ледяной ветер и непрекращающийся снег наложили свой отпечаток: немец был очень бледен, кожа его сильно посинела по сравнению со здоровым цветом лица. Порезы казались теперь темнее, словно чернильные пятна черного, а не лилово-бурого цвета. Чувствуя, как сердце бьется в горле, Солдат достал до плеча немца и потряс за него — сильнее, чем требовалось. Медик застонал от тряски; он был жив и впервые с момента аварии открыл глаза. В темноте его взгляд казался стеклянным. Расфокусированным. — Солдат? — Надо тебя вырезать оттуда, фриц, — мрачно сказал он, пытаясь сохранять нейтральное выражение лица, но на него сама собой наползала гадская гримаса. — А не то замерзнешь насмерть. Солдату не хотелось объяснять это дополнительно, и он надеялся, что Медик и так его поймет. Долгое время тот не отвечал, и Солдат в какой-то момент испугался, что все-таки придется объяснить подробнее, но тогда немец наконец повернул к нему голову. Без очков он выглядел намного моложе, даже несмотря на кровь и порезы. Его лицо было удивительно спокойным. — Вы сможете меня вытащить отсюда, только если отсечете мне застрявшую ногу. Чувство тошноты заполонило нутро. Солдат почувствовал, будто его схватили за горло. — Есть идея получше? — Нет, — ответил Медик слегка странным голосом. — Идей нет. — Тавиш мне тут давал немного сидра… могу предложить. — Слабак, — вдруг прошипела Лопата, так тихо, что Солдату показалось, что он сам это себе вообразил. Только когда она завибрировала у него в руках, он понял, что она заговорила, и прямо в тот момент он едва не переломил ее об колено. Медик все еще смотрел на него невидящим взглядом. В конце концов он кивнул после долгой тишины. — Хорошо. — Хорошо? — Отнимайте ногу, — проговорил Медик. — Пока у Красных есть наши старые данные для возрождения, все будет хорошо. Восстановлюсь позже. Он протянул Солдату окровавленную руку; тот не хотел думать, чья кровь была на перчатках, человеческая или животная, и просто протянул ему флягу. Медик дрожащей рукой открыл крышку и глотнул содержимого. — Фриц, ты точно… не против? — спросил Солдат. — Выбора нет, — ответил Медик таким тоном, словно он больше пытался убедить себя. Он опустил флягу и запрокинул голову, рвано выдыхая и мелко дрожа, хотя Солдату казалось, что это скорее от страха, чем от холода. На самом деле, он впервые видел, как этот человек чего-то боялся. — Просто… дайте мне пару минут. И он послушался. Боль не была в новинку им обоим. Ампутация тоже, но каждый раз, когда он отрубал кому-то руку или ногу, это было в нападении на Синих. Все эти раны не имели последствий, и даже ранее в Польше, Солдат снес головы многим нацистам одной лишь Лопатой. Только вот сейчас он не бился за гонорар или за право выжить. Сейчас ему нужно было ампутировать ногу товарищу по команде, чтобы спасти ему жизнь. Психологически это было нечто более личное. Он собирался отсечь товарищу ногу, используя только саперную лопатку и шотландский сидр. Как бы то ни было, он дал Медику столько времени, сколько требовалось. Даже если это всего лишь для того, чтобы дать приготовиться самому Солдату. Дыхание немца было слабым и прерывистым; ему потребовалось несколько минут, чтобы глотнуть из фляги еще один, последний раз. Допив содержимое до дна, он отдал ее Солдату. — Х-хорошо. Приступайте. Солдат тяжело выдохнул, осознав только сейчас, что он задержал дыхание. Лопата тихо гудела у него в руках, и он занес ее над пострадавшим, целясь острым краем туда, где под искореженным металлом была зажата нога Медика. Разорванная плоть