Педагогика, любовь и никотиновые пластыри

Пожалуй, будний день каждого учителя немного напоминал ад. Осточертевшие школьные стены, непослушные дети, да еще и куча бумаг, от одного взгляда на которые хотелось завыть. К тому же эти всем осточертевшие педсоветы каждый божий день. Однако, по Сашиному скромному мнению, учителям точных наук всегда приходилось труднее, чем другим коллегам. Что математикам, что физикам, что информатикам — всем доставалось одинаково. Физику большинство учеников, мягко говоря, недолюбливали. А если говорить не мягко, то откровенно ненавидели, и всячески старались спроецировать эту ненависть и на самого Беличенко. И, если в старшей школе — где ранний пубертат у всех уже прошел — все было относительно спокойно, то после уроков в среднем звене Саше хотелось просто-напросто вздернуться. И ладно бы просто постоянно срывающиеся уроки, так ведь после этих уроков еще и приходилось тащить домой огромную кипу контрольных-практических-лабораторных-тестовых-срезовых работ. Иногда Беличенко правда не понимал, какой черт его дернул идти в педагогический. Но особенно он этого не понимал сегодня вечером, когда, отойдя всего на пару минут из кабинета, по возвращении увидел нашкрябанную ручкой прямо на своем, некогда чистом и аккуратном, столе надпись «Беличенко придурок» и дописанное рядом другим почерком «И пидор». Правое веко чуть дернулось, и Саша поднял на притихший седьмой Г класс нечитаемый взгляд.  — Это кто написал? — угрожающе-низким тоном спросил мужчина. По кабинету тут же посыпались смешки и шепотки, кто-то тихо спрашивал «Что произошло?» и «А че там?», но большинство все же были, так или иначе, причастны. Признаваться, конечно же, никто не спешил, равно как и сдавать своих. Из цензурных слов на языке вертелось только раздосадованное «Неблагодарные дети», но Саша лишь глубоко вдохнул сквозь зубы воздух и опустился в свое кресло. Порывшись в карманах своего рюкзака, Беличенко вытянул белую коробочку, закатил рукав и прилепил на руку никотиновый пластырь. Потом всего секунду подумал, прилепил еще один и на всякий случай еще и брызнул в рот никотиновым спреем. Все же с его работой бросать курить — это гиблое дело. И не то, что бы у Саши была такая тонкая душевная организация, что он мог настолько серьезно обидеться на «придурок и пидор», но свою роль сыграло то, что это был самый конец и без того выматывающего дня. Да и особенно его оскорбляло то, как озлобленно собственные ученики отвечали на то, что Саша просто пытался дать им знания, выполнить свою работу. Он ведь правда старался делать свою работу хорошо, правда хотел, чтобы на его уроках дети понимали материал, правда пытался быть добрым и не срываться на учениках. Но в ответ слышал, в лучшем случае, что он придурок. Беличенко было невероятно обидно, а руки от этого окончательно опустились. До конца урока он отстраненно залипал в телефон, и, кажется, это пробудило совесть хоть в ком-то — девочки предложили завтра в большую перемену помыть ему парту. Но заполнял журналы после ухода детей Саша все равно с ощущением гнетущей тоски и непонимания того, зачем этим занимается. Да и зачем вообще нужна такая работа, на которой тебя даже не уважают? Уже в который раз за свою карьеру Саша задавался этим вопросом. Придя вечером в свою квартиру, Беличенко, не раздеваясь и вообще едва переставляя ноги, упал лицом вниз на постель и заплакал. Даже не столько от самой ситуации: просто уже накопилось. Его до жути обижали шутники, срывающие уроки, обижали грубые надписи на партах и играющие в телефоны на уроках дети. Сегодня вечером на него обвалился ужас от того, насколько неблагодарной и бесполезной работой он занимается день за днем. И самое главное — он даже не понимал, что делал не так, чем заслужил такое отношение. Максим, вошедший вслед за ним в спальню, немного потерялся от вида жалобно хнычущего в подушку мужчины.  — Сань… ты чего? — удивленно пробормотал Никонов. Он пару секунд неуверенно постоял в дверях, а потом все же подошел ближе и лег на кровать рядом с Беличенко. Неуклюже притянул ближе к себе за сотрясающиеся от унылых всхлипов плечи и прижал к груди. Саша невольно ткнулся в его футболку и зажмурился, прижимаясь к ней щекой. От Никона пахло гелем для бритья и какими-то специями — пахло невероятно по-домашнему — и Беличенко чуть успокоился, наконец, чувствуя себя в безопасности. Заглянув в чужое расстроенное лицо, Максим со вздохом вытер костяшками пальцев Сашины мокрые щеки.  — Ну что случилось? — обеспокоенно спросил Никон.  — Меня так все достало, — прошептал Саша бессмысленно, тянясь за чужой рукой, — Я так устал. Макс вздохнул и мягким движением погладил его растрепавшиеся каштановые волосы. Их жизнь давно превратилась в череду странных ритуалов: то Максим, то Саша каждый месяц попеременно разочаровывались в учительстве, а потом по очереди друг друга успокаивали. Беличенко даже не представлял, что произойдет, если они разочаруются в учительстве одновременно, и кто их двоих тогда вообще будет успокаивать. Возможно, что именно тогда они оба и уволятся из школы. Саша прикрыл глаза и обессилено расплылся по подушке.  — Хочешь, фильм посмотрим? Или погуляем? — неуверенно предложил Максим.  — Ничего уже не хочу, — пробормотал мужчина. Их взгляды вдруг встретились: убитый и усталый с обеспокоенным и заботливым, и Саша, впервые за сегодняшний вечер, почувствовал хоть что-то приятное. Благодарность и любовь к Максиму.  — Тебе надо поспать, — заключил Никонов и вдруг приподнялся на локте, принимая сидячее положение. Он одним движением уверенно перевернул Сашу на спину и без спроса схватился за край его кофты. Единственное, на что хватило сил Беличенко — на то, что бы поднять руки и позволить стянуть с себя колючий коричневый свитер. Максим откинул свитер куда-то на пол и принялся расстегивать пуговицы чужой белой рубашки, затем аккуратно вешая ее на стул. После этого с совершенно бесстрастным лицом Никон расстегнул пряжку чужого ремня, а затем и ширинку джинсов. Саша чувствовал себя безвольной куклой в руках легко раздевающего его Никона, но, пожалуй, в сегодняшнем контексте это было даже приятно. Сдернув с мужчины штаны, Макс кинул их в сторону заваленного одеждой кресла, куда они, впрочем, так и не долетели. С грохотом пряжки ремня джинсы упали на пол посреди комнаты, а Саша чуть поджал ноги, ежась от прохлады. Чужая рука будто бы мимоходом проскользила по тонким икрам, и Максим, чуть наклонившись, чмокнул Сашу в коленку. Никонов даже носки чужие снял, бросая их куда-то в ножки кровати. Накинув на мужчину одеяло, Никонов повалился на постель рядом с ним и даже не поленился подоткнуть повыше края теплого пледа, посильнее укутывая Сашу. Его немного удивляла непонятно откуда взявшаяся заботливость Никонова, однако же, это неплохо помогало справляться с давящим унынием.  — Че это ты нежный такой? — пробормотал Беличенко в свой пуховый кокон.  — А ты че такой грубый? — усмехнулся Максим, накрываясь своим одеялом. От идеи общего одеяла они отошли еще в самые первые месяцы отношений, как только поняли, что в итоге по ночам кто-то обязательно это одеяло отбирает, а второй из-за этого обязательно мерзнет. Да и так было хоть какое-то чувство личного пространства, что Никонова, например, очень даже заботило. Сейчас же Сашу это скорее бесило, потому что хотелось, наоборот, прижаться поближе.  — Извини. Я тебя люблю, — вздохнул Саша, чувствуя, как тяжело было шевелить языком, — Просто очень устал. Никон улыбнулся и ударил по выключателю, гася свет. Потом Максим вновь обнял Сашу, прижимая к себе.  — Немного уже осталось работать, — улыбнулся Макс куда-то в чужие волосы, — А на Новый Год поедем куда-нибудь. Хочешь? Саша лениво закивал головой, пряча нос в теплой колючей шее и уже расслабленней выдыхая. И на Новый Год они действительно куда-то поехали, как Максим и обещал. Вот только Максим, видимо, забыл уточнить, куда именно они должны были поехать, и именно поэтому утром тридцатого числа они оказались трясущимися в автобусе на пути в Озерки. Саша был, впрочем, не то что бы против, но вообще-то хотелось бы посетить какие-то более экзотичные курорты. С другой стороны, было приятно спустя столько лет пройтись по улицам, знакомым с детства. В деревне за это время не изменилось ничего — да и что тут могло произойти? — и от этого невольно накатывали воспоминания из беззаботного детства, проведенного здесь. Школа, в которой он учился, магазин, куда бегал за продуктами, детская площадка, где он играл. Все это навевало неясную тоску по прошлому, хотя Беличенко и не мог назвать свое детство самым счастливым периодом жизни, периодом, в который хотелось бы вернуться. Свой Новый Год Саша впервые за последние годы провел вместе с семьей — мама тоже приехала сюда на каникулы из Барнаула. Было прямо как в детстве: довольно скучно — надоевшие праздничные салаты, голубой огонек и вино, которое Беличенко старался пить поменьше. Напиваться при матери, дяде и бабушке ему совершенно не хотелось. Никона с ними не было — он тоже остался со своей семьей, и Саше пришлось одному отдуваться перед мамой, отвечая на непрекращающиеся вопросы о том, как там они жили. Мама, кажется, уже давно смирилась, что ни внуков, ни невестки у нее не будет: если раньше она считала отношения сына лишь временными причудами, то теперь начала понимать, что все было довольно серьезно. В конце концов, они с Максимом были вместе уже больше двух лет, и отношения у них складывались вполне спокойные и стабильные. Саша не знал, как мать к этому относилась на самом деле — она была женщиной тактичной, и вряд ли когда-то сказала бы, что считает его выбор неправильным. Она старалась понять своего единственного сына, но возможно, что для нее было большим потрясением то, что они с Максимом, буквально выросшие друг у друга на глазах, теперь были вместе. По крайней мере, видеться с Никоном она не очень спешила. Поэтому первого января Саша один пошел в гости в дом друзей их семьи. Они жили недалеко от Сашиного старого дома — всего лишь в пяти минутах — в небольшом частном домике с закрытым забором садом. Перед воротами был аккуратно вычищен снег, скорее всего, самим Максимом, а от припаркованной рядом машины раздавался громкий смех и копошение. Беличенко пошел в ту сторону, пряча нос в вороте пальто, но дойти не успел — его узнали уже на подходе.  — Сашенька! — воскликнула Максимова мама, выходя навстречу и крепко обнимая мужчину, — Как вымахал-то!  — Здравствуйте, тетя Наташа, — радостно улыбнулся Беличенко, обнимая женщину в ответ.  — Беличенко, ну и патлы отрастил! Мать хоть тебя видела? — с улыбкой выглянул из-за машины ее муж.  — Видела-видела, — усмехнулся Саша, заправляя за ухо волосы, — А вы куда-то едете?  — А что, нельзя уже двум взрослым людям устроить себе свидание? — улыбнулся отец Макса. Наталья Васильевна толкнула его в бок и рассмеялась.  — Врет он, нам по работе надо отъехать, — пожала она плечами, — Но Максима мы с мелким оставили. Зайдешь к ним?  — Конечно, — кивнул Беличенко, мерзляво вздрагивая, — До свидания тогда.  — Вечером увидимся, — усмехнулся Алексей, открывая дверцу машины. Мужчина помахал на прощение Никоновым, когда они уже отъезжали от двора, и, вздохнув в шарф, все же пошел внутрь знакомого с детства дома. Саше, если честно, всегда нравилось возиться с детьми. И с подростками, и с совсем малышами — чаще всего он мог найти общий язык со всеми, было бы только на это время и силы. Кажется, все-таки мужчина не прогадал с педагогикой: хоть иногда эта работа была сложной и неблагодарной, все же Беличенко не мог представить, какая другая сфера могла бы настолько хорошо ему подойти. Братско-отцовский инстинкт бил в нем ключом с раннего детства, еще когда в детском саду он единственный из мальчиков играл в дочки-матери, и никуда не исчезал с возрастом. Саше не только нравилось заботиться, возиться, чему-то учить, у него это еще и вполне качественно получалось. По крайней мере, с братом Никона он моментально смог поладить. Хватило всего лишь трех чупа-чупсов, одного поднятия на руки и одной просьбы рассказать, как проходят его каникулы, чтобы очаровать болтливого второклассника. Максим все удивлялся, как Саша смог так быстро не только успокоить мелкого, но еще и усадить его делать домашние задания, которые тому задали на каникулы, но его парень лишь пожимал плечами на все вопросы. Беличенко нравилось сидеть с этой маленькой и еще более капризной версией Никона, смотря, как неуклюжие детские ручки вырисовывали циферки в ответы к примерам из таблицы умножения. К тому же так Максим, которого, видимо, брат за день окончательно достал, мог хоть немного отдохнуть. Саша лишь заинтересованно кивал на детскую болтовню и иногда говорил «Молодец, почти все верно», заглядывая в чужую работу, а Никонов в это время лежал на диване и наслаждался спокойствием. С новогодней ночи он был все еще помятый и немного похмельный — уж кто-кто, а Максим перед своей семьей пить точно не стеснялся. Когда с таблицей умножения было покончено, Саша быстро проверил ответы и, делая вид, будто это невероятно ценная награда, отправил мелкого смотреть мультики. Тот обрадовался так, как будто до этого ему кто-то запрещал смотреть эти мультики, и, не заметив никакого подвоха, включил телевизор. Беличенко лениво перебрался с пола на диван к Максиму, с улыбкой смотря на довольное детское лицо. Пока брат сидел к ним спиной, Никонов едва ощутимо погладил мужскую коленку, садясь плечом к чужому плечу.  — Ты всегда так хорошо ладишь с детьми, — удивлялся Макс, обнимая двумя руками диванную подушку.  — Это несложно, — пожал плечами Беличенко, устало откидывая голову назад и прикрывая глаза, — Просто с ними спокойно надо разговаривать.  — Да как с этим гремлином спокойным-то быть? — вздохнул Никон, поджимая под себя одну ногу. Саша улыбнулся, склонил голову к его плечу и сонно зевнул, потягиваясь. Со стороны телевизора шумела музыка из какого-то мультфильма, а за окном вновь пошел снег, опять медленно покрывая тонким слоем только недавно вычищенную дорожку. Зима в этом году была почти что волшебной - такой снежной и по-хорошему морозной, что нос щипало даже в помещении. Максим вздохнул и, оглянувшись на брата, мягким движением убрал за ухо Сашину темную челку, на что мужчина только улыбнулся, морща нос. Беличенко чувствовал легкость и спокойствие, словно в далеком детстве, прошедшем в этой самой деревне и в двух этих домах — своем доме и доме Никоновых. Пожалуй, они действительно не зря решили заехать на пару дней в Озерки.  — Ты бы хотел детей? — неожиданно спросил Максим, отчего Беличенко удивленно встрепенулся, поднимая голову от его плеча.  — А ты бы мне их родил? — насмешливо улыбнулся Саша в ответ.  — Очень смешно, — Никон закатил глаза, обиженно пихая мужчину локтем.  — Нет, ну, а зачем тогда спрашивать? — тихо, чтобы было слышно только им, усмехнулся Беличенко.  — Как будто детей обязательно рожать.  — Верно. Можно украсть, — кивнул Саша, но потом уже немного серьезнее продолжил, — Я думаю, если у нас в квартире еще и ребенок появится, то соседи точно что-нибудь заподозрят.  — Ты прав, — уныло пробормотал Никонов. Беличенко невероятно раздражала эта необходимость вечно следить за тем, не узнает ли кто-то об их взаимоотношениях. Не то, что бы его очень заботило мнение окружающих по этому поводу — скорее он боялся того, что за такое их с Максимом легко могли отстранить от работы и в принципе всячески испортить жизнь. Саше меньше всего хотелось скандалов с увольнениями. Мужчина вздохнул и хотел было погладить Никона по плечу, но вдруг сбоку на диван запрыгнул его брат, падая головой на колени Максима, а ногами на Сашу. Беличенко тут же испуганно схватил его поперек ног, не давая упасть, и обменялся с Никоновым красноречивыми взглядами. Пожалуй, свои проблемы стоило временно отложить на потом. Никонов никогда не был романтиком. Он не понимал смысла во всех этих вычурных свиданиях, в дорогих подарках и прочих приемах из дешевых мелодрам. Саша, слава богу, полностью разделял его отношение. Беличенко, конечно, любил всякого рода приторные нежности, но все же любому свиданию всегда предпочитал просто поваляться вдвоем в постели и попить пива. Любовь к пиву и валянию в постели вообще неплохо их объединяла, а особенно по субботам, которые они неделя за неделей стабильно проводили под одеялом в тщетных попытках, наконец, выспаться. Поэтому-то у Максима вызвало недоумение то, что в эту субботу Саша почему-то приперся домой с небольшим букетом цветов.  — Умер что ли кто-то? — недоуменно спросил с порога Никонов, делая большой глоток пива из банки. Саша, наступая на задники кед, быстро разулся, подошел к сидящему в кресле мужчине и всучил ему цветы. Максим удивленно уставился на них, ради такого даже отставляя в сторону пиво. Никон не был гением флористики, поэтому определить, что это были за цветы, так и не смог. Единственное, что он мог сказать наверняка: они были небольшими и розовенькими, в аккуратной шуршащей обертке. Скинув на стул пальто, Беличенко устало простонал и сел на диван поближе к чужому креслу.  — Любимый мой, это тебе! — притворно ласково улыбнулся Саша, укладывая голову на подлокотник.  — Ага, я почти поверил. Тут написано «Александру», — усмехнулся Максим, разглядывая бирочку на обертке букета, — Я уже испугался, что ты с возрастом становишься сентиментальнее.  — Куда уж дальше? — Беличенко потянулся, а потом привычно уложил голову на чужие колени, — Я, кстати, так и не понял, от кого букет.  — А кто отдал? — спросил Никон, зарываясь пальцами свободной руки в каштановые волосы.  — В кабинете нашел, — пожал плечами Саша. На самом деле, это было неудивительно: Александр Евгеньевич нравился многим в школе. Начиная от девочек из средней школы, заканчивая молодыми учительницами и работницами кухни. Это было и логично — в коллективе Саша был настоящей лапушкой и участвовал в подавляющем большинстве мероприятий, так что его трудно было не заметить. Максим, признаться, даже немного завидовал такой популярности, но Беличенко же это больше раздражало, чем радовало. Знаки внимания от девочек особенно вгоняли Сашу в ступор: ему было неловко напрямую отшить, и так же неловко подавать какую-то надежду. Ведь, если с парочкой учительниц он даже ходил когда-то на несколько свиданий, то школьниц игнорировал из чистого принципа, делая вид, что вовсе не понимает намеков. Ему и валентинки присылали, и записки подкидывали, и даже в кафе сходить предлагали, но цветов, кажется, никогда еще не дарили.  — Лучше бы конфет подарили, — заключил Максим, запуская пальцы в чужие волосы.  — Или коньяк, — кивнул Беличенко, лениво приоткрывая один глаз, а потом чуть нахмурился, — На самом деле мне все это не очень нравится.  — А что поделать, — усмехнулся Никонов, наклоняясь ниже к чужому лицу и обхватывая пальцами подбородок, — Кто ж виноват, что ты такой красивый. Беличенко рассмеялся, крепко жмуря глаза.  — Только красивый? — широко улыбнулся он, чуть приподнимаясь на локтях.  — Опять на комплименты набиваешься, наглеж? Максим схватился за кончик чужого носа и потянул, заставляя Сашу засмеяться и зашипеть одновременно. Беличенко шире улыбнулся и лениво переполз с дивана на кресло к Никону. Максиму пришлось прижаться к самой спинке, позволяя мужчине развалиться вдоль своей груди и откладывая в сторону телефон. Саша завозился у него на ногах, тыкаясь в мужчину то плечами, то острыми локтями, то выступающими ребрами. Максиму пришлось еще сильнее подобрать ноги, чтобы дать Саше место и прекратить его телодвижения.  — Хотя да, ты не только красивый, — прошипел Никон, пытаясь увернуться от чужих вездесущих конечностей, — Ты еще и костлявый дохера. Беличенко засмеялся и откинул голову на мужскую грудь, ленивым движением беря чужую руку в свою.  — Не обижайся, однажды я куплю тебе цветочков, — с насмешливой улыбкой пообещал Саша.  — Ага, еще не хватало наши общие деньги на хуйню тратить, — улыбнулся Никон, откидывая голову на спинку кресла. Беличенко усмехнулся в ответ и мягко переплел их пальцы, укладывая голову на чужое плечо. И Максим с растроганным вздохом осторожно убрал за ухо прядь сашиных длинных волос. Ладно, быть может, он был совсем немного романтиком. Возможно, у Саши Беличенко были некоторые проблемы с алкоголем. Точнее, с самим алкоголем-то проблем, наоборот, и не было, а вот со сдерживанием своих постоянных порывов набухаться уже как-раз-таки были. Сам он это яростно отрицал и вечно злился, когда кто-то ему об этом говорил, но Максим-то со стороны прекрасно видел чужую проблему. Когда свободное время позволяло, Саша часто пил много и бесконтрольно, напивался почти что до невменяемости. Никонова это невероятно раздражало, и каждый раз он безжалостно отправлял Беличенко спать в другую комнату, кривясь от запаха перегара. Однако это мало помогало, ведь посреди ночи мужчина все равно сам приходил спать к Никонову, мешая спать и одаряя все в радиусе тридцати метров ароматами сигарет и пива. При всем при этом, на работе Саша каким-то образом умудрялся появляться неизменно свежим и трезвым, так что терпел чужое поведение Никон всегда в одиночку. Поэтому Максим совершенно не удивился, когда в воскресенье Беличенко приполз домой под утро, гремя всем на своем пути и заставляя мужчину проснуться от шума. Сначала со всей силы хлопнула о стену дверь, потом загромыхала стойка для обуви, и в кульминации всего действа что-то явно свалилось на пол. Типичный маршрут пьяного Беличенко. Никон недовольно пропыхтел в подушку, но все же нехотя слез с постели, желая проследить, чтобы Саша случайно — или же специально — не убился. А Саша ведь вполне мог. Лениво натянув на себя футболку, Макс по холодному полу поплелся в сторону прихожей. Беличенко нашелся прямо там: он сидел на полу, обхватив руками колени и прислонившись спиной к закрытой входной двери, и иногда ритмично бился об нее затылком. Зачем он это делал, так сразу было и не сказать, поэтому Максим всего пару секунд удивленно разглядывал мужчину, а потом все же подошел поближе к нему, садясь рядом на корточки.  — Саш, вставай, а, — пытаясь говорить как можно более дружелюбно, позвал Никон и протянул Беличенко раскрытую ладонь, — Давай руку. Саша покосился сначала на его руку, потом — на лицо, и еще раз ударился головой о дверь.  — Макс, прости-и меня, — хрипло прошептал он, неуклюжими пальцами ловя собственную ногу и тщетно пытаясь разуться, — Я снова напился.  — Правда? А я и не заметил! — притворно удивился Никонов, развязывая шнурки на чужих кедах.  — Серьезно? — Саша поднял на него по-пьяному доверчивые глаза, чуть улыбаясь.  — Нет. Беличенко погрустнел и молча вернулся к своей обуви, лениво стаскивая ее с ног, а потом зачем-то снимая еще и носки. Лицо его было по-детски сосредоточенным, но грустным — Саша всегда был таким, когда выпивал. В волосах на чужой макушке блестели капли воды — кажется, совсем недавно прошел дождь — и Никонов мягко зарылся пальцами в Сашину челку, неловким движением стряхивая с нее воду. Саша еще более неуклюже скинул пальто и позволил Максиму подхватить себя за подмышки и поднять с пола. Никонов почувствовал, как подкосились чужие ноги, и поэтому тут же прижал мужчину к себе, не позволяя вновь упасть на пол. Саша схватился за его плечи, утыкаясь лицом куда-то в шею, и громко вздохнул, кажется, и не собираясь никуда двигаться. Наоборот, Беличенко лишь плотнее облепил Никона руками и довольно улыбнулся. Его спокойное теплое дыхание защекотало шею, заставив мужчину вздрогнуть.  — Саш, мне, конечно, нравится с тобой обниматься… — пробормотал Максим, без особого труда удерживая чужое податливое тело в вертикальном положении, — Но пошли лучше в кровать.  — Никон, я так тебя люблю, — будто и не услышав чужое ворчание, тихо прошептал Беличенко. Пьяно щурясь, он чуть отстранился от мужского плеча и с широкой улыбкой глянул в голубые глаза, — Ты теплый, — он неуклюже потерся щекой о максимову щеку, продолжая бормотать, будто в бреду, — Я очень по тебе соскучился… Макс не знал, на чем до сих пор держалось его поистине ангельское терпение, но, тем не менее, он даже смог удержаться от того, чтобы закатить глаза. Лишь крепче обнял Сашу и стянул с него промокший теплый свитер.  — Долбоеб, мы всего полдня не виделись, — устало вздохнул Никонов, но потом все же чуть мягче добавил, — Я тоже тебя люблю. Беличенко довольно улыбнулся и уткнулся по-собачьи холодным носом в чужую горячую шею, чуть потираясь о мягкую кожу. Его не менее холодные пальцы пробрались Максу под тонкую футболку и легли на талию, заставляя Никона вздрогнуть и мягко улыбнуться. Он лениво потрепал Сашины волосы. Все же ему не было неприятно возиться с пьяным мужчиной, даже несмотря на бьющий в нос перегар.  — Максим… Возьми меня на ручки. Никонов вновь красноречиво вздохнул, подкатывая глаза. Все же на пьяную голову Сашу тянуло на нежности даже сильнее, чем в трезвом состоянии. Однако, учитывая состояние Беличенко, заставить его самостоятельно идти в комнату было едва ли возможно. Так что Максиму не оставалось ничего, кроме как подхватить мужчину под бедра и, рванув на себя, все же поднять на руки. Саша что-то довольно пробормотал, схватился за его шею и обхватил ногами чужие ноги, мешая тащить себя в спальню. Никонов уже и забыл, каким же легким все-таки был Саша. Максим без особого труда удерживал над полом его худое угловатое тело, слыша в ответ только тихое сонное сопение. В конце коридора Макс чуть-чуть покоробился, не зная, в какую из комнат уложить пьяного Беличенко, но в итоге все же понес его в их спальню. Обычно Саша в пьяном состоянии только мешал спать: раскидывал руки по постели, пытался лечь на Никона и просто пах водкой, но сегодня мужчина все же решил дать ему шанс и улечься вместе с ним. Приоткрыв локтем дверь, Никонов зашел в спальню и как можно более аккуратно скинул Беличенко в развороченную постель, а потом завалился рядом с ним. Саша лениво перекатился на спину и, приподняв бедра, стянул до колен джинсы, затем скидывая их на пол. Затем он завернулся в одеяло и тихо закопошился в нем, сонно пытаясь принять удобную позу, но в итоге оказался на боку лицом к лицу с сонным Никоном. Максим смотрел на него — пьяного и уставшего, с пробивающейся темной щетиной на подбородке и собравшимися под глазами морщинками — и все равно считал самым красивым. Потрепанным и немного болезным, конечно, но все же невероятно прекрасным. Никонов вздохнул и подался чуть ближе к чужому лицу, едва не касаясь своим носом Сашиного, опаляя его лицо теплым дыханием. Беличенко блаженно улыбнулся и неуклюже просунул свою ногу между чужих, прижимаясь головой к мужской груди.  — Вот и что с тобой делать? — тихо вздохнул Максим, лениво поглаживая темный затылок, — Алкоголик.  — Ну, прости, — зашептал Саша в чужую грудь, заглядывая в максимово лицо. Их взгляды встретились, и Никон, окончательно перестав обижаться, сонно улыбнулся в ответ. Сашина рука нежно погладила чужое лицо, а затем притянула еще ближе, и мужчина коротко прижался губами к губам Максима, отстраняясь через пару секунд. И все же Никонов не мог прогнать его в другую постель, несмотря даже на бьющий в нос запах алкоголя. Макс улыбнулся шире и еще раз чмокнул Сашу, чувствуя на своих губах такой знакомый привкус чужих сигарет.  — Спи уже, алкаш, — улыбаясь, удовлетворенно вздохнул мужчина в чужие приоткрытые губы. Очередным унылым утром Максим не менее уныло сидел на бортике ванной и без особого энтузиазма пытался почистить зубы левой рукой. Казалось бы, элементарная задача, но ладонь не только была будто бы деревянной, она еще и жутко болела. Ведь только вчера Никон каким-то невероятным образом умудрился потянуть правое запястье и содрать кожу на пальцах левой руки. Ну, точнее, ситуация была обыденной: Беличенко наконец-то заказал в интернете шкаф в спальню — раньше вещи валялись то в кресле, то на полу, то в других комнатах — и они, естественно, решили, что вполне смогут донести его без грузчиков. Точнее, решил скорее Максим — Саше было попросту похуй — поэтому виноват все же был он. Кто ж тогда знал, что Никон неправильно схватится за этот шкаф и потянет руку. Еще и грузчиков все же пришлось вызвать. Поэтому сейчас Максим неуверенно смотрел на свою левую ладонь, в которой лежала бритва. Если уж почистить зубы у мужчины вышло с трудом, то исполнять акробатические этюды с острыми лезвиями ему тем более не хотелось, однако, и перспектива идти на работу с мерзкой щетиной тоже не особо вдохновляла. Со вздохом Никонов все же выдавил на пальцы комок пены для бритья и стал неуклюже размазывать ее по подбородку. Саша, стоящий рядом с ним у раковины, как раз только что закончил бриться и теперь с сомнением смотрел на чужие жалкие попытки. Макс недовольно нахмурился, поднимая на него взгляд.  — Чего смотрим? Тут человек вообще-то мучается, — возмутился Никонов, смывая с рук пену и беря в руки станок.  — Да так, — Беличенко пожал плечами, ероша полотенцем свои мокрые волосы, — Интересно, сколько раз ты порежешься.  — Будешь язвить — порежу и тебя, — ответил Максим. Внимательно смотря в зеркало, он первый раз провел линию бритвой. Вообще левая рука у него была удивительно бесполезной — тем более сейчас, когда она довольно сильно болела — поэтому мужчина старался вести ладонью аккуратнее.  — Господи, не могу на это смотреть, — закатил глаза Саша и шагнул ближе к ванной, — Давай лучше я. Максим даже не успел ничего сказать, как бритва оказалась в чужих тонких пальцах.  — Я же сказал, не язви, — нахмурился Никон и попытался выхватить бритву обратно.  — Да я правда помочь хочу, — Саша улыбнулся и смочил бритву под струей воды, — Ты только не дергайся, ладно? Выражение чужого лица тут же сменилось с недовольного на озадаченное.  — Ну… Ладно, — неуверенно ответил Максим, удивленно смотря на мужчину. Приподняв на себя чужое лицо, Беличенко подмигнул Никону и осторожно провел бритвой по щеке. Послышался такой привычный скрип срезаемых волосков. Никонов чувствовал себя странно: Саша вертел пальцами его голову, водил по коже лезвием, а сам он просто смирно сидел и неловко смотрел на чужое лицо, ожидая, когда мужчина закончит. Максим даже не мог понять, нравится ли ему это. Хотя, ладно, как вообще может не понравится то, что Саша так заботливо с ним возился и так старательно пытался его побрить.  — Надеюсь, ты не перережешь мне горло, — вздохнул он, когда Саша мазнул лезвием по шее.  — Хотел бы, уже давно бы перерезал. Беличенко взялся свободной рукой за основание чужой шеи и заставил немного повернуть голову, сбривая щетину под подбородком. Максим уставился в потолок, чувствуя тепло чужих рук и уверенные быстрые движения бритвы. Никонову нравилась чувствовать какую-то беспомощность в чужих руках. Закончив с этим, Саша наконец с улыбкой поднял глаза и наткнулся на чужой зачарованный взгляд.  — Что, понравилось? — насмешливо шепнул Беличенко. Он подался чуть ближе и вдруг сильнее сжал руку, лежавшую на шее, отчего Максим удивленно схватил ртом воздух, но не стал отстраняться. Наоборот - ещё заинтересованней оглянул мужчину и подался чуть ближе. Их лица оказались прямо друг напротив друга, и Саша довольно улыбнулся, а потом потянулся у чужим губам. Однако так до них и не дотронулся — лишь легко чмокнул в кончик носа и отошел на шаг назад.  — И че это было? — удивился Максим.  — Абсолютно ничего, — пожал плечами Беличенко и сдернул с сушилки полотенце, — Всего лишь помогаю бедному беспомощному человеку. Никон закатил глаза, но сказать ничего не смог — Саша тут же заткнул его тем самым полотенцем. Ну, не совсем заткнул — скорее пихнул его прямо в лицо и стал не слишком-то нежно вытирать от пахнущей ментолом пены. Максим зафыркал от попавших прямо в нос кусочков пены и все же рассмеялся, хотя все эти несколько минут и пытался сдержаться.  — Александр Евгеньевич, а вы только лицо бреете или и то, что пониже?  — Давай на вечер отложим то, что пониже, — усмехнулся Саша, откидывая назад полотенце, - На работу опоздаю. Он быстро приблизился к чужому лицу и, потершись с Максом теперь уже мягкими и гладкими щеками, все же кратко поцеловал в губы. А потом, к сожалению, тут же ушел переодеваться - урок начинался через каких-то полчаса. Так что Максим вздохнул и ещё раз провел полотенцем по лицу. Оставалось только покорно дожидаться вечера. Максим просто ненавидел педсоветы. Шел он на них, как на каторгу, а, уже сидя в учительской, лениво считал минуты до конца. Ему, как учителю физкультуры, особо нечего было на них обсудить — у него всегда все было в порядке — и выходило, что по полчаса в день он просто с невероятно вдумчивым лицом молча выслушивал ворчание своих коллег преклонного возраста и глупо кивал в ответ. В принципе, он мог бы получить абсолютно то же самое, если бы просто позвонил своим родственникам в Озерки. Да и все эти повестки, вроде экзаменов, ремонта школы и второгодников его вообще мало волновали. Его работа была до жути проста — кинуть в начале урока классу мяч и следить, чтобы никто этим мячом не убился — так что все эти муторные педагогические вопросы его едва ли касались. К великому сожалению, пропускать педсоветы было нельзя. А еще на них нельзя было просто молча играть в телефон, так что занять себя Никон никак не мог. Сегодня он, например, все полчаса от скуки залипал на Сашу. Просто потому что ему ужасно шел блондинистый цвет волос, а еще ужасно шла эта темная толстовка и новые плаги в ушах. Ну, справедливости ради, ему шло вообще что угодно, но сегодня от скуки Максим особенно явно замечал это. И, пожалуй, замечал не один Никонов: молоденькая учительница русского тоже все кидала на Беличенко задумчивые взгляды, которые тот, впрочем, игнорировал. Видя заинтересованность женщины в Саше, Максим испытывал даже не ревность — скорее просто какое-то радостное самодовольство. Ведь, в конце концов, сколько бы девушек вокруг не терлись, Беличенко все равно почему-то оставался с ним. Это чуть грело максимово самолюбие. Единственной полезной информацией, что узнал за сегодняшний совет Максим, была новость о том, что ему наконец-то привезли новые мячики, которые теперь оставалось только перенести со склада. И Беличенко тут же вызвался помочь ему перетаскивать тяжелую сетку, набитую инвентарем. Хотя, пожалуй, для них обоих это было лишь поводом остаться наедине. Вдвоем тащить большую упаковку было несложно — она была довольно легкой — да в принципе Максим справился бы и самостоятельно, но тогда у него бы не было официального повода затащить Сашу к себе в спортзал на время, пока у них обоих было окно в расписании. Обычно у Беличенко было слишком много дел, и он предпочитал все свободное время в школе проверять нескончаемые тетрадки, но сегодня тетради его, кажется, не так уж и сильно волновали. Никон открыл дверь в маленький пустой коридорчик, ведущий к раздевалкам и залу, и, пропустив вперед Беличенко, снова запер ее за ними. Запираться каждый раз, когда они оказывались наедине, уже давно вошло в полезную привычку. До подсобки с инвентарем Максим дотащил мячи