квартирант(ы)

Во всем, что не касалось его квартиры, Сережа Трубецкой был абсолютно нормальным. Он не спал на лекциях; не царапал отверткой капоты машин; не тырил жвачку из магазина; не обшаривал чужие сумки на предмет завалявшихся там сырков или шоколадных батончиков; не писал гадости маркером на заборах и стенах… а нет, писал. В общем, он был нормальный, как и все, но и одновременно не как все — а вот квартира у него была абсолютно дьявольская. Зато своя. Кондратий Рылеев с ним познакомился довольно банальным способом — вместе курили в туалете во время физ-ры, а через две недели они съехались. В продуваемой всеми ветрами и регулярно посещаемой тараканами общаге было не лучше, чем в коробке из-под холодильника около центрального универмага, а за два дня до переезда Рылеева там и вовсе клопы завелись. Честное слово, лучше бы в квартире Трубецкого были клопы. — Кондраш, точно ничего не забыл? — Все окей, Сереж! Несколько минут они ехали в тишине. Ну, как тишине — такого понятия в видавшей виды «девятке», взятой «на погонять» у Пестеля, в принципе не существовало; все время громыхало где-то под капотом, в багажнике что-то стучало и скреблось, руль скрипел при поворотах… Машина издавала звуки, как живая, и казалось, что она говорит со своими пассажирами — пару раз Кондратий даже разобрал несколько слов, помотал головой и незаметно покрутил пальцем у виска. Кондратий подумал-подумал и полез на всякий случай рыться в рюкзаке, где умещались все его нехитрые пожитки. Рюкзак, правда, был походный и тоже одолженный — у соседа по комнате, Сережи Муравьева-Апостола. Серж тяготел ко всяким горам, лесам, рекам, долам; в общем, хлебом не корми — дай куда-нибудь смотаться на выходные. И желательно не к бабке на дачу, а по-настоящему — чтоб вдали от цивилизации, где связь не ловит, ориентир — солнце, а забыл спички — все, кранты! — Блять, Сереж, где моя зарядка… Зарядного устройства не оказалось ни в одном из отделений рюкзака; Рылеев обшарил двадцать карманов, пространство под сиденьем и под собой, бардачок, даже залез в карманы Трубецкого — нет нигде. Какого… — Я точно ее брал… Кондратий ругнулся. Следом ругнулся Сережа, на мгновение повернувшись к спутнику и тут же устремив взгляд вновь на дорогу. В следующие пять минут Рылеев заново перерыл весь рюкзак, уделяя особое внимание куче глупых отделений и кармашков; безрезультатно. Трубецкой на водительском сиденье лишь тяжко вздыхал; если бы Кондратий не знал, что он почти не спал ночь, доделывая очередной проект, — подумал бы, что Сережа сломался. Но русские не сдаются — и Кондратий достал телефон. Остался план Б, звонок другу: — Але, Сереж, слушай… — Кондраш, только не говори, что уже соскучился, — голос в трубке не был раздраженным, скорее ироничным и немного уставшим. — Нет, я хотел спросить, нет ли у тебя моей зарядки. Послышались шебуршания и стуки; очевидно, Муравьев открыл тумбочку; потом, видимо, положил телефон и закряхтел, как старый дед — заглянул под кровать; опять шорохи — встряхнул одеяло. Зачем? Кондратий не страдал привычкой разбрасывать вещи по кровати, и кроме клопов Сережа ничего, конечно, в постелях не обнаружил. — Неа, нету, — спустя минуты три сообщил Апостол. — Либо мы с тобой бобики, либо ты ее точно забирал. — Окей, спасибо! Не скучай там без меня, — откликнулся Рылеев со вздохом, но отнюдь не из-за разлуки с другом. — Давай, — Сережа сбросил трубку. Пряча телефон обратно в карман, Рылеев подумал, что этого, собственно, и ожидал. Во-первых, у него всегда все шло наперекосяк, а во-вторых, Кондратий точно помнил, что перед тем, как залезть в машину, удостоверился в наличии зарядки в кармане. Может, она выпала на улице? — Может, она на улице выпала? — тут же озвучил его мысли Трубецкой. Ментальная, блин, связь. — Я б заметил, да и руки у меня в карманах были… Она не могла, блин, просто выпасть! Опять тяжелый вздох со стороны водителя. — Да не вздыхай ты так, ради бога! Сережа еще раз вздохнул — видимо, для четного числа — и глубокомысленно сказал: — Ладно, новую купим, а пока будет у нас одна зарядка на двоих. Романтично. — Романтично, — согласился Рылеев. Квартира