выглядела как заледеневшая уродливая кровавая масса, а совсем не как часть человеческого тела. Лопата задрожала в руке, едва сдерживая радостное волнение, пока Солдат пытался рассчитать точное место, куда ударить… и затем вонзил ее со всей силой. Окупилось все то время, что он потратил на ее заточку в прошлом, причем окупилось самым ужасным образом. Она почти сразу дошла до кости, пробив штанину, а под ней — кожу и мышцы, словно тесак. Послышался хлипкий звук, когда Лопата пробила плоть, и кровь вспыхнула, вырвалась из новой раны. Медик дернулся, запрокинув голову, и раскрыл рот в беззвучном крике. Только на следующий удар его голос прорвался. Солдат попытался заглушить его в голове, насколько возможно, и вонзил Лопату третий раз. На этот раз не очень метко, но он ощущал через дрожавшую рукоятку, что попал по кости. После четвертого и пятого удара, когда Лопата пробила кость и плоть и ударилась в сиденье, Солдат отбросил ее в сторону — к ее большому неудовольствию, потому что она негодующе закричала, — обхватил Медика и потащил на себя. Другая его нога не была зажата, поэтому он легко достал немца. Кровь пропитала сиденье и плеснула на приборную панель; он протащил мужчину в заднюю часть машины, положил на заранее расстеленную куртку и немедленно принялся накладывать жгут на обрубок ноги. Он не хотел думать об искалеченной ноге под приборной панелью. Не хотел думать о том, для чего только что использовал Лопату. Не хотел думать про метель, про лосиху, про Польшу, про что угодно. Медик выл. Метель участливо подвывала ему снаружи и заглушала его вопли.***
Жгут выполнил свое предназначение и остановил кровотечение, но Медик все равно потерял очень много крови. Солдат набросил на него вторую запасную куртку и его собственную сверху, чтобы согреть мужчину, но даже несмотря на отсутствие метели, которая давила на Медика в кабине, он все равно был очень плох. Насчет шока Солдат, похоже, не ошибся, но еще хуже была угроза гипотермии. Вне сомнения, она началась еще тогда, когда Медик был зажат в стальной ловушке, но вместе с кровопотерей и общим шоком она бы наступила гораздо быстрее. Солдат и сам это чувствовал. Когда он закончил накладывать жгут и сел рядом с Медиком, он понял, что перестал дрожать, и последние полчаса пытался заставить себя дрожать снова. Если ты дрожишь, значит, тело пытается согреться. Не дрожишь — значит, оно сдается. Лопата обозвала его слабаком. Он отказывался верить ее словам. Не слабак он. — Думай что хочешь, но это ничего не изменит, — горько сказала она. За шумом метели ее голос жужжал едва слышно, далеко на задворках его разума. Солдату казалось, что она восседает на том месте, куда он ее бросил, и смеется над ним. — Сострадание удел слабых. Душой и телом. Ты жалок. Убей Медика и докажи, что ты не такой, Бен. — Иди ты к черту, — вдруг зарычал он, чувствуя, как ярость поднимается из глубины души, облизывая его языками пламени. — Тебе только это важно? Людей убивать? Ты не та Лопата, которую я всегда знал. — Ты сказал, что ненавидишь Медика, но вот ты пытаешься его спасти, — снова сказала она. Как бы далека она ни была, ее слова все же задевали струны в его душе, о которых он даже не подозревал. — Ты не тот Бенджамин, которого я всегда знала. — Увы, Бенджамин умер давным-давно. Это был последний раз, когда он с ней разговаривал, и впервые за долгие годы Солдат пытался подавить слезы злобы, зажимая лицо ладонями. Она столько лет была его другом, и ради чего? Он так долго держал ее под сердцем, чтобы она отвернулась от него? Солдат не