Тёмно-чёрные искры

 Чуя сделал это фото без всякого умысла. Он просто чуть выставил руку перед собой и сделал снимок, чтобы испытать камеру нового телефона. В помещении было темновато, но кадр вышел четким, однако затем Чую отвлекли, и он забыл о снимке, и тот благополучно потонул под кучей других.  Сколько прошло потом времени? Он чистил галерею телефона и таким образом добрался до самого первого снимка, и сначала даже не поняла, какого хрена он сфоткал Дазая. Чуя чертыхнулся и уже собрался удалить эту гадость, но все же всмотрелся.  Дазай здесь не смотрел в объектив камеры. Он вообще и не заметил, кажется, что его сфотографировали. Он смотрел куда-то в сторону, полуобернувшись и прижав плотно костяшки пальцев к губам. Это явно был какой-то случайный жест, не имеющий под собой смысла – скорее просто движение, сопровождающее произвольно текущие в голове мысли. Наверное, в следующую секунду его рука уже болталась свободно. Бинты не скрывали здесь его лицо – на контрасте с тенями оно казалось особо ясным. Чуя даже увеличил снимок. Это странно. Обычно Дазай поражал своей отрешенностью, пустотой, чем и вызывал отторжение. Смотрел мертво, кто-то говорил, что это страшно. Безжизненность взгляда – Чуя терпеть не мог Дазая за эту скрытую в нем мертвечину.  Но тут… На этом фото совсем не так. Веки чуть приопущены, но выражение не теряется. Что-то здесь мерцает. Что-то не увядшее и не пустое. И не привычное – с чем обычно ассоциируется Дазай. Открытое. Да, наверное, это слово сейчас очень подходит. Нет, есть слово хуже: Чуя не может прицепить определение «уязвимый» к этому придурку. И все же…  У Чуи щеки краснеют от мысли, чем он занят: разглядывает фотку Дазая, и он закрывает галерею. Он в порту в ожидании провести одну важную сделку, и некогда заниматься ерундой, несерьезное поведение для его уровня. Он до утра не вспоминает о следах Дазая в памяти мобильника, но потом, уже с рассветом, он сидит в машине на заднем сиденье и крутит телефон в руке, вспоминая опять это фото и забыв сказать водителю, чтобы трогался.  Он видел Дазая тем же днем. И ощутил очередное отторжение. А потом в лифте, в одиночестве, снова взглянул на этот случайный и по неясной причине сохранившийся кадр. Будто два разных человека. Будто человек на фото обрел какой-то смысл и постарался задуматься над ним, предвкушая что-то еще в этой жизни помимо мрачных закатов, красных от крови ночей и тошнотворных рассветов, когда не понимаешь, что и где болит, и отчего болит, и, возможно, надо бы к врачу, или уже поздно…  Чуя открывал снова и снова это фото. О чем Дазай здесь думает? Зная этого помешанного маньяка, можно предположить, что он мог представлять свою безвременную кончину, но, если так честно, когда Дазай начинал грезить о суициде, вид его становился каким-то праздно-мерзким, несерьезным; Чуя раздражало это поведение шута, ему было отвратительно слушать эти слащавые оды во славу быстрой и безболезненной смерти. Так что он прекрасно знал, какая физиономия бывает у этого придурка в тот момент.  К черту послать!  Не получилось. Мысли так просто не выкидываются из головы. Чуя вскоре стал ловить себя на том, что теперь, глядя на Дазая, он пытается уловить в нем то самое выражение лица, что сумел схватить за краткий миг, но не выходило, и он пробирался в начало галереи, смотрел и не мог отделаться от мысли: о чем таком думал он в тот момент, что его лицо здесь совсем непривычное. Как за мгновение до осознания полного счастья.  Раздражало. Крайне раздражало то, что даже предположения не было. Чуя не мог понять, чего так зациклился, и каждый раз, когда он лез глянуть на фотографию, то сам себя смущался. Попытки убедить себя в том, что он вообще придумал всю эту историю, сначала вроде как сработали, но он смотрел на живого Дазая – и пытался найти ответ, есть ли в самом деле вероятность увидеть его таким? Может, это просто игра теней, света, хорошей камеры телефона?  О чем Дазай думал в тот момент? Он ведь даже не заметил, что его кто-то сфотографировал, не замечал, что вообще на него смотрят, но никто и не смотрел, и Чуя не смотрел. Дазай был сам с собой наедине, хотя вокруг ведь кто-то еще сновался.  