В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок — И ударит душа на ворованных клячах в галоп! В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок... Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб. (с)
***
Сэм умирает в воскресенье, издавая свой последний вздох в полном одиночестве. Дин лично облачает его тяжелое тело в саван из льняного холста через двое суток и сооружает погребальный костёр. Рядом нет ни Джека, ни Каса. Только он и вереница воспоминаний, расковыривающая его изнутри прочной палкой с железным наконечником. Хреново, если подумать. Кровавый закат уже опускается на промёрзлую землю. Дин люто психует, крутит колесико зажигалки, которое всё никак не хочет поддаваться. «К черту», — думает он и злостно отбрасывает её на траву. Он развязывает веревки, стягивающие брата по рукам, сдёргивает с лица кусок простыни и жадно впивается глазами в его закрытые веки. Они не дрожат, как у спящего, потому что Сэм мёртв. Мёртв настолько, что не разбудит ни дурацкая песня Эйши, ни гудок клаксона у самого уха, ни удар в колокол. Сердце не бьётся уже сорок два часа, три минуты и девятнадцать секунд. Дин начал вести отсчёт сразу, как только увидел его лежащим в скрюченной позе с разодранной грудной клеткой и вырванным из неё сердцем; с нечитаемым стеклянным взглядом и приоткрытыми губами, перепачканными его же пунцовой кровью. *** Стая вервольфов выследила его раньше, чем успел обнаружить Дин. Слишком тупые, отчаянные, они не имели ни малейшего понятия, с кем связались, обрывая жизнь Сэма в полуразрушенном бревенчатом доме. На душе творилось что-то совершенно непонятное, словно затишье перед бурей. Дин не издал ни звука, когда нашёл его. Никаких гримас ужаса, застывших на лице. Он упал рядом, подхватил брата за шею и в водовороте оглушающей перепонки тишины затряс. Он видел, осознавал, что не сможет привести его в чувство. Тогда он прижал Сэма к груди, как младенца, и начал укачивать судорожными движениями. Горьких слёз не было, не было боли — только желание мести и перечисление в голове всех возможных способов, с помощью которых он мог бы его воскресить. Дин аккуратно уложил Сэма на пыльный пол, а после ещё долго пялился в зыбкую пустоту. Каких-то тридцать минут назад они ехали в машине на очередное дело, не подозревая, что опасность поджидает их в чаще леса, спорили о крутости Блэйда. Сэм, конечно, называл его нереалистично маскулинным, но Дин продолжал доказывать обратное, пожёвывая бургер и резво выкручивая баранку любимой детки. «Всё произошло охренительно быстро» – думал он. А после ещё долго измерял шагами дощатый настил, прокручивал в голове детали Его смерти и вероятных речевых рефлексий, бил себя по щекам, чтобы опомниться, пока в суматохе событий не начал взывать ко всем мыслимым и немыслимым богам, обращаться к старым ведьмам и демонам, которых только мог найти или вспомнить. Но никто не отзывался, никто не хотел помогать. И всё из-за гребанной суки Билли, бросающей человекоподобным псам обглоданные кости и отдающей команду «не рыпаться» в тех промежутках, пока она не дала бы им окончательный приказ. Дина коробило. Он был готов придумать что угодно, лишь бы обменять свою никчёмную жизнь на жизнь Сэма, лишь бы самому попасть в Ад, Рай или весть его знает куда ещё вместо него, но Смерть лишь скривила губы, наигранно-сочувствующе хлопнула ресницами и исчезла. Тогда он возненавидел её сильнее, чем себя. *** Дин оставляет на побелевших губах Сэма нежный поцелуй и не чувствует угрызений совести. Он знает, что Сэм не проснётся, как принцесса из глупой сказки («Хотя похож», — смеётся про себя Дин). Тогда он стягивает с него всю оставшуюся часть савана и медленно подхватывает на руки. Относит бледного и холодного в ванную комнату и около двадцати долгих минут отмывает его пропитавшееся гнилью тело. Ужасно осознавать, что ему приходиться сдирать