знал, на кого злился больше — на нее или на себя. Чуть позже, уже успокоившись, Солдат заметил кое-что на руке Медика, которая находилась ближе к нему. Немец лежал рядом с ним, давно уже без сознания от боли и кровопотери, и его рука торчала из-под куртки Солдата, служившей ему одеялом. Солдат хотел было уткнуть эту негодную руку обратно под куртку, чтобы она больше не вторгалась в его личное пространство, но увидел кое-что. Сначала он подумал, что у немца на руке ушиб, но потом стянул с нее перчатку и увидел татуировку. Всего-то две буквы и трехзначное число, но Солдат не пытался разглядеть их. Он и так знал, как выглядела татуировка жертвы концлагеря. Он оставил Медика в машине. Забрав Лопату, он выбрался через лобовое стекло. Потом он зашвырнул ее как можно дальше в лес, выпрямился, стоя на снегу, и закричал.***
— Я никогда не был нацистом, — тихо пробормотал Медик, когда очнулся. Его было почти не слышно за ревом метели. С того времени, как он потерял ногу, прошел час, а может и два. Солдат потерял счет времени, чтобы не сойти с ума или хотя бы не усугубить свое сумасшествие. После того, как попытка построить на улице иглу провалилась, он вернулся в скорую. Все для того, чтобы не вспотеть и не умереть от холода еще быстрее; совсем не потому, что он устал, замерз или потерял надежду. Все же слова Медика его спугнули. Он дернулся, мгновенно осознавая с ужасом, что чуть не уснул, и повернулся к немцу. — Я знаю. Медик не открывал глаза, но его лицо выражало мучительную боль. — Они вломились к нам в дом. Убили моего любимого, уволокли меня в Аушвиц… — Док- — И этот чертов розовый треугольник. — Слезы потекли по его щекам, плечи задрожали в беззвучных рыданиях. Он говорил что-то еще, но настолько по-немецки и неразборчиво, что Солдат не смог даже попытаться это понять. Медик рыдал еще долгое время, пока снова не потерял сознание. Солдат подтянул его ближе к коленям и прижал к себе. — Держись, Медик.***
— Док? Просыпайся. Медик заворчал, но ничего не сказал. Метель снаружи совсем не утихала, хоть Солдат и очень надеялся, что оно уляжется. Все становилось только хуже. Ветер усиливался, но Солдат не мог собраться с силами, чтобы выйти посмотреть самому. Он пытался сохранить как можно больше тепла, а если он выйдет наружу, то только ускорит остывание. Он устал. На самом деле ему больше не было холодно, и это было еще страшнее того, что ему пришлось отрубить Медику ногу. Он не боялся умереть — все-таки его работа в команде Красных требовала отсутствие страха смерти, — но он не хотел умирать в этой глуши. Медик не ответил ему, и он повернул голову к немцу. Даже в темноте он видел, насколько призрачно тот выглядел; губы посинели, под глазами появились темные мешки, синяки постепенно чернели и опухали. Казалось, он жить-то не очень хотел, не то что разговаривать. Нахмурившись, Солдат снова потряс его, на этот раз сильнее. — Док? Медик. — Мм? Его взгляд потянуло к перевязанному остатку ноги, и он усилием воли отнял оттуда свое внимание. — Черт возьми, только попробуй умереть у меня на руках, фриц. Мы выберемся отсюда. ЖИВЫМИ, слышишь? НЕ СМЕЙ умирать! — Вы тоже недавно уснули, — с тенью возмущения пробормотал немец. — Неправда. — Правда. И это напугало Солдата сильнее, чем он хотел бы признать. Он попытался вспомнить. Разве он засыпал до этого? — Неважно. Ты хочешь жить? — Не знаю уже, — сказал Медик таким голосом, словно признаваясь в преступлении. — Я слишком устал… мне все равно. — Не спи. Потерпи еще немного. — Тогда вы тоже не спите. По правде говоря, в этот раз Солдат не был уверен в том, что сможет выполнить свое обещание.***
