Дикая роза

Если бы у Аомине спросили о том, каково держать в руках дикую розу, он бы сказал, что это невыносимо прекрасно. Аомине нравилось слушать те грязные вещи, что Кисе шептал в трубку телефона. Одним своим словом, одним рваным вздохом он был способен сквозь тысячи километров телефонных проводов взбудоражить воображение, заставляя тихонько скулить от возбуждения и умолять не останавливаться. Его тихий шепот, такой сокровенный и манящий, проникал в самые потаенные уголки головной коры, цеплялся за разум маленькими ниточками, не предоставляя возможности хотя бы допустить мысль о чем-либо другом, кроме собеседника на другом конце провода. Конечности сводило от напряжения, живот скручивало в болезненный узел вожделения, а тело пронизывало ударами тока, когда Кисе шептал в телефон, окутывая сознание собеседника болезненным туманом желания. Аомине нравилось. Он заводился с полуоборота, когда слышал этот голос, томный и возбуждающий, и разум его всецело обращался к образу Кисе, как бы он ни был занят в этот момент. Аомине вспоминал изысканные изгибы тела, его обжигающую теплоту, манящие губы и дерзкий взгляд, из-за которого терялись последние остатки здравого смысла, из-за которого не существовало ничего нужнее, чем кинуться в чужие объятия, чтобы утолить свое желание. Аомине нравилось. Проблема была лишь в том, что Кисе шептал не только для него. Последовало несколько долгих гудков. На самом деле их прозвучало всего три, но они показались Аомине целой вечностью. Кисе научен долгим опытом: нужно как можно быстрее отвечать на звонок, и уж тем более необходимо принимать каждый. Это не самые важные правила его работы, но Кисе с тщательностью соблюдал каждое. – Аомине-чи? – раздался удивленный голос. – Почему ты звонишь на рабочий? – Потому что на обычный до тебя не дозвонишься. – Что-то случилось? – Ничего, – выдохнул Аомине. Прикрыв глаза, он нахмурился, честно добавляя: – Просто хотел тебя услышать. – Давай поговорим, когда ты вернешься, хорошо? Мне нужно заниматься клиентами. – Я буду твоим клиентом на сегодня, – непреклонно произнес мужчина. – Побудь со мной. – Хорошо, – после некоторой паузы согласился Кисе. – О чем поговорим? – Отдохни. Помолчи со мной. – Аомине-чи… – напоследок выдохнул Рёта, прежде чем между мужчинами на долгие десятки минут повисла тишина. Чаще всего, когда ему звонили клиенты, Кисе уходил. На кухню, в туалет, за угол, в машину – куда угодно, только чтобы Аомине не слышал разговора. Так происходило в те дни, когда между ними не было размолвок: ни споров, ни ругани – словом, никаких выяснений отношений. Рабочий сотовый Кисе разрывался стандартным звонком, после чего молодой человек молча уходил «работать». И Аомине оставался наедине с той угнетающей пустотой, что немедленно разрасталась в его груди, когда он видел отрешенное лицо своего любовника в минуты пиликанья телефона. Но иногда, когда между ними возникали какие-нибудь недомолвки, горячие споры или громкая ругань, Кисе не уходил. Он нажимал зеленую кнопочку, подносил телефон к уху и, дерзко улыбаясь, отвечал на звонок. Следующие несколько минут он шепотом описывал клиенту подробности своих действий, а взгляд его, зацепившийся незримыми когтями за ответный взор, был направлен прямо в глаза Аомине. Они неотрывно смотрели друг на друга, брюнет слушал горячий шепот, слушал, как пыхтит на другом конце провода собеседник, и ненавидел Кисе за происходящее. Однако это не было пределом: иногда Рёта описывал клиенту именно то, чем непосредственно занимался в момент сеанса. Руками он доводил до оргазма Аомине, а языком – незнакомца на телефоне. В эти моменты в голове Дайки в сумасшедшей лихорадке билось желание разбить гребаный мобильник вдребезги и оттрахать Кисе так, чтобы он со слезами умолял любовника о прощении, а когда бы всё закончилось, покорно свернулся в чужих объятиях, жадно прижимаясь к горячему телу совсем как маленький замерзший котенок. Дайки