этот запах с братского тела губкой, но он делает всё осторожно, чтобы не повредить мягкую кожу в тех местах, которых ещё не коснулся процесс разложения. Дин ласково гладит Сэма по рукам, ополаскивает его струями воды и уверяет себя, что ни сегодня-завтра он точно сожжёт его посиневшее тело. Он переодевает его в чистую свежую одежду, разорванную футболку выбрасывает, джинсы отстирывает зачем-то руками, сдирает ногтями мелкие ошмётки плоти, присохшие к ткани в момент нелюдимой трапезы. Но кровь не хочет оттираться, мешаясь со струями мутной воды, льющейся из крана в ванной. И Дин недовольно рычит, продолжая агрессивно обтирать костяшки пальцев о джинсу, пока она не кажется ему чище. Пока на пальцах не начинает стираться верхний слой кожи. Он укладывает умиротворённо-застывшего Сэма в хорошо сколоченный деревянный гроб, укрывает лицо тканями, надушенными камфорой и прочими пряностями, чтобы стойкий запах не начал просачиваться сквозь стены и вентиляцию, и только тогда прикрывает сверху дубовой крышкой. А потом вспоминает, как на духу, что в нагрудном кармане его куртки лежит Сэмов чёрный браслет, который он всегда носил на правой руке, но в тот злосчастный день потерял, и Дин подобрал его, бредя по его следам, и хотел отдать Сэму, если бы… Дин решает, что кости надо сжечь и браслет тоже, но позже, обязательно позже. Сейчас ему нужно всего лишь каких-то жалких пару дней, чтобы наконец оклематься и прийти в себя. Он ещё не догадывается, что уже сейчас, где-то совсем рядом Сэм управляется с собственным телом в этом новом для него мире, а всё остальное время с ужасом наблюдает за тем, в какую навозную кучу дерьма его брат превращает себя, как далеко идёт по вымощенной страданиями дороге. *** Впервые Дин ощущает его присутствие ночью, когда вваливается домой пьяным вусмерть. Он пытается выловить говнюков, которые убили его брата, но никак не может напасть на их след, а как только у него получается подобраться ближе, ублюдки срываются с крючка и объявляются в совершенно другом месте. В тот вечер Дин позволяет себе немного отдохнуть и засидеться в баре у Джерси. Добродушный бармен разливает текилу по стопкам, и какая-то цыпочка беспощадно клеится к Дину. Он рассказывает ей о своём брате, пытается воскресить его словами, но она не совсем понимает, зачем ей слушать истории о том, кого она не знает, да и не хочет знать. Дин замечает, что ей нужно совсем другое, когда она обжигает его кожу своим дыханием, руками пытаясь погладить его по щеке. Он резко отталкивает её, кричит: «Отъебись», чувствуя подкатывающее к горлу отвращение, бросает пару смятых зелёных на стол и выплёвывается комком размазанной грязи из заведения. В животе воротит. Он вспоминает горячие руки брата, которые гладили его по уставшим плечам, а потом его мертвое, зловонное тело, лежащее в гробу. И поднимает голову к небу, спрашивая сам не зная у кого, когда эта пытка наконец закончится? Его выворачивает на улице и ещё раз — в туалете бункера. Он блюёт желчью, потому что за последнее время в ослабленный организм не поступало ничего, кроме литров алкоголя. Из него выходит вся злоба и невысказанная, протухшая боль, которая накапливалась большим мерзким слоем за последнюю неделю. Это отвратительно и больно. Дин пытается сдержать рвотные позывы, чтобы глотнуть воздуха, но они снова накатывают, и он сблёвывает всё своё отчаяние рваными потоками. Не может вспомнить, когда ему было так паршиво в последний раз. После смерти Сэма многое меняется, инстинкты самосохранения и вовсе атрофируются. Дин думает, как по-ублюдски занятно всё-таки схоронить всю семью, включая родного брата, ближе которого не было никого. В этом бреду он почему-то зовёт его, перебирает буквы губами, пока не складывает в интимно-тихое «Сэмми». Говорят, что если произносить имя покойника вслух, то он станет ближе, но Дин чувствует только мольбу, обращённую