Раньше, когда он был еще ребенком, еще до того, как опека забрала его у матери и отправила к дяде-ветерану Первой мировой, у Солдата была собака. Глупый золотистый ретривер по кличке Дуг. Изначально он принадлежал его бабушке, но когда она умерла, это глупое радостное животное перекочевало в их жизнь. Делайла ненавидела его, но Бен любил собаку больше всего на свете. Поэтому, когда однажды ночью соседи напились, стреляли в лесу какую-то дичь и приняли Дуга за койота, Солдат был убит горем. — У тебя была когда-нибудь собака? — спросил Солдат полушепотом. Теперь он лежал рядом с Медиком на боку, совершенно обессиленный. Он не помнил, когда именно переместился в лежачее положение, но как только он в нем оказался, то понял, что подняться больше не сможет. Лежать было слишком приятно и тепло. Медик долго не отвечал. — В Штутгарте у нас с Лукой был щенок леонбергера. Леони. Они застрелили ее вслед за Лукой. — Прости, что спросил, — пробормотал тот. — Ничего. Все в порядке. Я скоро увижусь с ними. — Не говори так, — прошептал Солдат так громко, насколько ему позволил голос. — Держись, фриц. Еще чуть-чуть. Медик ничего не ответил. Солдат не знал, что за порода такая — леонбергер, но он представил, что такая собака была бы еще больше Дуга. Сам-то Дуг был жалким подобием нормального золотистого ретривера. Шерсть у него была не такая гладкая и густая, как у двух других ретриверов в его районе. Еще он был худым как смерть. Несмотря на это, у Солдата были о нем самые теплые воспоминания. Первые два года в начальной школе были непростыми, особенно когда мать забывала отвезти его в школу, и Солдату приходилось идти туда пешком восемь километров. Дуг всегда бежал подле него и сидел у школ в ожидании конца уроков. Когда Солдат выходил на крыльцо, Дуг буквально отводил его домой. Еще он лучше всех остальных собак лизал хозяина в лицо. Дуг был мертв уже почти сорок лет. В любом случае, даже если из-за холода Солдат начал бредить, он точно понимал, что сейчас ему лицо облизывал не Дуг. На плечо ему наступила лапа; лизание прекратилось, и собака заскулила. — Сторожевой? — прохрипел он. Немецкая овчарка громко гавкнула ему прямо в ухо. Последнее, что Солдат запомнил перед тем, как отключиться — свет фонарика и крики хорошо знакомых красных сокомандников.***
Когда он очнулся, над ним слева нависал Шпион, а напротив него стоял Снайпер; оба выглядели непривычно взволнованными, хоть обычно они показывали безразличие по отношению к товарищам. Шпион был одет в жилет и рубашку с закатанными по плечо рукавами, а Снайпер — только в рубашку, и на нем не было привычных очков и шляпы. Солдат сел на месте так резко, что они отпрянули. — Вы двое одеты неподобающе для битвы! Сейчас же переоденьтесь, пока я вас не пнул прямиком обратно в- У Шпиона опустилось лицо, и он резко стал сильно больше походить на обычного себя. — Ох, прошу вас, лягте обратно, пока не сделали еще какую-нибудь смертельную глупость. И тогда память Солдата начала выбрасывать ему обратно все произошедшее. Он замер, оглядываясь. Маленькая комнатка, посреди нее кровать; он сидел на этой кровати в брюках и майке. Его каска лежала рядом на столике ближе к Снайперу. Единственное окно в комнатке покрылось ледяными узорами. Он в Колдфронте. Он в Колдфронте, и он жив. — Где Медик? — немедленно воскликнул он, тщетно пытаясь заставить себя не паниковать. — Он в порядке? Отвечайте сейчас же! Шпион хрюкнул и взглянул на Снайпера с самодовольством. — Да, с