хотелось спросить у Кисе, зачем он работает в этой «организации», почему не бросит это отвратительное занятие, зачем, почему... После сеансов с клиентами блондин возвращался к своему любовнику, а в голове того, переплетаясь и сталкиваясь, вертелись целые десятки вопросов, которые он хотел задать. Но молчание давило непосильным грузом, затягивало в тягучую трясину сомнений, и вопрос о том, почему Кисе доставляет ему столько боли, застывало на губах немым шепотом. Аомине молчал, потому что знал: он не вправе предъявлять что-то. Да, Кисе любил его каждым сантиметром своей кожи, каждым мимолетным взглядом и случайным прикосновением, но при этом Аомине не принадлежал ни один ничтожный миллиметр любимого тела. Кисе был солнцем во всех смыслах этого слова. Посылал жаркие лучи, окутывал теплым одеялом, блистал для всех и каждого своими улыбками, оглядывал манящими взглядами, но стоило подобраться к нему слишком близко, как становилось невыносимо жарко. Стоило прикоснуться, и руку обдавало пламенем. Если хочешь быть рядом с солнцем, приходится терпеть ожоги. Кисе подпускал настолько близко, чтобы можно было дотянуться самыми кончиками пальцев, проверить на ощупь, но этого всегда было недостаточно, чтобы иметь возможность захватить его сердце в клетку. Если бы у Аомине спросили о том, какого держать в руках дикую розу, он бы сказал, что это невыносимо прекрасно. Восхитительная красота, хрупкая и беззащитная, – вся она в твоих руках, и ты можешь чувствовать ее запах, можешь разглядывать ее целую вечность напролет, ощущать ее прикосновение к своей коже… Пока яд острых шипов не расплавит твои пальцы до костей. Это невыносимо больно – держать в руках дикую розу. Но если у розы есть шипы, то от них просто избавляются, верно? Аомине долго решался на это: думал, гадал и мечтал целые ночи и дни напролет. Казалось, он представил себе несколько миллионов самых разнообразных исходов, но каждый раз чувствовал, что упускал нечто важное. Нечто, что даже представить себе боялся. Роза не хотела быть сорванной с куста. – Кисе, я хочу стать твоим клиентом. – Что ты имеешь в виду? – То, что сказал. – Аомине-чи, ты какой-то странный в последнее время. С тобой все в порядке? – Нет. – В чем дело? – В тебе, Кисе. Ответа на последнее высказывание Аомине не последовало. Повисло молчание, тягучее, словно деготь, и невыносимое, как страшный сон. Брюнет порывался раз за разом возобновить разговор, но лишь открывал и вновь закрывал рот, смыкая пересохшие губы. Язык отказывался ворочаться, а в горле словно бы встал отвратительный ком, не позволяющий голосовым связкам воспроизвести ни звука. – Как я могу стать твоим единственным клиентом? Навсегда? С другого конца провода не доносились до ушей Аомине даже звуки чужого дыхания. Эта тишина, давящая на перепонки тяжелее самого пронзительного звука, вызывала где-то в центре груди, там, глубоко под клеткой ребер, невыносимую боль. Возникало ощущение, будто к сердцу привязали тысячи маленьких ниточек, чтобы, касаясь их самыми кончиками пальцев, можно было вызывать у хозяина жизненного важного органа воистину мучительные страдания. Аомине боролся с непреодолимым желанием с силой впиться ногтями в свою собственную грудь и, проникая глубоко под кожу, переломать ребра, чтобы вырвать измученное сердце и навеки прекратить эту нестерпимую боль. Но Аомине боролся с собой, потому что знал: за ниточки дергает Кисе, поэтому вовсе не обязательно умирать, чтобы пресечь мучения. Достаточно самому стать кукловодом. Достаточно сделать Рёту своим. – Что я должен сделать, чтобы кроме меня для тебя больше никого не существовало? Прошу, скажи, что ты любишь меня больше всего на свете. Кисе молчал, но не потому, что не любил Аомине. – Кисе? Ты меня слышишь? Кисе молчал, потому что больше всего на свете любил свободу. *** В незанавешенные окна спальни бесцеремонно врывались яркие лучи восходящего солнца, озаряющие разбросанную в