к умершему, словно кто-то клепает его черенком по голове, а глаза выкатываются наружу, и он отчаянно продолжает тянуть имя брата, высеченное кровью на груди. Бессмысленно, конечно, Дин понимает, что брата он не увидит. Сэм ушёл из жизни так мгновенно, а боль почему-то осталась, как шрам, как клеймо за все совершённые грехи. И время отбивает ядрами где-то у спины, совсем близко — у самого тела, подкидывая в разожжённый огонь воспоминания тех дней, которые они провели с братом наедине. Дин не может представить, что состарится один и будет последние дни добивать в этом гребаном убежище в одиночестве. Последний, мать его, Винчестер на собственном веку. Слишком неправильно, слишком непредсказуемо, чтобы в это верить. Он с трудом отдирает лицо от унитаза, подтягивается к крану одной рукой, который в ту же секунду нещадно начинает барахлить. Дин отскакивает на шаг назад, продолжая обескураженно наблюдать, как поворачивается в сторону вентильная головка и из распылителя вдруг брызжет холодная вода. Дин замирает и выдыхает, но никакого пара изо рта не идёт. А может, он просто не способен развидеть его, так как алкогольное отравление приканчивает последние функционирующие клетки мозга, отвечающие за внимание. Он стирает тонкую полоску слюны с нижней губы, закрывает кран и обессилено дотаскивает себя до кровати, в надежде не блевануть снова. Храпит громко и с надрывом, превозмогая нечеловеческое, бурлящее движение в животе и голове — будто рой беспощадных тараканов, выгрызающих его внутренности, плодится где-то внутри. Обрывки мыслей стучатся кувалдой в мозг, и Дин всё никак не может понять, добивает ли он себя сам или это делает кто-то за него, но почему-то вторит себе в который раз, мысленно: — Дай Бог мне завтра не проснуться. Дай Бог. Но новое утро наступает. Дина передёргивает на кровати, и он пробуждается от звонка Каса, который сердечно расспрашивает его о самочувствии. Приходиться выдохнуть излюбленное «нормально», позволяя себе на секунду поверить в сказанное, а Касу — продолжить заботиться. Сэма он тоже любит, по-своему, конечно, не так сильно, как умершего Джека, к которому успел привязаться, как отец, но Сэм был для него другом, напарником. Так что Дин принимает все вызовы крылатого, хотя и частично хочет плюнуть в трубку, обвинить в нежелании делать хоть что-либо, но никак не смириться и просто отпустить. А потом он вдруг осознаёт, что его тело накрыто одеялом. Хотя он был ужасно пьян, прокол с краном обрывочно мелькает пикселями в его голове. Дин знает, что не делал этого сам, знает, что ему плевать, спит ли он завернутым в плед или на бетонных плитах, прижатым к ним гигантским бульдозером, он отчётливо помнит, что не укрывался во сне, а значит, за него это сделал кто-то другой. Он думает о Сэме первым делом и решает, что время пришло. Достаёт его вонючее тело из деревянной коробки, осматривает с кропотливостью патологоанатома, не позволяя эмоциям захватить верх. Кожа в некоторых местах совсем подпортилась, челюсть начала отвисать, трупные пятна ещё сильнее расползлись по спине. Дин старается не обращать на это внимания. Старается, мать его, очень сильно. Опирается, ведь он уверял себя, что шанс вернуть брата к жизни ещё есть, а теперь окончательно теряет надежду. Вернее, заставляет себя терять её, как и тогда, когда маму убил Люцифер. Он схоронил её так поспешно, пережил отца. А теперь не смог спасти и Сэма тоже. Боже, если бы у него только был шанс, он бы всё сделал по-другому. Всё переиграл. Дин тянет на себя тело брата, удерживая его за подмышки. Сэм не хотел бы, чтобы кто-то так обращался с ним после смерти. Он вообще не очень-то хотел умирать. Наверное. В его дохрена умной голове порой крутились такие мысли, что ожидать можно было любого поворота. Дин, честно, не особо бы этому удивился, если бы узнал. Солнце тем временем заходит. На этот раз