ним все будет хорошо, mon ami. Не пойму, чего вы так волнуетесь. — Не кричи так, мы же с тобой рядом стоим, — произнес Снайпер, абсолютно игнорируя Шпиона. Очевидно, француза это раздражало, потому что лицо у него опустилось еще сильнее. — Да, дружище. Ты спас Медику жизнь. Еще немного, и вы бы оба замерзли насмерть. — И возрождение бы вам не помогло, — недовольно вставил Шпион, вклиниваясь обратно в разговор. — Несмотря на все ваши недостатки, если бы вам на замену прислали кого-то другого, я бы повесился. Вас мне уже достаточно, страшно представить, кого могли еще прислать. Солдат лег обратно, чувствуя себя неожиданно очень устало. По крайней мере, эта усталость была приятнее, чем та, в холоде на полу разбитой скорой помощи. Он мог немного расслабиться. — Мне пришлось отсечь Медику ногу. — Мы заметили, — спокойно ответил Шпион. Снайпер ударил его локтем в бок. Пока француз, согнувшись пополам, закашлялся от неожиданного толчка, австралиец воспользовался возможностью продолжить мрачный разговор. — Но ты спас ему жизнь. Инжи мне рассказал, что случилось с фургоном. Если бы ты не вырезал Медика из переднего сиденья, он бы не выжил. — Солли? Очнулся? — в дверной проем просунулась голова Инженера. Он был без каски, а его вечные очки переместились на лоб. — Ага, — ответил тот. Инженер зашел в помещение, широко улыбаясь. Солдат и так обычно рад был его видеть, но в этот раз его появление было практически даром небес. — Рад видеть тебя живым, дружище. Вы с Медиком здорово нас напугали. Честно говоря, думали уже, что расстанемся с вами. — Как вы нас нашли? — Мы подумали, что что-то случилось, когда вы перестали отвечать по радио, — ответил Инженер. — Мы пытались до вас дозваться после того, как доехали, а вы молчите. Метель началась, мы уж чуть не проехали мимо того места, где фургон пробил забор. Спасибо Сторожевому, он с ума сходить начал, когда мы мимо проезжали, потом дверь открыли, и он побежал вниз под гору. Солдат кивнул. — А Медик? Молчание. Солдат резко сел обратно. — Что с Медиком? — Он потерял ногу, — сказал Инженер. — Да я знаю, я сам ее отсек, Инжи. — Нет, я не об этом… Он ее потерял насовсем. Данные машины возрождения обновились, когда мы его привезли без ноги, а потом он и вовсе отчалил. Ногу он не вернет. У Солдата упало сердце. — Ох. Инженер улыбнулся. Не радостной улыбкой — в ней был налет печали. — Да, дружище, такие дела. Я сейчас работаю над механическим протезом. А так, Медик в порядке. Ты отдохни пока пару дней, Бог свидетель, вам бы отлежаться после этого всего. После этого сокомандники оставили Солдата в одиночестве. Он закрыл шторы и заставил себя лечь спать, хоть и чувствовал себя тревожно. Они выжили, и пока что все остальное было неважно.***
Солдат вновь увидел Медика только через неделю. Все это время команды были заняты своими делами, потому что Администратор на неделю отменила сражения. Из-за происшествия с Медиком или по какой-то другой причине, Солдата не заботило. Большую часть этого времени он провел, отлеживаясь в своей комнате, причем больше он восстанавливался ментально, чем физически. Физически он был в порядке, но в голове все еще была путаница. Частично это было из-за отсутствия Лопаты. Одна его часть хотела убежать обратно в лес на ее поиски, другая же, гораздо более весомая, отказывалась. Он не хотел, чтобы его звали слабаком. Пусть катится к чертям. Когда к нему постучался Разведчик и сказал, что Медик хочет его видеть, Солдат выскочил за дверь еще до того, как бегун договорил. На подходе к лазарету