***
В самом раннем детстве я видел в твоих голубых глазах зарождающуюся ревность, и обиду на своё собственное существование, на то, что оно у нас не было одним на двоих. Тебе непременно хотелось подражать мне, что бы понравиться, при том я тебе совсем не симпатизировал. Ты издеваешься надо мной, сам когда то очень больно поранившись о мои странные принципы. Тебе хотелось привязать меня к себе, просто что бы я бросал на тебя такие же грустные взгляды, и каждый раз получая отказ на что либо - подыхал от обиды. Такого не произошло, и ты, кажется, возненавидел меня за это ещё больше, но стал хитрее, изворотливее. Я тоже не ангел, но твоей хитрости я не понимал никогда, ты мог сделать больно так, что боль эта ощущалась как собственный комплекс, и никто уж точно никогда не винил тебя. В глазах других ты – плакса и нюня, мерзкое создание, при этом покорно подставляющее голову успокаивающим поглаживаниям старших и охотно принимающее с их рук леденцы на палочке. Наедине со мной ты чётко даёшь понять, что погладить тебя – себе дороже выйдет, а погладить уже так хочется – приучил.***
Ты стучишь по клавишам рояля, не щадя ни инструмент, ни свои пальцы, тебе никогда не нравилось, когда тебя заставляют. Упрямый и гордый, ты можешь сколько угодно реветь, но мнения своего не поменяешь, наоборот, с каждой каплей солёной влаги ты всё сильнее уверен, что твоя точка зрения стоит перегрызенной глотки оппонента. Нам тринадцать, ты редко заговариваешь со мной, ещё реже – с кем то помимо. Замкнулся в себе, и, к моему великому непониманию, кажется чувствуешь себя комфортно. Люди для тебя – слепая толпа, от которой ты только и ждёшь, что обидного «хнытик» или совсем уж грубого пинка, из разряда тех, что прилетали мне от тебя, солнце, когда тебя бесил факт моего существования. Ты любил прийти в мою комнату в грозу, и когда я спрашивал, страшно ли тебе, ты начинал водить пальцем по влажному стеклу, скрипящим звуком заглушая мой тихий голос. Ты не отвечаешь на вопросы, которые тебя не интересуют, а свои задаёшь крайне редко, одним из таких был вопрос: «Как думаешь, Солнце и Луна любят друг друга, или ненавидят?» Ты нахмурился и поёрзал на подоконнике, поправляя рукав длинного бесформенного свитера. Я всегда удивлялся и гадал, чем они привлекают тебя, но вслух высказываться не было и мысли, потому что скажи я что подобное – ты бы не снимал его больше никогда, мне на зло и из принципа. «Я думаю они не знакомы..» - бросил я тогда растерянно, и вздрогнул от тихого смешка – столько призрения в лице одного существа я ещё ни разу не видел. Тогда ты просто встал и ушёл, получив ответ на свой вопрос. Отставил меня в одиночестве на ещё добрые пять дней, пока опять не вылез из своей комнаты, что бы поглядеть на такое экзотическое животное, как человек. В частности на меня.***
Ты продолжаешь плакать, когда тебе что то не нравится, не смотря на то, что нам уже стукнуло шестнадцать. Я помню как твои слёзы начали обретать смысл, как сумбурные рыдания, хотя бы на толику искренние, стали превращаться в жалобные всхлипы и смазливые фразы, прерываемые сбившимся дыханием. Я чувствовал в этом всём ложь, и видел, что ты просто практикуешься в актёрском мастерстве, кое тебе помогало и по школе, и далее по жизни – строить глазки это несомненно полезное умение. С возрастом ты стал общительнее, и иногда говорил со мной не прерываясь на зевки от пяти до десяти минут, не спорю, рекорд, но ты никогда не говорил на интересующие меня темы, как и о своей личной жизни, которой, казалось, у тебя вообще нет, и всё твоё существование протекало у меня под боком, ох, как же ты ловко при этом воротил нос от меня, с моими жалкими попытками наладить отношения.***