порыве страсти накануне вечером одежду. На кровати, простыня которой, скомкавшись, съехала куда-то в сторону, спали выбившиеся из сил мужчины. Точнее спал только один, а второй, ожидая его пробуждения, в очередной раз встречал рассвет. Яркие лучи били прямо в лицо, отчего перед глазами, ослепляя, танцевали солнечные зайчики. Молчаливо претерпевая боль, юноша не позволял отвести взгляда от вселенского светила, которое сопровождало его день за днем на протяжении двух с небольшим десятков лет. Янтарные глаза слезились от рези, но человек не смел отводить взгляда от того, чего больше всего на свете боялся лишиться. Только когда сосед по кровати заворочался, блондин, наконец, позволил своим векам опуститься. Кое-чего он уже лишился. Потянувшись так, что даже косточки приятно захрустели, Аомине взглянул в сторону Кисе. Притянув колени к подбородку, он лежал на самом краю постели спиной к любовнику, отчего удостоился лишь самого краешка одеяла, всецело принадлежащего Аомине. Стянув с юноши последнее прикрытие, брюнет очарованным взором скользнул по обнаженным плечам и выпирающей дорожке позвоночника, закончив осмотр ложбинкой между ягодицами. Глубоко вздохнув, Аомине подполз ближе к Кисе и, склонившись над чужим лицом, приметил, как неправдоподобного для спящего дрожат его ресницы. – Опять бессонница, – констатировал он. Аомине не дурак: он знал, что Рёта целыми ночами только и делал, что лежал рядом с ним на кровати и пытался уснуть, но все тщетно. Сон находил на светлую голову только в те дни, когда дома кроме него одного больше никого не было, поэтому Кисе обречен на бессонные ночи, если Аомине оставался ночевать в их общей квартире. Осознав, что его вычислили, Кисе приподнял веки и выжидающе глянул на мужчину из-под опущенных ресниц. На Аомине устремился внимательный взгляд медовых глаз, в глубине янтарной радужки которых были раскиданы крохотные пылинки золотого сияния, и брюнет подумал о том, что их оттенок как-то изменился. Наверное, глаза Кисе встретили слишком много рассветов, чтобы оставаться прежними. Коснувшись пальцами белой кожи чужой руки, Аомине удостоился болезненного шипения, растущего откуда-то из глубины груди. Устремив на любовника угрожающий взгляд, Кисе резко отстранился, присаживаясь на кровати спиной к нему. Внимательно оглядев Рёту, Аомине заметил, что на том самом месте, куда он прикоснулся самыми кончиками пальцев, кожа покрылась пупырышками, а светлые, почти незаметные волоски встали торчком, словно от холода. – Я перестарался ночью, так? – догадался Аомине. Удостоившись тишины в ответ, он предложил: – Давай, я тебя в ванную отнесу. Мужчина протянул ладони к любимому телу в порыве загладить свою вину и помочь, но чужие руки вскинулись, предотвращая объятия, и со злостью в резких движениях оттолкнули смуглые ладони в сторону. Ощетинившись, Кисе с трудом поднялся на ноги и, подобрав с пола шорты, вышел из спальни. Безнадежно вздохнув, Аомине закрыл глаза и, откинувшись на подушки, притаил дыхание, чтобы прислушаться к происходящему в квартире. Дождавшись характерного щелчка замка на двери ванной комнаты, мужчина заставил себя подняться с постели. – Эй, я не могу найти маленькую сковородку, – оповестил Аомине, бесцеремонно врываясь в ванную. – Большая слишком… большая. Нужна маленькая. Откинувшись головой прямо на ледяную керамику ванной, Кисе с умиротворением в лице отмокал в горячей воде, блаженно прикрыв глаза. Кажется, не побеспокой его Аомине, он бы через пару минут благополучно заснул, но брюнет из-за плотного рабочего графика слишком редко появлялся дома, чтобы без посторонней помощи находить те или иные вещи. Приподняв веки, Кисе равнодушно взглянул из-под ресниц на ключ от ванной комнаты в чужих пальцах, после чего перевел взгляд на другую руку, и глаза его внезапно расширились в ужасе от увиденного. Он панически заметался и, расплескав воду на пол, вжался в холодную плитку стены, с животным