стойкий запах птичьего корма и антисептика ударил ему в нос; он толкнул дверь, и несколько голубей тут же разлетелись в стороны, выше, на самый верх операционной. Он и так знал, что Медик держит птиц, но чтобы столько… Еще около дюжины голубей наблюдало за ним, склонив головы, воркуя друг с другом и обсуждая посетителя. Наверное, подумал он, в их глазах он выглядел так же смешно, как и они с его точки зрения. Следующим, кого он увидел, был Пулеметчик, а у его ног лежал Сторожевой пес. Огромный русский сидел в другом конце комнаты в кресле, которое для него было явно маловато. Овчарка подняла голову, увидев Солдата, коротко и глухо гавкнула, а затем опустила голову обратно и притихла. Тогда Пулеметчик заметил его и подозвал ближе. — Доктор в другой комнате, — сказал он. — Пытается сам пристроить себе новую ногу. — Протез, в смысле? — Пулеметчик кивнул. — Да. Инженер молодец, сделал Медику замену. Вместо той, что он потерял. Он хотел попытаться сам ее подсоединить без помощи Инженера. И моей помощи. Впервые за долгое время Солдату было нечего сказать. Долгое время они оба неловко молчали; Солдат стоял у стены, а Пулеметчик съежился в своем маленьком кресле. Было тихо, за исключением воркования голубей и тяжелого дыхания спящего пса. — Спасибо, — вдруг сказал Пулеметчик. Солдат фыркнул. — За что? — За доктора. — Пулеметчик не смотрел на него, но лицо его выражало огромную сосредоточенность; он поднял свои большие ладони и сделал неопределенное движение руками. — Не хватает английских слов, чтобы это выразить. Но я очень благодарен. Он мой хороший друг. — Из-за меня он ноги лишился. — Неважно, — сказал Пулеметчик. В этот раз он посмотрел в глаза Солдату, и в ярком солнечном свете его взгляд имел электрический оттенок. У него были очень яркие голубые глаза. — Ты спас доктору жизнь, хоть и делаешь вид, что он тебе не друг. Этим ты принес пользу команде. Дверь в соседнюю комнату открылась, и Медик наконец вышел на свет божий. Пес немедленно проснулся и вскочил с места, радостно виляя хвостом, не обращая внимания на то, что вместо ноги у доктора теперь была черно-серая конструкция. Солдат повел себя похоже на пса, потому что немного вздрогнул на стуле, немедленно обратил внимание на Медика и разглядывал теперь его механическую ногу. Она была очень похожа на Оружейник у Инженера. Такая же анатомически точная и каким-то образом автоматически приводила металл в движение с помощью нервной деятельности. У колена стоял манометр, и поршни на протезе издавали хлопки и шипение, когда он передвигался. Медик сразу увидел Солдата, но тут же перевел взгляд на Пулеметчика. — Ну, что думаете? Здоровяк хмыкнул. — Необычно. Странно выглядит, но это дело привычки. Неплохо. — Тогда можете идти, — сказал он. — Увидимся с вами позже. Солдат не возрождался после аварии, и я бы хотел его осмотреть, bitte. Позже можем сыграть в шахматы. Пулеметчик кивнул и покинул комнату, забрав с собой Сторожевого. Когда они ушли, Медик рассеянно махнул рукой в сторону Солдата, все еще избегая зрительного контакта. — Садитесь на стол и снимите майку. Металлическая нога шумно стучала по полу, пока немец шел к столику и отгонял надоедливых голубей. Солдат мог только стоять и смотреть. Один из самых смелых голубей клюнул Медика в палец и поднялся в воздух, а затем приземлился ему на плечо; когда доктор обернулся, Солдат понял, что не выполнил его просьбу. Практически на автомате, он разделся и сел на стол для осмотра, положив руки на колени. Хотя бы единственный раз в жизни он чувствовал себя спокойно