Зеркало

Тимми никогда не может предугадать, что сделает Арми в следующий момент. Может быть, погладит по голове, прошептав что-то ласковое, любовное, утешающее? Или сгребет волосы в кулак, так что даже кожа на голове натянется, и станет раскачивать — больше, больше, пока комната не закружится у Тимми перед глазами? В такие минуты Тимми чувствует каждый миллиметр впивающихся в обнаженное тело веревок, каждый затянутый узел. А может, Арми опустит его вниз головой, так что Тимми коснется лицом пола и кровь будет стучать в висках быстрыми молоточками, а внутри станет пусто и гулко, словно в брошенном на произвол судьбы доме? И ни одной мысли, лишь странное чувство, будто Тимми вдруг перестает быть человеком и становится зверьком, пойманным в силки давно поджидавшим его охотником. Или Арми стянет веревки еще туже, так что каждый вздох будет даваться с огромным трудом, и сердце начнет бешено колотиться о клетку ребер, а Тимми испытает укол острейшей, отчаянной паники? Приступ длится недолго — до тех пор, пока тело не привыкает к боли. Веревки больше не давят, зато Тимми вдруг понимает, что возбужден. И каждый раз, когда Арми делает это с ним, Тимми кажется, что все происходит впервые, и что такого сильного чувства — смеси боли, стыда, похоти — он не испытывал еще ни разу в жизни. Тимми читал, что подобные чувства бывают у тех, кто подвергает себя сеппуку. Так и есть. Арми будто выворачивает его наизнанку. Каждый раз — заново. От стыда на глаза наворачиваются слезы, и Тимми закрывает их: видеть Арми, его улыбку, его заинтересованный, изучающий взгляд сейчас невыносимо. Тимми вдруг начинает злиться: на себя, на Арми, на то, что каждый раз, каждый гребаный раз позволяет ему делать это с собой. Злится — и дергается в веревках, и думает с раздражением, что похож на пойманную в сети паука муху. А в следующий миг Арми уже прижимает его к своей груди. — Тише, мальчик, тише, — Арми по-прежнему шепчет, а прикосновения его губ и пальцев рассеивают гнев и стыд Тимми. Он слушает мерное биение сердца Арми и успокаивается. Так — должно быть. Так — правильно. Так, рядом с Арми, в его путах, — Тимми готов провести вечность. Арми снова берет его за волосы, но сейчас его прикосновение почти нежное, почти ласковое. — Тимми, — зовет он. — Тимми... Тимми открывает глаза — и встречается с ним взглядом. И это не привычный Арми — его глаза кажутся двумя огромными провалами на побледневшем, с заострившимися скулами лице. — Что ты будешь чувствовать, что ты будешь делать, если я сейчас уйду, Тимми? — спрашивает Арми, вглядываясь в него, словно Тимми не человек, а зеркало. Зеркало его страстей, обратная сторона его собственных желаний. Но Тимми знает — Арми никуда не уйдет. Он тоже — зеркало. Зеркало, в котором отражается Тимми.