Левантате!

      МОРГ в ФЭС редко когда погружён во мрак. Разве что ночью, да и то не всегда — специфика вынуждает порой и в неурочные часы проводить срочные вскрытия. А так, чтобы посреди рабочего дня владения эти не были освещены яркими лампами… такое и вовсе едва ли не впервые.       Тёмную пелену, отчего-то совершенно зловещую, разрывают огни девяти свечей. Каждая в своём бронзовом подсвечнике, старина которых так резко контрастирует с оснащённой по последнему слову техники конторой.       — Ты души наши сохрани, — шепчет Тихонов, из-за чёрной мантии с неизменными тремя буквами на спине, практически сливаясь с темнотой. Его пальцы, озарённые лёгким свечением огня, крепко сжимают белый мел, умудряясь на плиточном полу вырисовывать очертания круга. — А душу мёртвого пусти.       Сотрудники ФЭС постепенно собираются в МОРГе. Надевают чёрные одеяния, не забывая про большие капюшоны, на миг практически полностью скрываясь из вида, затем берут со стола по подсвечнику, и образы их начинают просматриваться уже куда лучше.       — Ты как? — едва слышно спрашивает Субботин, подойдя к стене холодильных камер и осторожно коснувшись Ритиного плеча.       — Волнуюсь, — ещё тише отзывается Власова. Она пробегает быстрым взглядом по ползаюшему по полу Ивану, по Андрею с Оксаной, то и дело кивающим, что круг выходит ровным, по стоящей в стороне Антоновой, по стопке ещё не разобранных мантий, и вновь поднимает на Лёню глаза. — А если у нас…       — Всё получится, — не позволяя договорить, уверяет подругу Субботин. — Я тебе обещаю.       В во всех смыслах слова мрачном помещении появляется Шустов. Он молча, взгляда даже не подняв ни на кого из собравшихся, проходит к законченному как раз белому кругу, пересекает черту и по самому центру выставляет чашку Петри с лежащей в ней пулей. Пулей, убившей капитана Данилова.       После на Власову поднимает мимолётный взгляд и облачается в чёрную мантию, переставая отличаться от остальных. Оборачивается на распахнувшуюся перед начальством дверь и одним из первых занимает своё место в круге.       Валя засовы открывает на одной из камер холодильного блока и, поправив капюшон, занимает своё место в круге.       Тихонов обходит круг несколько раз, убеждаясь, что никто из коллег не пересекает черту, выравнивает по центру чашу с пулей, окровавленную спецовку, положенную Амелиной, фотографию из личного дела, принесённую лично полковником, и занимает своё место, кивая Галине Николаевне, что всё в порядке.       Прошедшие инструктаж сотрудники берутся за руки, отмечая каждый про себя, что пальцы некоторых настолько холодны, будто из мёртвых возвращать предстоит именно их, то и дело переводят взгляды на собранные по центру предметы и ждут, когда Рогозина, не только министерством внутренних дел наделённая властью, начнёт ритуал.       — Левантате! — разрывая звенящую тишину, произносит Рогозина.       — Левантате! — стройным хором вторят ей все восемь сотрудников, и пламя девяти свечей, расставленных перед каждым по кругу, вдруг становится ярче.       — Те конхуро! — проносится по МОРГу на девять голосов и звонким эхо отражается от каждой стены. — Деха лос сьелос асулес. Но те акуэстес эн эль суэло. Левантате! — обращаются к Данилову коллеги, без запинки проговаривая магический текст.       Свечи начинают гореть ещё ярче, они будто напитываются невидимой силой и освещают теперь почти что каждый уголок МОРГа, отражаются во всех до единой пробирках и тихо потрескивают. Пламя колышется из стороны в сторону, словно вокруг проносится ветер. Но его сильные порывы не сбивают пламени, не уменьшают его силы, а напротив приумножают, делают сильнее и лишь раздувают огонь, оплавляя воск.       — Но нос дехес, — продолжают ФЭСовцы, и треск свечей становится громче, пытаясь заглушить их слова. Но они лишь сильнее сжимают руки и ещё увереннее продолжают озвучивать своё заклинание. — Брилья кон ту луз. Левантате! — заглушая треск, произносят опера и эксперты.       