при осмотре. Солдат не помнил, когда в последний раз он приходил к врачу по собственной воле. Медик пожал плечами, держа в руках стетоскоп и планшет с записями. — Инженер любезно согласился сконструировать мне протез. Не волнуйтесь, он прекрасно функционирует. — Знаю, — сказал Солдат. — Он рассказывал. Медик поднял бровь. — Вы сегодня какой-то тихий. С вами все в порядке? Нет. Не в порядке, но он бы никогда это вслух не признал. Солдат сидел молча, пока Медик осматривал его, прижимая кругляшок стетоскопа к спине. Потом он отвернулся и что-то записал себе в планшет. — А с тобой все в порядке? — Вас мучает совесть, — сказал немец, пропуская вопрос мимо ушей. Нет, с Медиком тоже было не все хорошо. Он мог притворяться сколько угодно, но в конечном итоге оба были в кошмарном состоянии. Может, это не так уж плохо, быть одного поля ягодами? — Нельзя просто так отрубить человеку ногу и спокойно жить дальше, — рявкнул Солдат, внезапно раздраженный. — Я бы с радостью провел вечер как-нибудь по-другому, знаешь ли. — Вы себе в нутро кишки запихивали во время войны. Мы каждый день убиваем людей. Солдат раскрыл рот, чтобы крикнуть что-то в ответ, но стиснул зубы и закрыл его обратно. Потому что, по правде, сказать-то ему было нечего. — Значит, вы бы чувствовали себя виноватым в моей смерти. — Да. — Неделю назад вы думали иначе. — А теперь не думаю. Чего ты от меня хочешь, фриц? Медик ничего не сказал и отвернулся к ближайшему столу, взял с него тонометр и вернулся к столу, где сидел пациент. — Ничего. Только измерю вам давление, и на этом все. Вытяните руку, bitte. Солдат снова послушался, и доктор закрепил у него на плече манжету. Он спокойно взял грушу и начал сжимать ее, накачивая прибор воздухом; Солдат наблюдал, как стрелка на манометре дернулась и медленно поползла вверх. Когда манжета сжала ему руку, он почувствовал, что на руку ему давило что-то еще. Медик держал его за руку чуть ниже манжеты и сжимал ее чуть сильнее, чем стоило. На лице у него оставалось все то же нейтральное выражение, но рука заметно дрожала. — Ты никогда не снимаешь перчатки, — проговорил Солдат. Медик ответил ему очень твердо. — Да, не снимаю. И я надеюсь, что вы никому не расскажете, что видели у меня на правой руке. — Я… соболезную. Медик наконец-то взглянул на него, и они впервые после аварии посмотрели друг другу в глаза. В очках он выглядел старше, а этот серьезный сосредоточенный взгляд прибавлял ему еще несколько лет. С некоторым испугом Солдат осознал, как они на самом деле похожи. Медик был совсем не так безумен, но оба они порядком устали от своих внутренних демонов. — Ты бы хоть сказал чего-нибудь. — Солдат натянул майку обратно и потянулся за курткой. — Я тебе столько гадостей наговорил. Про нацистов, все такое. Медик вздохнул. — Не хочу это обсуждать. Все это в прошлом, так ведь? Давайте забудем об этом. — Конечно, фриц, — широко улыбнулся Солдат. — Как только недельку отвоюем, как раз дороги от снега почистят, и мы с тобой смотаемся в ближайший бар. — Ох, даже не заикайтесь об этом. Когда переберемся в другое место, хочу навсегда забыть про снег. — Хорошо. Тогда в другой раз, когда сменим дислокацию. Знаю я одно хорошее местечко в Туфорте, «Забегаловка Мориарти». Там много чего импортного, так что немецкое что-нибудь тоже найдем. Конечно, с АМЕРИКАНСКИМ пивом ничто не сравнится, но если вдруг ты слишком неженка для лучшего алкоголя в мире, то я тебя осуждать не стану. Медик улыбнулся. — Ловлю на слове. И все будет в порядке, подумал Солдат. Все у них будет хорошо.