На кануне нашего восемнадцатилетия ты вжимаешь меня в стенку, увешанную твоими рисунками, ими так восхищались родители и наша внезапно объявившаяся и так же внезапно пропавшая двоюродная сестра, я вижу в твоих глазах прежний лихорадочный блеск, ощущаю как ты сжимаешь моё запястье, и успеваю подумать, что от твоих цепких длинных пальцев, а говорила мама, был бы прекрасный пианист, останутся следы. Больше ничего подумать уже не успеваю, ты подаёшься вперёд и жадно меня целуешь. Вряд ли я успел тогда что то понять, но быстро отстранившись ты язвительно напоминаешь про сожжённый мною когда то личный дневник, переставший быть личным когда мы решили делить его на двоих. У близнецов, держишь в курсе ты, обязательно должно быть что то общее, что то на двоих. Дневник на двоих, комната на двоих, поцелуй – тоже на двоих. У близнецов, бли-зне-цов, какое странное слово. Мы с тобой близнецы, я пробую слово на язык, усмехаюсь – похоже на ложь. Отталкиваю тебя, не сколь разозлённый тактильным контактом, сколь твоим комментарием к этому, а ты смеёшься. Так слащаво, так, в тоже время, ядовито. Смеёшься и уходишь, оставляя меня в смятении, с так и не слетевшим с языка «ненавижу».***
Нам двадцать три, ты живёшь по адресу вечно-не-понятно-где, и чуть ли ни каждый месяц меняешь его, а я в своём вечном неудовлетворении, которое приносит постоянство, всё ожидаю что ты придёшь, в гости, по определению «незваного гостя», которому я бы в тайне обрадовался. Жду тебя, как в детстве, летом – в грозу, зимой – в метель, осенью – в пору тоскливого листопада. Ты не приходишь, и не придёшь. Я не выдерживаю, когда натыкаюсь в какой то, не имеющей для меня значения соцсети на твою страницу, кривлюсь в усмешке, болезненно сводящей скулы, и уже через десять минут оказываюсь на пол пути в метро, к тому адресу, который был чёрным по белому указан под последним постом, увядшим венком ромашек и цитатой, чем то из твоего – так на тебя похоже. Я нахожу тебя в абсолютной идиллии с самими собой, живёшь ты не богато, но со вкусом. На столе чашка ароматного кофе и очаровательный блокнот, ручка, кажется одна единственная на дом – ты бережливый. В блокноте – стихи, проза, что то про меня, что то, что я никогда не увижу. В глазах усталость и удивление, мне кажется от неожиданности ты даже забыл надеть маску презрения, и я смог увидеть тебя без неё. Ты гневно шипишь что то, когда я без приглашения захожу в дом, закрывая за собой дверь, и даже не думая разуться прохожу в гостиную. Я вижу, как твои глаза намокли, и, кажется, больше не вижу ничего. Ни-че-го. Ты просто стоишь и смотришь на меня, а потом вновь просишь уйти – надломленным голосом. Я никогда не видел тебя таким, что то новенькое. Ты сжимаешься и дёргаешь плечами, я помню как ты тогда сел поодаль, уставился куда то сквозь меня. Тогда я совершил ошибку, и дотронулся до тебя, в замешательстве из за такого твоего поведения взяв тебя за руку. Я ловлю полный ненависти взгляд на себе, прослеживаю одинокую слезу по твоей щеке и действительно готов расхохотаться, когда ты разбиваешь о мою голову аккуратную фоторамку, в фотографии внутри узнаю себя же. «Зачем ты пришёл!?» - кричишь, нет, сипишь, я позволяю холодным рукам сомкнуться на своём горле, хрипло смеюсь, уже не сдерживаясь, ты кричишь что меня ненавидишь, быстро срывая голос, и обмякая в моих руках, не мог, не можешь и не будешь способен ты на долгие истерики.***