За пределами круга разносится необъяснимый гул. И с каждой секундой он неумолимо становится только громче, словно что-то приближается к сотрудникам всё ближе и ближе.       — Левантате! — повторяют они, и свечи вдруг в один миг потухают, словно их задул несуществующий ветер.       Собравшиеся не размыкают рук и в густой чёрной мгле, окутавшей их с ног до головы, пытаются разглядеть хотя бы ближайшего. По спинам пробегает лёгкая прохлада, гул становится настолько громким, словно кто-то кричит у каждого над ухом.       И уже через секунду все девять о непроглядной темени мечтают как о спасении — яркая вспышка появляется откуда-то из под пола, пронзает пулю, кровавую спецовку и фото Данилова, обретает знакомые очертания, начиная сиять уже не так ослепительно, и устремляется в сторону холодильных камер. Проходит сквозь дверь одного из отсеков — того самого, что открывала Антонова и возле которого долго стояла Маргарита — и больше не появляется.       Треск свечей постепенно начинает сходить на нет, а через пару секунд у собравшихся создаётся впечатление, что его и вовсе не было. В добавок ещё и пламя вновь появляется на восковых огрызках — совсем не яркое, едва освещающее пространство вокруг очерченного круга.       В холодильном отсеке раздаётся грохот — такой, если бы об одну из стенок ударился человек, попытавшись подняться — и девять пар глаз незамедлительно устремляются в сторону звука. Слышится возня, почти неразборчивые тихие ругательства, и дверца холодильника с грохотом распахивается.       — Стёпа! — первой срывается с места Рита, когда Данилову наконец удаётся выбраться из холодильной камеры, и через мгновение уже оплетает его шею руками.       Как из ниоткуда появляется яркая вспышка и…       …капитан Данилов в холодном поту вскакивает на постели.       Он тяжело дышит, теперь уже наяву видя тёмную мглу перед глазами, но отчётливо понимая, что это не МОРГ, встряхивает головой, отгоняя остатки дурного сна и вытряхая из ушей лёгкий звон от резкого пробуждения. Стирает со лба испарину и оборачивается.       На соседней подушке, обнимая скатанное валиком одеяло, мирно спит Власова. Она вдруг улыбается сквозь сон, неосознанно перемещает ладонь на округлившийся животик, и в голове Степана появляется одна только мысль: «Хорошо, что кошмар этот приснился ни ей».       — Стёпа, — раздаётся за спиной Данилова, когда он выпрямляется, раз в третий окатив лицо холодной водой. — Стёп, ты чего?       — Всё в порядке, — почувствовав на плече своём тёплую ладошку супруги, отзывается капитан. Он смотрит на неё сквозь зеркало напротив и ладонью ловит холодную струю. — Просто ерунда какая-то приснилась, — не вдаваясь в подробности, поясняет Стёпа. Он склоняется, вновь обдавая лицо прохладой, выключает воду, разворачивается к Рите лицом и спрашивает неожиданное: — слушай, а когда человека воскрешают, он ведь в круге должен быть, а не в холодильнике, да?       — Чего? — не понимая, к чему такой вопрос, спрашивает Власова. — Кого ты воскрешал?       — Меня воскрешали, — не подумав, бросает Степан и тут же ловит перепуганный взгляд Маргариты. — Ну, ты чего? — он спешит прижать супругу к себе, обнимая за плечи и губами касаясь виска. — Не волнуйся так. Это просто дурной сон. Он ничего не значит. Но слушать рассказы Субботина о том, как они с соседскими ребятами в детстве спиритические сеансы проводили, я, пожалуй, больше не буду.       Рита в шею супруга утыкается носом, ещё крепче прижимается к его груди, не то сама так успокаиваясь от высыпанных Даниловым потрясений, не то от него самого отгоняя таким образом все дурные мысли и пугающие сны. Он нежно поглаживает её животик, зарывается в пахнущие яблоком волосы и чувствует себя защищённым ото всей чертовщины.       — Рит, — шепчет Стёпа и, когда Власова поднимает на него глаза, оставляет поцелуй на её губах, — пойдём спать. А то проспим УЗИ и не узнаем, кого же мы ждём.