Юность — это надпись на твоей футболке

— Все, — говорит Денис. — Я тебя знаю, если я тебя оставлю в покое, ты текст напишешь в последнюю ночь, нихуя не выучишь и будет, как обычно. Слава мандит, что он и так сможет выиграть, но это первый в истории кроссовер Слова и Версуса, поэтому он и сам волнуется, это видно. Поэтому они берут пива и травы (Слава утверждает, что трава прочищает ему творческие чакры, Дэн обещает лично прочистить ему все чакры, начиная с ротовой и жопной, если он к концу дня ничего не напишет) и едут к Дэну домой. Но вместо того, чтобы писать текст, до темноты торчат у Дениса в комнате, сидя на кровати, пиздят и слушают музыку. Песни ставят по очереди, через раз обнаруживая, что другой собирался включить тот же трек. — Нахуй, это старье, — быстро говорит Дэн, когда в его плейлисте обнаруживается Муджус. — Подожди, оставь, — Слава стучит ладонью по покрывалу. — Я этот альбом слушал, когда только в Питер приехал. Они курят молча, пока Муджус поет про навсегда вместе, навсегда врозь, навсегда космос, навсегда кровь, навсегда вечность, навсегда зверь, навсегда юность, навсегда смерть, и Денис почему-то вспоминает о том, как познакомился со Славой, а о чем вспоминает Слава, никто не знает. В час ночи они сдаются, Дэн закрывает ноутбук (вордовский файл с текстом прирос от силы на пять строчек) и они просто лежат рядом, соприкасаясь локтями, коленями, ладонями, щиколотками, как будто сшитые вместе — или цельные изначально и не оторвавшиеся друг от друга от конца, как сиамские близнецы. Слава бесцеремонно запускает руку в карман Денисовых шорт и достает пачку. Там осталась одна сигарета, и Дэн не успевает ничего сказать, как он уже сует ее в рот и лыбится. — Да ну Слава, ты заебал, — он вынимает сигарету из Славиных губ и прикуривает сам. Тот назидательно говорит, грозя ему пальцем: — Боженька велел делиться. Мне вот для тебя ничего не жалко. Ничегошеньки. Хочешь, даже телку мою трахни. — Очень удобно такое предлагать, когда у тебя нет телки. — Ну тогда меня, — находится Слава. Дэн фыркает, делает еще одну затяжку и передает ему сигарету. — А я тебя уже ебал. В финале первого сезона. Слава смеется, запрокидывая голову. — Только я все равно был сверху. В позе наездницы, — он поворачивает на бок и закидывает на Дениса длинную бледную ногу. Тот не обращает на это внимания и тянется за остатками теплого пива. — Сверху или нет, а по ногам-то у тебя текло потом, — ворчит он, до сих пор немного уязвленный не столько своим поражением, сколько Славиным великодушием, как он рассказывал всем потом, что Денис был достойнее, хотя понятно, что в нем говорила преданность. — По ногам текло, а в рот не попало, — победительно заключает Слава и, немного помолчав, легонько пинает его пяткой. — Хочешь реванш? На Лиге Гнойного. — Да ну нахуй, бэдбарсить я с тобой не буду. Ты ж ебнутый, — с благоговением отвечает Денис. Слава польщенно улыбается и, в качестве утешительного приза, подносит дотлевающую сигарету к его лицу. Денис затягивается, касаясь губами его пальцев. — Ну давай на бите. Там ты точно меня трахнешь. Я сразу смазанный приду, чтобы тебе было удобнее. — Мне будет удобно, блядь, если ты меня коленом перестанешь в яйца пихать, — ворчит Дэн, маскируя смущение. Он скидывает Славины конечности с себя и встает с кровати. — Сушит пиздец, пойду водички попью. Принести тебе? — Принеси, пожалуйста, — Слава переворачивается на спину и смотрит на него снизу вверх, как кот, который хочет, чтобы его почесали. Денис не выдерживает, щекочет живот под задравшейся футболкой, и Слава хохочет и пытается лягнуть его. В каком-то из измерений-испепелений Хайда есть, наверное, такой мир, где Денис стащил со Славы футболку, встал на колени, как перед святыней, между его раздвинутых бедер, и Слава потянулся к нему, и обнял, и нашел его губы своими, сухими и обметанными, и они не спали в ту ночь, а утром не стали притворяться, что ничего не было, потому что было все, и ничего не закончилось, никогда. Или мир, где время остановилось, и они всю жизнь прожили в в вечном, горячечном, электрическом июне две тысячи шестнадцатого, не взрослея, не бронзовея, не разжимая рук. Или мир, в котором у них была одна на двоих голова, одно сердце, одна кровеносная система, и их можно было бы разлучить только хирургически, насильно, и никто бы не посмел. Или мир, в котором у них были родинки в виде имен друг друга, или волшебные татушки, или какие-нибудь цветы из жопы полезли при встрече, чтобы они точно не разминулись. Или мир, в котором в ту ночь грянула гроза, и не кончалась, пока они не остались одни на всей земле, в затопленном доме, как в той песне Наутилуса. Но дождь так и не пошел. Когда Денис вернулся с кружкой тепловатой воды, Слава уже спал, раскинувшись поперек кровати, и ему пришлось устраиваться с краю; бесполезное в жару одеяло легло между ними, как меч, и ничего не случилось, а все, что произошло после, произошло уже с кем-то другим.