уже самостоятельно и, едва скинув их куда-то в угол маленькой комнатки, резко прижал довольно улыбающегося Сашу к стене. У них уже давно состоялся разговор на тему того, что внутри школы они не должны были выходить за рамки «просто лучших друзей», что никто ни в коем случае не должен был узнать об их отношениях, что они оба все-таки учителя. Вот только соглашался со всем этим Никонов только на словах, а на деле же раз за разом не мог сдержать себя и сохранить расстояние между ними. Это было чертовски сложно, тем более сейчас, в таком заманчивом уединении. Ведь Максиму и самому было едва за двадцать, и от нормального педагога у него был, пожалуй, только диплом. Впрочем, Беличенко и сам был вовсе не против того, что чужие губы вдруг прижались к его губам в требовательном поцелуе. Наоборот, мужчина привычным движением обнял Максима за талию тонкими руками, притягивая ближе и позволяя сильнее вжать себя в тонкую стенку. Бояться случайных свидетелей не было смысла — в коморке даже не было окон, а за ее стеной находилась лишь старая сухая клумба розария: никто бы их не увидел и не услышал. И этот факт только добавил Максиму самоуверенности. Саша громко выдохнул и откинул назад голову, когда чужие влажные поцелуи перешли на его шею.  — Да Никон, блять, — единственное, что прошептал он куда-то в потолок, сжимая в кулаках чужую футболку. Максим сильнее сжал мужчину в руках, проводя ладонями по его бокам. Со стороны Беличенко, возможно, и казался относительно взрослым и крепким — как минимум, за счет роста и широких плеч — но на ощупь же он казался Никону таким неимоверно хрупким. Такая узкая грудная клетка, четко выступающие под кожей ребра и ключицы, резкий ломаный изгиб кадыка, острые коленки и худые ноги. Саша, казалось, состоял из сплошных острых углов и ломаных линий. Не сказать, что он был каким-то сексуальным или хотя бы чрезмерно привлекательным по общепринятым мужским понятиям, однако, Максима что-то в нем каждый раз очаровывало.  — Никон, я же просил… — прервавшись на тихий полустон, пробормотал Беличенко, — Не в школе… Саша громко втянул воздух носом, и Максим вдруг отстранился от его шеи, удивленно заглядывая в глаза.  — Я могу прекратить, если хочешь, — предложил Никонов, на что мужчина глубоко закатил глаза.  — Поздно уже, — усмехнулся Саша, вновь притягивая Макса к себе. В маленькой коморке было тесно и неудобно, поэтому Никонов несколько раз споткнулся, пока шел с Беличенко до другого конца помещения. Одним движением мужчина столкнул на пол мат, до этого спокойно подпиравший стену, и, почти не разрывая поцелуя, уложил на него Сашу. Потрахаться в собственном школьном кабинете на спортивных матах — это даже звучало смешно, да и Никон думал определенно не о такой карьере, когда шел учиться в педагогический. Но, пожалуй, Беличенко бы вряд ли понял бы Максима, засмейся он прямо сейчас, так что мужчина с улыбкой отстранился и поднялся с пола. Ему хватило всего минуты на то, чтобы сходить в тренерскую за своей сумкой и нарыть в ней пачку презервативов и лубрикант, лежащий там еще со времен какой-то совместной поездки. Вернувшись в подсобку, Максим на секунду замер в дверях. Из груди вырвался громкий восхищенный вздох от одного только взгляда на Сашу, упершегося в маты локтями и коленями. Он ерзал от нетерпения и прогибался в спине, а край толстовки чуть скатился по пояснице, обнажая бледную голую кожу. Пожалуй, именно в этот момент ситуация перестала казаться ему комичной. Никонову нравилась мысль о том, что всего лишь двадцать минут назад Беличенко со сосредоточенным лицом обсуждал проблемы их школы, а теперь он же без всякого стеснения стоял перед физруком на четвереньках, нетерпеливо закусывая костяшки своих пальцев. И во всей этой чертовой школе только один он видел Сашу таким. Ни многочисленные влюбленные в своего физика школьницы, ни учительницы, мило улыбающиеся вслед молодому преподавателю, никто из них никогда не узнает такого Беличенко. И дело было не столько в самом сексе, сколько в степени доверия, которое он показывал к Максиму, в степени любви. Ведь Саша был, в принципе, волен спать с тем, с кем ему захочется — Никон не был слишком ревнив — но при этом все равно уже третий год оставался с ним, с Максимом.  — Ну и че стоишь? О жизни задумался? — вздохнул Беличенко, недовольно оборачиваясь на мужчину через плечо.  — Не сбивай меня с романтической ноты, — усмехнулся Максим, бросая к чужим ногам тюбик лубриканта. Никонов подошел ближе, мягким движением проводя по чужим ягодицам поверх ткани брюк и легко их сжимая. Саша тихо втянул воздух, подаваясь навстречу, и тогда Никон уверенно потянулся к его ширинке. Расстегнув пуговицу, Макс одним движением сдернул чужие штаны до колен и провел выше по спине, сильнее задирая толстовку, забираясь двумя ладонями под теплую ткань, сжимая талию. Уверенные привычные движения, уже такие знакомые изгибы чужого тела, по которым Максим скользил руками. У них было не так много времени, так что Никон уверенно скинул чужие брюки и выдавил на свою руку немного смазки. Сашу, в принципе, не нужно было особо растягивать, так что Максим практически сразу же вынул из него свои пальцы и потянулся к пачке презервативов. Спустя всего лишь минут пятнадцать они уже лениво валялись вдвоем на матах, куря одну сигарету на двоих — у Максима это была последняя, а у Саши кончились пластыри. Датчики дыма тут уже давно не работали, так что можно было даже не проветривать, а спокойно выдыхать серые клубы прямо в потолок. Саша задумчиво смотрел куда-то поверх чужого плеча, лениво водя салфетками по лужице спермы на своей коже. Она стекла по острым косточкам и углам, собираясь небольшим неясно-белым пятном на сашином плоском животе. Скомкав грязные салфетки, Беличенко попытался докинуть их до урны, но, ожидаемо, не попал. Лениво упав лопатками обратно на мат, он протяжно вздохнул и провел ладонью по своей ягодице и бедру.  — Бля-ять, мне еще четыре урока так ходить, — пожаловался Беличенко, хмуря брови и оборачиваясь на физрука.  — Что-то болит? — обеспокоенно спросил Никон, туша окурок о ножку теннисного стола.  — Да не, ноги просто ватные, — прошептал Саша в потолок и улыбнулся одним уголком губ, — И сексом пахну.  — Не волнуйся, твои шестиклассники еще не знают такого запаха, — пожал плечами Максим и перелег ближе, почти соприкасаясь плечами, — Скажешь, что это эбонитовые палочки так пахнут.  — Нет, правда, ты душ открыть не можешь? — устало спросил Беличенко. Никонов с сомнением оглянул его. Саша стер не всю сперму: еще немного брызг было на бедре и внизу живота, а волосы у его лица чуть слиплись от пота. И, если Максим-то был и не против такого Беличенко, то в школе ему так появляться было точно нельзя.  — Только ради тебя, — премило улыбнулся Никон и потянулся к своим спортивкам, ища в кармане связку ключей, в том числе и от душевой, которой никто никогда и не пользовался, — Много воды не лей, а то с меня потом спросят.  — Возьму и назло налью, — фыркнул Саша, забирая протянутый ключ и поднимая с пола свои брюки.  — Тогда я завхозу так и скажу, что душ нужен был, чтобы Александра Евгеньевича от спермы отмыть. На это Саша только закатил глаза и, отпирая дверь в душевую, задумчиво пробормотал:  — И почему я все еще тебя терплю… И Максим правда не знал ответа на этот вопрос. Зимой над Барнаулом быстро темнело — уже к семи вечера зажигались фонари и многочисленные окна пятиэтажек, загоралась огнями набережная и далекая автострада. Пока что не очень холодный ветер врывался в маленькое помещение, шуршал по настенным полкам и шел дальше, в открытую дверь на кухню. С высоты балкона отлично просматривался двор и каждое светящееся окошко напротив, а вот их самих не было видно из-за того, что свет в квартире был погашен. Это было удобно, да и Саша переставал нервничать о том, что кто-то мог бы их заметить. Максима, если честно, эта необходимость в скрытности просто убивала. Нет, он все прекрасно понимал: им обоим не нужны были проблемы, которые могли бы возникнуть от случайного раскрытия их ориентации. Не хотелось получить ни от соседей по подъезду, ни от школьного руководства, ни от обеспокоенных родителей учеников. Не хотелось и терять свою нынешнюю вполне спокойную жизнь. Никон всё понимал, но при этом не мог принять. Его вгоняло в уныние то, что приходилось скрываться не то, что от случайных свидетелей, но даже от своих собственных родителей. В конце концов, черт, ему было уже двадцать пять, и вполне логично, что с каждым годом все сильнее хотелось хоть какой-то стабильности и уверенности в завтрашнем дне. По крайней мере, уверенности в собственной безопасности. А отношения с Сашей этой самой уверенности не слишком-то и способствовали. Но все же Никонов с самого начала знал, на что шел. Но, несмотря на тягу к стабильной жизни, мужчину всегда пугали вещи наподобие замужества, собственной семьи или хотя бы длительных отношений. Все это было какими-то чуждыми понятиями: очень долгое время он никак не мог представить себе нечто подобное с собой в главной роли. И его, если честно, все ещё удивляло то, как хорошо у них с Сашей все складывалось. Они с Беличенко редко говорили об этом вслух, поэтому Максима до сих пор иногда прошибала нервная дрожь от внезапного осознания того, что они с Сашей были вполне себе полноценной семьей. Никон не знал, хотел ли он провести с Беличенко всю жизнь. Мысли о старости вообще всегда вызывали у него страх и панику, так что о ней он никогда всерьез и не думал, а свою зрелость же попросту не мог пока представить. Да и перспектива вместе умирать тоже вызывала только тоску. Так что, быть может, Максим и не хотел быть с ним до гроба, но уж точно хотел бы провести вместе как можно больше времени. И пока что это получалось. Саша ведь и правда был замечательным. Он стоял возле Никона, высунувшись в окно, и понуро смотрел на то, как Макс курил сигарету — у Саши, похоже, сорвалась уже третья тщетная попытка бросить курение. На нем были лишь короткие боксеры, а блондинистые волосы чуть развевались на ветру, щекоча лицо и залезая в глаза. В темноте балкона его тонкая фигурка едва выделялась из монотонного городского пейзажа. Тонкая Сашина рука лежала где-то на чужой талии, лениво прижимая чужое бедро к своему. Максим облокачивался на окно, сжимая в зубах сигарету, и задумчиво смотрел на мужчину рядом с собой. Беличенко тоже оторвался от разглядывания двора и обернулся на Никона через плечо. Его волосы красиво взлетели от порыва неприятного ветра, а по лицу промелькнул свет от фар чьей-то машины. Эта, казалось бы, вполне обыденная красота почему-то завораживала. И Максим хотел было шагнуть чуть ближе, чтобы прижаться к Сашиному голому плечу, но тот вдруг резко оттолкнулся двумя ладонями от подоконника и зачесал приклеенные на руку пластыри.  — Никон, стрельни сижку, а то я щас умру, — наконец жалостливо попросил Беличенко, руша такую хрупкую романтику.  — Хорошо курить бросаешь, — усмехнулся Максим, шагая ближе к мужчине. Но он все же быстро сжалился: втянув в свои легкие побольше дыма, приблизил к себе чужое лицо и выдохнул дым прямо в раскрытые тонкие губы. Часть серого пара рассеялась вокруг их лиц, но все остальное Саша глубоко вдохнул, а затем медленно выпустил из легких, с легкой полуулыбкой наблюдая за светящимися в бликах фонарей мазками дыма. А Никон тут же сделал еще одну глубокую затяжку, вновь передавая ее мужчине. Чужие руки, едва касаясь, гладили то по затылку, то по плечам, еще сильней очаровывая Максима. И, передавая изо рта в рот еще одну порцию дыма, Никон вдруг почувствовал себя таким неизмеримо счастливым. В конце концов, не так уж и много ему нужно было для хорошей жизни.