Вскоре ты привыкаешь ко мне, вновь научившись ловко манипулировать моими чувствами, другого тебе не остаётся, когда я весело и нараспев объявляю, что переезжаю. Я не вижу в твоих глазах того детского обожания и обиды оставшегося без внимания фаната, но на тот момент я очень ясно осознаю, что я тебе нужен. Нужен, что бы утыкаться носом мне в плечо, нежась по ночам в моих объятиях, и кусать за ушко так внезапно и больно, выдёргивая из самых ярких грёз в реальность. Что бы дышать в губы в жаркие летние ночи, заставляя задыхаться, и всё время перетягивать на себя одеяло. Что бы по утрам подставлять подножки на лестнице и бить мои любимые кружки якобы случайно, а потом сладко-сладко целовать в губы и шептать, что так сильно ещё никогда никого не ненавидел. Ненавижу от люблю, а люблю от бли-зне-цы. Я знаю, что у тебя не было никого, и вряд ли будет, тебя такого не стерпит никто. Ты тянешь меня за волосы, когда хочешь, что бы я обратил на тебя внимание, нагло залезаешь на коленки, виснешь на моих плечах, так нежно обводишь пальцем каждую отметину на моей бледной коже, фыркаешь смешно и мило, опровергая тот факт, что это всё сделал ты, и снова тянешься целоваться, сначала ненавязчиво, в уголок губ, потом всё наглее и наглее, прокусывая мою нижнюю губу и так по собачьи зализывая ранку, с не менее щенячьим удивлением смотря на кровь. В глазах светится невинное: «Это что, я сделал? Да нет, ни за что..» Ты никогда не считался с моим мнением, оно для тебя было попросту пустым звуком, ведь ты всегда поступал по своему, но однажды, за редким разговором с тобой я выяснил, как же непозволительно много ты знаешь обо мне. Ты не раз пытался сбежать. Убежать от меня, от этих глупых отношений и всего, что напоминало тебе о твоей слабости. Братик, кем надо быть, что бы вместо стоящего у меня в подозрениях клуба через дорогу, сбегать на целые сутки, которые ты по чайной ложке увеличивал, и довёл до недели, в лес или на заброшку, где заниматься самозабвенным написанием стихов? Такой наглости я стерпеть конечно не мог, и выговорил тебе в лицо всё, что думаю о твоих прогулках. Либо ты сыграл со мной злую, несмешную шутку, либо это был первый уступок, на который ты пошёл ради меня. После нашего разговора, моего монолога и твоего молчания, посещения заброшенных построек прекратились. Зато ты взял моду просыпаться по будильнику в шесть, я так и не спросил, зачем тебе это было нужно, и будил вместе с тем уставшего меня, оставляя мне тем самым ровно сто восемьдесят минут на сон, ведь с моим типом и объёмом работы дать себе право пойти спать я мог лишь к часам трём ночи. С тобой моя жизнь казалась адом, но я понял, что без тебя она была бы ещё дерьмовее. Мыльная фраза, много мне довелось о ней думать, и много подтверждений я ей нашёл. Без тебя скучно, серо, не так. С тобой больно, восхитительно и так сладко, когда не больно. Метод кнута и пряника потеряв всякую систематичность и смысл стал твоим любимым методом. Но чаще ты начинал с кнута.***
Сейчас ты спишь, свернувшись уютным калачиком у меня на руках, раскованно и совершенно по хозяйски. Тебя хочется порвать на части, поцеловать, ударить, убить, обнять. Бежать надо было ещё тогда, когда единственным желанием было отвернуться и пойти заниматься своими делами. Сейчас эти попытки покажутся жалкими, и непременно будут подняты тобою на смех. Ты лишь промурлыкал что то во сне, обнял меня крепче, заставив интуитивно сжаться и задрожать от нежной антипатии к тебе. Молодец, братик, если твоей целью с детства было поделиться со мной своими нездоровыми чувствами – ты преуспел. «Ненавижу» - прошепчу я в пустоту и прочитаю на твоих губах односложный ответ. «Взаимно»