Чем больше смотрел на этот кадр, тем больше личного и интимного находил в Дазае, все больше убеждался в том, что уловил что-то такое в нем тонко осязаемое, важное, о чем никто знать не мог, и этот секрет был прекрасен, а для Чуи сейчас превратился в муку. Как же тут не страдать, когда бесила сама мысль, что он то и дело пялится на фотку Дазая, и еще хуже стало, когда он понял, что решить эту проблему можно только одним способом.  Он разрешает эту проблему в самый неподходящий момент, но уже просто невыносимо. Прохладным весенним вечером под дождем, когда уже стемнело и растеклись акварельными красками городские огни, и они оба караулили одного человека, которого должны были лишить жизни прямо на центральной станции Йокогамы до того, как тот попадет в руки не тех людей и выдаст секреты мафии. Чуя должен был занимать свою голову иным, но он проходит сквозь толпу у западного входа и ныряет под зонт Дазая, а он осматривает его с удивлением, распахивая глаза, и – почти тот же миг – как на фото, и Чуя в течение секунд – совершенно растерян, пока Дазай раздраженно не спрашивает, какого черта ему надо, а Накахара сует ему под нос свой телефон и задает измучивший его вопрос:  – В этот момент! Что у тебя такое было в твоей вечно разбитой голове, а?! Что?!!  Дазай всматривается, удивляется, смеется, шутит на грани приторного неуместного, мать его, флирта, мол, Чуя! Ты хранишь мои снимки! Но Чуя смотрит серьезно, почти гневно, и ждет, и Дазая это сбивает, он вглядывается снова и молчит.  Вокруг ходят люди; наверное, и их жертва уже благополучно прошла мимо, дождь усилился, что с зонта уже чуть ли не горные ручьи бегут, а Дазай все молчит, а Чуя не отрывает от него глаз, держа телефон перед его носом.  Чуя уже было подумал, что зря к нему полез: Дазай мог просто даже не понять, где и когда этот снимок был сделан, чтобы сообразить, что его занимало в тот момент, но он внезапно заговорил:  – Вспомнил один свой сон, что был словно наяву. Он был похож будто бы на будущее, но не наше, других нас. Как в книге с альтернативной концовкой. Более светлой, – Дазай в этот момент заглянул Чуе в глаза: прямо и спокойно. – Будущее, где лишь одной жертвой можно было бы сделать другие жизни лучше. Ничего приятнее я не испытывал в жизни от осознания, что отдал ее с причиной и верой, в этом был смысл, потому что кто-то заслуживает жизни больше.  – Ты что такое несешь, Дазай…  – Я подумал, что это было бы чудесно: кому-то принести радость и при этом не навредить. Или свести вред к минимуму. Правда, знаешь, Чуя, ты в той версии все равно остался мной недоволен. Уж не знаю, как тебе угодить, – Дазай сжал его руку с маячившим перед лицом телефоном и стал опускать, пальцы у него были ледяные, наверное, это все из-за холодного вечера. – Не знаю, Чуя. Я как раз вспоминал это все… И меня радует, что ты во всех наших жизнях, даже если я их придумал, бесишься из-за меня.  – Совсем охренел? – Накахара отпрянул, совершенно поверженный всеми услышанными словами, – за шиворот тут же вода полилась, и Дазай попытался дернуть его обратно под зонт, но Чуя шарахнулся от него, словно… А что он хотел услышать? Он разве услышал не то, что хотел? Он понятия не имел, что хотел узнать у него, но последние слова… Чего это Дазай опять его подкалывает…  – Мы, кажется, провалили задание, – вдруг опомнился Дазай, но как-то без раздражения или разочарования. – Ладно, придумаю что-нибудь, – будто ничего и не случилось, Дазай сложил свой черный зонт и двинулся ко входу на станцию городских электричек. – Чуя-кун, двигай-ка ты по верху, быстрее доберешься, думаю, успеем перехватить, – но, прежде чем Чуя что-то сообразил и поспешил прочь, Дазай вдруг метнулся назад и зонтом перехватил его, дернув на себя и быстро бросив сквозь шум толпы: – Спасибо, что заметил. Я запомню, что это случилось.  В тот момент, от смешанности чувств, Чуя подумал лишь об одном – удалить снимок и не вспоминать более, но затем он вдруг ощутил, что тот момент откровения под зонтом – тоже был редким исключением из их жизни, и у него нет его материального свидетельства. Кроме связи в виде фото.  Обругав себя по возможности самым грубым образом, помчался распугивать людей своими полетами, а то иначе до станции он не доберется, а от Мори за провал дела по такой глупости не хотелось получить.