Дин вырывает яму посреди сырой, заброшенной пашни. Как можно дальше от своего дома, чтобы не было так тяжело бродить по двору. Ведь если напоминание будет биться даже в воздухе и проникать в легкие, то лучше сразу улечься рядом и замереть. Навечно, желательно. Дин подтягивает Сэма за ноги и поскальзывается на влажной земле, по которой с утра прошёлся осенний дождь. Валится в чёртову дыру, потянув за собой кусок савана и Сэма, чьё лицо приземляется ему на живот. Он стискивает пальцы в кулак и прижимает его к губам, пытаясь сдержать нахлынувший поток эмоций. Прикрывает веки и громко дышит, прежде чем поднять их и взглядом затравленного зверя окинуть белое лицо с закрытыми глазами, которые никогда не раскроются, чтобы снова увидеть мир. Больно. Больно так, что хочется заорать. Завопить во всё горло о своей потере… …И не найти понимания. Дин аккуратно гладит своего любимого, маленького Сэмми по голове и укладывает на землю. Касается сухими губами щеки и не думает, что это противно. Лишь ком снова подкатывает к горлу, он сдерживает себя, чтобы не зарыдать: Дин хоронит его. Хоронит своего брата, героя. Своего Сэмми. И видит, как горит его тело, охватываемое полыхающим огнём. В глазах Дина он тоже отсвечивается, но скорее испуская последние искры, как на догорающих почерневших спичках. Браслет его сжечь он не пытается. Не знает, как именно это произошло, возможно, Сэм сделал то же самое, что и Бобби когда-то, обхитрив жнеца, но это и не столь важно, Дин знает только то, что Сэм застрял в реальном мире, как призрак, и бродит сейчас по окрестностям. Дин понимает, что ему нужно увидеть его в последний раз и попрощаться. И тогда, с разрешением Сэма, он сожжёт и этот треклятый, уродский браслет тоже, чтобы позволить ему уйти на покой. *** После погребения брата Дин не мешкает ни секунды. Запрыгивает в тачку, вдавливает педаль газа в пол так, что машина начинает хрипеть, и на всей скорости летит в Денвер. Его телефон мигает и на экране высвечивается адрес, благодаря GSM-жучку, оставленному в фургоне семейки вервольфов. Спасибо Джоди и её молодым помощницам. Дин делает один ложный звонок, чтобы узнать, что стая сейчас направляется в бар на очередную ловлю, не подозревая, что охотник едет во всеоружии, мчит к ним, сломя голову, чувствуя, как ветер бьёт в лицо леденящим потоком из едва приоткрытого окна, и воображает апатичную, кровавую расправу. Сэмми бы этого хотел. Сэмми хотел бы, чтобы за него отомстили. Дин застаёт их под мостом, когда они нападают на группу подростков, устроивших себе ночную вылазку. Все пятеро валяются полумёртвыми, прижатыми к земле телами монстров, издавая последние всхлипы и дергаясь в предсмертных конвульсиях. Твари добивают их и не замечают, как Дин подкрадывается ближе, беспристрастно обученный, просчитывающий каждое движение. Он подходит молчаливой тенью сзади и точным движением отрезает башку бабе, впившейся клыками в сердце паренька. Она чья-то сестра и, видимо, девушка — плевать с высокой колокольни, она тоже была там в день, когда случилось необратимое. Здоровяк отрывается от ужина, смотрит на неё, затем на Дина, скалится, выпячивая наружу клыки, и летит на него со всей присущей ему ненавистью, валит на мокрую землю. Дин успевает лишь вовремя увернуться, чтобы не получить когтями по лицу. Он дотягивается до отлетевшего в сторону мачете и, удерживая блоком левой руки здоровяка от укуса в шею, отрубает ему голову, выдыхая скопившийся воздух в груди. Легче пока не становится. Он сбрасывает с себя дохлую тушу, поднимается достаточно резво, сплевывая сгусток слюны, смешанной с кровью, в траву. Главарь стаи уже направляется к нему, разглядывает изучающе, будто это не Дин Винчестер только что прикончил его сестру и лучшего друга парой ловких движений. Но Дин знает, что он растерян, зол и уже почти признал собственное поражение, только радуется этому