страхом во взоре неотрывно наблюдая за Аомине. – Это же всего лишь нож, – озадаченно произнес тот, делая шаг вперед. Нисколько, впрочем, не успокоившись, Кисе сильнее обнял себя руками, не смея отрывать переполненного ужасом взора от предмета в чужих руках. Сглотнув, Аомине отступил назад и, отложив нож на стиральную машинку, присел рядом с ванной. – Все хорошо, ножа больше нет. Аомине протянул руку вперед, чтобы с нежностью коснуться ладонью чужих щек, однако Кисе, окинув ее испуганным взглядом, снова заметался в переполненной ванной, из-за чего вновь расплескал воду, но в этот раз еще и на Аомине. Благоразумно отдернув руку, мужчина изумленно уставился на Рёту, который, сотрясаясь всем телом то ли от холода, то ли от испуга, сильнее вжался обнаженной кожей спины в ледяную плитку стены. Широко распахнутые янтарные глаза с ужасом разглядывали Аомине, и тому казалось, словно Кисе боялся моргнуть, опасаясь упустить любое незначительное движение чужого тела. – Ты боишься… меня? – сокрушенно произнес Аомине. Получив в ответ короткий кивок, он умоляюще добавил: – Но я не причиню тебе зла, Кисе. И сегодня ночью я не специально сделал тебе больно. Прости, это случайно вышло. Поверь мне. А этот нож… Я хотел приготовить завтрак. Голова молчаливого собеседника в раздумьях склонилась набок, а янтарные глаза просветлели сомнением. В добавок к страшным синякам под глазами красивое лицо осунулось от холода. Заметно расслабившись, Кисе под звук стучащих зубов вновь опустился в горячую воду как можно глубже, не сводя, однако, наблюдательного взгляда с Аомине. – Как же мне завоевать твое доверие? – спросил Дайки. Ответом ему послужила тишина, которую нарушали не сходящиеся зуб на зуб челюсти Кисе, который все еще дрожал от холода. Аомине испытывал желание вытащить незадачливого любовника из ванной, тщательно обтереть его полотенцем и увести обратно, в спальню, чтобы снова уложить под толстое одеяло. Меньше всего брюнету хотелось, чтобы его обожаемый мальчик заболел, и к постоянной бессоннице добавилась еще и боль в горле и прочие «радости» простуды. Однако Аомине лишь сжимал ладони в кулаки, не позволяя рукам подняться вверх, потому что знал, насколько сильно это напугает Кисе. Это началось недавно. Точнее, с того самого момента, когда Аомине лишил любовника возможности работать в сексе по телефону. Ему казалось, будто, стоит Кисе перестать заниматься удовлетворением похабных незнакомцев, как все проблемы в отношениях между ними сразу же исчезнут. Аомине казалось, что тогда поводы для ревности исчерпают себя, и они смогут уделять все свободное время друг другу, а уж тогда-то Рёта будет принадлежать только ему, Дайки. Он лишил дикую розу ядовитых шипов, не учитывая того, что на месте иголок образуются открытые раны. Теперь Кисе до ужаса боялся любовника, что заставляло Аомине дрожать всем телом от ярости, испытывая от ненависти к самому себе почти физическую боль, тянущуюся ржавой проволокой вместе с кровью по венам, причиняя невыносимую боль. Раз за разом возникало желание крушить все на пути, разбивая зеркала и стекла вдребезги, ломая стулья в щепки и разрывая книги на клочки, но Дайки вспоминал, насколько сильно это испугает Рёту, и энергия утихала, застывая в его мышцах. – Кисе, – позвал Аомине с мольбой в голосе, – скажи, что ты любишь меня. Кисе молчал. – Прошу тебя, скажи мне, что ты все еще любишь меня. Кисе молчал, но не потому, что не любил. – Пожалуйста, Рёта… Кисе молчал, потому что у него был отрезан язык. *** – Я дома! – разнесся по квартире громкий вскрик Аомине, последовавший за щелчком открываемой двери. Скинув ботинки, мужчина повесил куртку на крючок и, забрав из магазинного пакета небольшую баночку, поспешил в спальню. Распахнув дверь, Аомине расцвел в улыбке, когда увидел умиротворенное лицо спящего Кисе. Недавно, благодаря сообразительности брюнета, который придумал отличный способ хорошенько выспаться, проблемы со