Элли любила рассматривать Джоэла. Для неё он был чем-то вроде панорамной картины: его детали раскрывались по-новому в зависимости от угла обзора. Миллер был устрашающий, отталкивающий, грозный и, без сомнения, до жути опасный. Опаснее кого-либо: зараженных, людей, животных. Все люди, которые застали начало эпидемии, неминуемо отличались от тех, кто родился уже в текущее время. И если подростки, которые застали только апокалипсис, росли и сразу принимали правила игры, то старикам пришлось адаптироваться к новой реальности. Неудивительно, что под гнётом обстоятельств многие стали суровыми. Но для окружающих Джоэл был чересчур жестоким.
И если молодым людям было просто неуютно под взглядом мужчины, то старшие - уже хорошо знакомые с лишениями, убийствами и войнами - узнавали эти глаза, в которых читались глаза снайпера, убийцы. Холодные, расчетливые, выверенные. И они не были особо далеки от правды. Хотя у Джоэла лично руки не были по локоть в крови, он сам в ней купался. А сотни драк, сражений, через которые Миллер прошел, только закалили и добавили шрамов на теле. Что не делало его привлекательнее.
Но это то, что видели незнакомцы. Элли же, со всем энтузиазмом ученого, раз за разом забиралась под каменную кладку сердца, ужиком подлезая под ороговевшую оболочку души, сама того не ведая, с точностью хирурга вскрывала его старые шрамы.
Внимательная и любопытная девочка изучала не только внешний, но и внутренний мир своего спутника. Она не могла объяснить, что её привлекало и заставляло изучать каждое движение мужчины, каждый жест; следить за его лицом и малейшим изменением эмоций. Спустя год жизни в Джексоне Элли могла с уверенностью заявить, что никто не знает Джоэла так хорошо и досконально, как она. Даже Томми.
Со временем, когда Элли подросла и увидела людей, их почти что нормальную жизнь и почти что нормальные семьи, словно без эпидемии, она поняла, что Джоэл занял ближайшее к сердцу место. Он неизменно стоял рядом с ней, опекая и защищая. Миллера сложно было назвать отцом года, хотя у девочки не было особо много опыта для сравнения, но он был лучшим отцом, которого Элли могла пожелать.
Смотря на других детей, Уилльямс завидовала им. У них были отцы, матери, братья, сёстры. Любовь, забота. Элли не могла объяснить, чего именно ей не хватало. Это было что-то невесомое, эфемерное; что-то настолько же бестелесное, насколько и необходимое. В детской и подростковой душе пофигизм смешивался с острой нуждой в семье и домашнем уюте. А потом Элли отдали в руки Джоэла.
Девочка не могла понять, в какой момент этот страшный мужчина стал ей настолько близок, что она самоотверженно выходила его, будучи раненным, а его объятия стали самым безопасным местом на свете. И чем больше Джоэл становился роднее, тем тщательнее Элли изучала его привычки.
Названная дочь наблюдала, как её названный отец во сне расслабляется. Как лицо, покрытое морщинами от вечно хмурого и недовольного выражения, разглаживается, становится спокойным. И хотя Джоэл не был сверх-мускулистым и крупным мужчиной, - ну, может немного больше среднего - но каждый раз, когда он засыпал, Элли казалось, что замирала целая гора. Её вершины, опасные обрывы, снежные метели и ледяные пещеры застывали, превращаясь в воплощение фразы «ледяное спокойствие».
В другие дни Джоэлу снились кошмары. Из-за инстинктов, выработанных за годы выживания в смертельно опасном мире, мужчина спал чутко, но при этом почти бесшумно. Каждый раз, когда сознание решало напомнить о себе и подкидывало Миллеру искаженные кадры прошлого, он превращался в напряженного, готово к драке, хищника. Только разбуди – застрелит, и только потом уже будет задавать вопросы.
Как позднее выяснила Элли, Джоэл ненавидел кошмары. Ненавидел их ненавистью человека, который предпочёл бы забыть своё прошлое, нежели вновь и вновь возвращаться в него во снах. Тема прошлого для Джоэла была больная. Потеря дочери всё ещё терзала Джоэла, пожирая его изнутри год за годом. Лишнее неаккуратное слово он не простил бы даже Элли.
Миллер в принципе не был разговорчивым, но бывали дни - в особенности когда ему снились кошмары, - когда он был крайне молчалив, в глубокой задумчивости теребил свои разбитые часы и, наверное, предавался воспоминаниям.
Элли как-то читала в одном комиксе, что утрата близкого человека – это неимоверное испытание для любого, кто будет вынужден через это пройти. И в данном случае необходимо в первую очередь отпустить усопшего. Тогда ещё тринадцатилетней девочке было сложно понять значение этой фразы, но Джоэл показал ей на собственном примере, что бывает, если не отпустить.
