Дьяволица

Коннор Фарлонг был селянином до мозга костей — типичным селянином, будто сошедшим с пасторалей художника-конъюнктурщика (конечно, сам Коннор таких мудреных слов знать не знал). Он был около шести футов росту, махал мечом лучше любого ополченца, умел читать по складам и растить смородину и крыжовник — коими была славна болотистая Западная Гавань. Ретта Старлинг, с успехом заменявшая не существующую в Гавани газету «Новости», цокала языком при виде гуляющего с очередной деревенской красоткой Коннора; красотки же, начиная от дочки кузнеца Бетти Смит и заканчивая дочкой ткача Кэтти Уивер, менялись каждые две недели. По всем законам жизни, Коннор должен был, в конце концов, жениться на Летти Гарднер — дочери садовника, старого Гарднера — и прожить с ней долгую, унылую и счастливую жизнь, ознаменованную рождением полудюжины детей и покупкой коровы и коня. По всем законам сказки, Коннор должен был встретить и полюбить девушку-аасимара, оказаться сыном потерянной королевы и занять законное место владыки, предварительно пережив множество увлекательных приключений. По всем законам истории, не подчиняющейся никаким законам, Коннор не женился на Летти, не встретил аасимарку и не купил корову. Он купил целое стадо — потому что в Крепости слишком много ртов для одной животины. А еще в Крепости была леди Кана, чьи тонкие, сжатые в розовую ниточку губы безмолвно говорили: «Деревенщина!». — Лорд Фарлонг, вы едите рыбу не той вилкой, — трагически шептала она на приемах, одновременно улыбаясь гостям. — Лорд Фарлонг, у вас есть свои покои, необязательно спать в конюшне, — строго отчитывала она Коннора, вернувшегося с очередного задания и проскакавшего на коне три дня подряд. — Лорд Фарлонг, это не каракули, это каллиграфия! — укоризненно поправляла она, отнимая у Коннора деловое письмо, которое он никак не мог прочесть. — Это дьяволица, — жаловался Коннор Келгару за кружкой эля, который леди Кана наверняка подвергла бы остракизму (а потом еще сильнее сжала бы губы при виде непонимающе распахнувшего глаза Коннора). — Она меня в могилу сведет. К гадалке не ходи. В ответ Келгар понимающе рыгал и набулькивал в кружку еще эля. Он был хорошим другом — а хорошие друзья чаще слушают, чем говорят. Коннор же был готов часами описывать, насколько ужасна и занудна леди Кана, не замечая переглядок и ухмылок Дункана и Сэла. — Лед-баба, нудная, вечно ей все не по нраву, — старательно перечислял многочисленные Канины недостатки Коннор, — то-то она в управляющие пошла, кто ж такую замуж возьмет!... — А красивая? — с любопытством спросила подавальщица Иветти, навалившись на стол всем своим роскошным бюстом. Ей не было дела до необразованности Коннора — ей просто нравились его широкие плечи, густые русые волосы и зеленые, как крыжовник, глаза. — Да, очень, — не подумав, ответил тот, и Дункан спрятал очередную ухмылку за шеренгой немытых стаканов. — Эф-фект-на-я, во! Леди Кана и впрямь была красоткой — где надо — тонкой, где надо — округлой, а уж эти ее глаза цвета черной смородины... но заумна, дьяволица, заумна! Такая умная, что... Коннор и не заметил, как начал захаживать в библиотеку, шарахаясь от вездесущего Алданона; вначале он просто искал книги по «эртикету, чтобы уесть эту бабу», потом как-то сами собой нашлись пособия по экономному ведению хозяйства, потом — об истории Невервинтера... Когда книги таинственным образом начали появляться в его кабинете, Коннор понял, что происходит неладное, однако останавливаться было поздно. Глаза-смородины Каны чуточку лукаво блестели, а губы перестали сжиматься и оказались вполне пухлыми. Лорд Фарлонг осознал, что попал в ловушку. *** — Итак, господа, таким образом я представил вам план долговременной фортификации Крепости-на-Перекрестке, — докончил свою длинную речь лорд Коннор, рыцарь Девятки Невервинтера, и перевел дух. Этот чертов план они с Каной разрабатывали полтора месяца — и что бы он без нее делал! Зато, судя по одобрительному гулу совета лордов, оно того стоило. Определенно стоило. «Деревенщина», — наверняка скажет Кана этим своим нежным голосом, когда он вернется в Крепость и обо всем ей расскажет, не упуская ни единой детали. Ни единой, мать ее, детали. И ради этого голоса стоило бы еще тысячу раз родиться в Западной Гавани. А весной он посадит в Крепости смородину — такую же черную, как глаза его дьяволицы.