сном наконец-то прошли. Рёта подолгу спал, развалившись на их кровати, с достатком компенсируя целые месяцы бессонных ночей. Бросив баночку на прикроватный столик, Аомине стянул с себя футболку и, улегшись рядом с любовником на постели, жадно обвил его руками, притягивая как можно ближе к себе. Теперь можно было не беспокоиться о сохранности чужого сна: Кисе даже танком не добудиться, пока сам не проснется. Разглядывая умиротворенное лицо, на котором, однако, до сих пор красовались под глазами синяки, мужчина прижал к себе Кисе, изумляясь тому, насколько сильно он похолодел. Уткнувшись в чужую макушку, Аомине глубоко вдохнул запах шампуня, легкий запах которого все еще витал в мягких волосах. Взглянув в чужое лицо, мужчина заметил дрожь черных ресниц, однако она была настолько мимолетна, что невозможно было определить: действительно Кисе не спал или Аомине это только почудилось из-за усталости на работе. – Я тебе крем принес, – сказал он, кивнул на баночку на прикроватном столике. – Он поможет избавиться от синяков под глазами. Опустив глаза, Аомине принялся гадать, все еще Кисе спал или только притворялся, но все тщетно. Мужчину вдруг привлекла поразительная разница в цвете их кожи: матовый смуглый оттенок Аомине прямо противопоставлялся белому, почти сероватому цвету Кисе, из-за голубоватых вен которого некоторые участки кожи казались зеленоватыми. – А ведь мы отлично дополняем друг друга, Кисе, – произнес Аомине, очарованно разглядывая свое тело, переплетенное с чужим. – Блондин и брюнет, черное и белое, Инь и Янь… Идеальное сочетание. Кисе промолчал, но это не помешало Аомине ощутить себя… счастливым? Наверное. После всего того ужаса, который он испытывал, когда Рёта подрабатывал в сексе по телефону, после бессонных ночей и бесконечных дней, заполненных животным страхом Рёты по отношению к любовнику, Дайки мог сказать, что был почти счастлив. Теперь уж точно больше никого на свете не существовало для Кисе, кроме него одного, никто не отбирал у Аомине его любимого мальчика, а тот больше не вспыхивал неконтролируемой злостью от ревности совсем как спичка. Кисе принадлежал только ему и больше никому. Для этого Аомине пришлось заплатить весьма дорогую цену, но, чтобы любовник стал более послушным, это стоило того. Это тяжело – вырастить дикую розу в домашнем горшочке. Даже если светят в открытое окно яркие лучи солнца, а садовник необычайно заботливо ухаживает, не получится одомашнить дикое растение. Его непреодолимо потянет туда, где растут другие буйные цветы и кустарники, а в горшочке на подоконнике дикая роза непременно зачахнет даже при самом лучшем уходе. Ее потянет на свободу. Не выпустишь – завянет, но если вернешь в родную стихию, чтобы предотвратить скорую смерть, то не сможешь больше постоянно любоваться дикой красотой любимого растения. Необходимо мириться с тем, что нельзя срывать некоторые цветы: вне своей природы они просто напросто не смогут выжить. Невозможно сделать дикую розу домашней. – Кисе, – позвал Аомине, целуя холодные пальцы один за другим, – скажи, что мы всегда будем вместе. Кисе молчал, но не потому, что спал. – Прошу тебя, скажи мне, – упрашивал Аомине, покрывая чужое лицо поцелуями вперемешку с солеными слезами, – скажи мне, что ты любишь меня больше всех на целом свете. Кисе молчал, но не потому, что не любил. – Пожалуйста, Рёта, будь со мной всегда! – взвыв, словно раненый зверь, умолял Аомине. – Прошу, скажи, что ты только мой… Умоляю тебя… Роняя на чужое обнаженное тело горячие, словно воск, слезы, которые, казалось, вот-вот растопят ледяную кожу, Аомине завыл белугой, жадно прижимая своего любимого мальчика к себе. Кисе молчал не только потому, что у него отрезан язык, но и от того, что никогда по-настоящему не принадлежал Аомине. – Прошу, будь со мной, будь моим всегда… – безостановочно повторял Дайки. – Я же люблю тебя, так сильно люблю… Отчасти Рёта молчал от того, что был мертв.