Готовый убить за одно только упоминание дочери, мужчина мог часами сидеть на веранде, лениво перебирая аккорды гитары или разглядывая разбитый циферблат, предаваясь болезненным воспоминаниям. Безмерные любовь, вина и тоска, когда Джоэл говорил о Саре, были настолько велики, что Элли могла вдохнуть их в легкие. И это травило намного сильнее, чем проклятые споры. Рассказывая что-то о прошлом, мужчина порой путался в деталях. И когда он признавался: «Я забываю», у Элли темнело в глазах от нестерпимой боли как за Сару, так и за Джоэла за то, что хранимые с неимоверной бережностью воспоминания неизбежно стирались под гнётом неумолимо бегущего вперёд времени.
Прошлое также напоминало Джоэлу о том, что он не молодеет: появление седины в волосах, скованность в движениях, проблемы с памятью... Миллер явно чувствовал себя развалиной, и это угнетало. Элли не могла видеть Джоэла даже с отголосками депрессии, поэтому она всячески пыталась отвлечь его от самоистязания, рассказывая ему хотя бы что-то новое, что узнавала из комиксов.
При всём этом Элли с ужасом понимала, что когда-нибудь настанет день смерти Джоэла. День, который перечеркнет её жизнь фатальной чертой на «до» и «после». Но она дала себе обещание, что до этого дня попытается выразить всю свою любовь и благодарность Джоэлу, чтобы тот понял, насколько он ей дорог. И хотя Элли никогда не имела полноценной и нормальной семьи, но судьба подарила ей взамен нечто более ценное, что она не готова была отдавать даже под угрозой смерти. Это она понимала наверняка.
<...>
Джоэл часто ловил на себе её взгляд. Любопытная девчонка, везде сующая свой нос, разглядывала мужчину, как какую-то диковинку в музее; но он пытался уснуть, силясь не замечать почти что зудящего чувства, что за ним наблюдают.
Джоэл считал, что хорошо разбирается в людях. И он действительно умел их видеть насквозь. Это качество помогало ему жить ещё до крушения мира, когда он выбирал друзей, работодателей и просто собеседников. Но когда грянула эпидемия, это умение оправдало себя в неимоверных масштабах. Джоэлу хватало одного только взгляда на человека, чтобы понять, что он – мразь. В этом хаосе повсеместного обмана и несущего за оным бедствий, в котором родился новый мир, Миллер чувствовал себя в своей шкуре, будучи контрабандистом, словно ныряльщик с аквалангом.
Мужчина не ошибался почти никогда, но в случае с девочкой он дал маху.
Считая, что маленькая соплячка будет только мешаться и висеть мертвым грузом на плечах, опытный контрабандист не воспринимал её всерьёз. Элли, мягко говоря, его удивила. Приятно удивила. Во время перестрелок, когда их жизни висели на волоске, а жить определенно хотелось, девочка умудрялась засунуть куда подальше свою эмоциональность и непоседливость, признавая Джоэла главным и слушая каждое слово. Уже потом, когда опасность проходила, девочка сводила мужчину с ума своими высказываниями и комментариями, но она доказала, что в нужный момент на неё можно было положиться.
По правде говоря, в какой-то момент Джоэл осознал, что уже не представляет путешествий без ноющей, почти вечно незатыкающейся и совершенно наглой девчонки. Своей непосредственностью и эмоциональностью Элли проникла в те отдаленные уголки мрачного сердца, которые мужчина поклялся никогда не открывать. Маленькая девочка-подросток залезла и обосновалась так прочно, что вырвать её можно было уже только с корнем. С сердцем.
Последующие события только укрепили эти эмоции. Идея отдать Элли своему брату впоследствии казалась глупой, бессмысленной и почти крамольной. Не то чтобы Миллер не доверял своему младшему брату, даже наоборот: Томми был одним из немногих людей, к кому Джоэл мог без опаски повернуться спиной. Но вручить жизнь и судьбу Элли даже ему он не смог. Столь напоминавшая ему дочку... Старый контрабандист не мог позволить себе потерять самый ценный груз в его жизни.
Честно говоря, Джоэл и сам не понимал, в какой момент Элли стала для него, словно родная дочь. Любые воспоминания о Саре резали душу хуже пыточных ножей, а раны, оставшиеся после той ночи, так и не затянулись, отказываясь превращаться в шрамы. Мужчина не мог физически отпустить дочку. Кошмары возвращали его всё чаще и чаще к тем событиям, а ощущение того, что время утекает сквозь пальцы, только усиливалось. Элли своим внезапным появлением умудрилась заставить чувствовать Миллера живым. Казалось, что молодость и энергия девочки передаются Джоэлу. Появляется желание жить, желание смеяться и учиться чему-то новому самому; желание учить и Элли. Благо, за свою весьма, на удивление, продолжительную жизнь он накопил достаточно знаний. Миллер начал чувствовать себя моложе, а время будто приостановило свой бег, давая насладиться счастьем.
<...>
В одно утро Джоэл проснулся и внезапно по-другому взглянул на Элли. Нет, он не стал её меньше любить или меньше переживать за неё; не стал считать своей истинно родной дочерью. Он просто перестал видеть в ней Сару. Свою Сару. Он, наконец, осознал, что Элли
не Сара. Она другая. Элли уже старше, она разговорчивее, своенравнее. Единственное, что у них было общего с Сарой – это улыбка. Такая же светлая и беззаботная. И за эту улыбку Джоэл готов был бороться со всем миром, если придется.