у Трубецкого была еще советских времен, двухкомнатная — длинный коридор, в правом конце которого находился туалет, левее — кухня, еще левее — спальня, и, наконец, огромный тронный зал с ковром на стене, паласом на полу, видавшим виды диваном, барахлящим телевизором и Его Величество Комодом. В спальне была огромная двухместная кровать (невозможно пройти мимо, не стукнувшись мизинцем об ее ножку), письменный стол, шкаф с книгами, примостившийся прямо вплотную к кровати, и обычный шкаф для одежды — он открывался с трудом, а на верху его теснились зловещего вида пыльные коробки из-под роликов и коньков. На кухню, в свою очередь, вел недлинный коридор, а сама она была обставлена просто — беленький обеденный стол, холодильник, газовая плита, трясущийся стол, на котором полагалось, собственно, готовить, и раковина. Над головой угрожающе нависали шкафчики. Под подоконником примостился «зимний холодильник» — странный гибрид шкафчика и погреба, выполнявший функции холодильника. Туалет был тесный, но, по крайней мере, совмещенный с ванной. Над раковиной там тоже висел шкафчик с зеркалом, большую часть места занимала старая, но работающая стиральная машинка, а на полу лежал красный коврик. Пол во всей квартире был дощатый, покрашенный темно-оранжевой краской, и лишь на кухне был постелен линолеум с глупым узором из квадратиков. В спальне, несмотря на огромную кровать, стояла раскладушка с валяющимся на ней скомканным постельным бельем. На саму же кровать было вывалено, кажется, все содержимое шкафа. Кондратия это не особо удивило — в его прошлые визиты все обстояло точно так же. Трубецкой этот содом объяснял тем, что ему неуютно спать в огромной постели одному, а вещи в шкаф складывать лень. Едва безобразие было убрано, Сережа плюхнулся на жалобно заскрипевшую при этом кровать и, не открывая глаз, осведомился: — Сегодня какой день? — Пятница, — откликнулся Кондратий. Он уже не лелеял надежды найти потерянную зарядку, но все еще с надеждой посматривал на рюкзак, сидя на стуле задом наперед. — Прекрасно, — простонал Трубецкой. — Пар нет. Рылеев улыбнулся — его тоже прельщала мысль о двухдневном отдыхе. Да еще и без тараканов, клопов и, будь они неладны, буйных соседей по общаге, красота! — Так вот, я спать буду долго и продуктивно, — Сережа не повернул головы, говоря в подушку, отчего его голос звучал глухо. — Еда если что есть, в частности в тумбочке «Роллтон» валяется, где туалет ты знаешь, ключи твои новые у меня в кармане куртки, спички тоже в тумбочке. Пиво без меня не пей. И еще… — полусонный Трубецкой как будто заколебался на секунду. — Будет что шуршать — не бойся, про другие странные звуки — то же самое, с краном в ванной и трубами все нормально, в кладовку не заглядывай — она не просто так заперта. Спокойной но-очи, — он подавил зевок и замолчал. От последнего напутствия Рылееву стало жутковато — как будто не в советской квартире, а в старом готическом замке, чесслово. Как потом оказалось, советская квартира ничем не уступает старому готическому замку. Ночью Кондратий просыпался каждые полчаса — в углу что-то действительно ненавязчиво шуршало. За дверью спальни раздавались как будто шаги, но стоило Рылееву прислушаться, как они затихали. Часа в три ночи по лестнице что-то прогромыхало, будто с нее спустили стиральную машинку или такого же размера ящик с чем-то тяжелым. В кладовке, кажется, происходило что-то странное — раздавались стуки, шорохи и как будто шепотки… Кондратий раз даже встал, проверил — заперта на щеколду. Пол нещадно скрипел, а из-под кровати тянуло холодком, даром, что на улице почти май. Трубецкому же, однако, все было нипочем. Соседом по кровати он, впрочем, оказался вполне сносным — почти не храпел, не перетягивал одеяло и даже не шевелился почти — разве что иногда тяжко вздыхал (точь-в-точь как бодрствующий). Рылеев утешал себя тем, что здесь, по крайней мере, клопов нет. Ну, подумаешь, шорохи — может, пауки копошатся, паутину свою плетут; шаги — может, соседи ходят, в панельках плохая звукоизоляция; в кладовке у Сережи, может, мыши живут. Мало ли бывает! А все-таки, клопов хотя бы вывести было бы проще.