вдвое сильнее, ведь он ни за что не отпустит убийцу родного брата, не насладившись его смертью вдоволь. — Убить тебя будет легче, чем съесть бифштекс, — хрипит Дин и сильнее обхватывает рукой мачете. Он делает прыжок вперёд и откидывает главаря резким ударом кулака на землю, всаживает мачете ему в ладонь, пригвоздив к земле. Вытаскивает из заднего кармана брюк нож и колет в правую ладонь, наслаждаясь искренне болезненным криком, пронзившим чужую глотку. Он издевается над ним: рассекает кожу глубокими полосами на грудной клетке, вырезает кусок плоти из ноги, ломает подошвой ботинка коленную чашечку и пытает до тех пор, пока вервульф вдруг не начинает смеяться. Дин в замешательстве останавливается, слушая как нечеловеческое отродье говорит, обнажая испачканные в крови зубы: — Ты такой жалкий, Дин Винчестер. Мстишь за своего братишку, верно? Мы с Донни видели, чем вы с ним занимались тогда в машине. Мы долго следили за вами, охотники, — с презрением шипит он. — Но никогда не думали, что добыча окажется такой лёгкой. — Ты нихрена не знаешь, ублюдок, — цедит Дин сквозь зубы. — И катись-ка ты лучше в Ад, где тебе самое место. Глаза отчего-то блестят. Он хватает серебряный нож и до конца всаживает вервульфу в сердце. Монстр испускает свой последний вздох и умирает, а Дин валится на колени рядом и чувствует поглощающее… ничего. Пустоту, разъедающую пространство. Он отомстил за своего мальчика, но чужая кончина не сможет вернуть его к жизни. *** Приезжая домой слегка подшофе, Дин подхватывает куртку Сэма со спинки стула и обессилено валится на кровать. Вдыхает её горький запах, сжимает, прикладывает к своему лицу. Разглаживает неровности и кладёт рядом с собой, исследуя пустым взглядом чёрные мигающие точки на потолке. Комната погружена во тьму, и хорошо, что ему не приходится подниматься и вырубать свет. Сегодня Дин откупоривал пиво его зелёным брелком-открывалкой. Крутил его в пальцах, усмехаясь краем губ. В бардачке машины ещё лежит его парфюм, Дин часто обрызгивает им куртку Сэма и с печалью осознаёт, что содержимое бутылки когда-то закончится. В холодильнике валяются салаты и фрукты, которые совсем недавно Сэм купил в магазине. В библиотеке книги, которых касались его руки. В комоде его нижнее белье. Он везде. В бункере, в одежде, в музыке, в черепной коробке. Дин не хочет прощаться с частью воспоминаний. Дину, кажется, нравится страдать. Измождённый и будто лет на тридцать обрюзгший, он смотрит на линию паха, лениво расстегивает ширинку и просовывает руку в трусы, поглаживает себя, опуская утомлённые веки. В его мечтах всегда всплывает брат, даже не обнажённый, всего лишь позволяющий целовать себя в ключицы и открыто улыбаться. Дин играет желваками, приоткрывает сухие губы, лепечет, как молитву: «Сэмми, Сэмми» и отчаянно мастурбирует на эти обрывочные грёзы, пока не чувствует, как чужая ладонь накрывает его собственную, отводит в сторону, чтобы коснуться его члена. Он вздрагивает, словно от касания к заряжённому проводу, а потом открывает глаза и видит рядом его. Валится корпусом и руками назад, с перепуганным и неверящим лицом, на неудобной простыне, ограничивающей ловкие движения. — Что за?.. Сэмми смотрит на него своим прекрасным заботливым взглядом, в котором понимания столько, что можно охватить Вселенную. Дин не моргает. Он пытается уцепиться за его руку и оттолкнуть её, сказать хоть что-то, но Сэм выдыхает лишь тихое «ш-ш-ш», прижимается носом к шее брата и продолжает ему дрочить. Дин опускает голову, вжимается пальцами в его спину до покраснения и не может поверить, что ощущает её наяву. Что он касается брата и знает, наверное, действительно на этот раз знает, что это не сон. Когда он наконец кончает, бурно и долго, Сэм наклоняется и молчаливо слизывает всю сперму с его обмякшей плоти. Дин едва не задыхается от касания его тёплых губ внизу. Это всё так похоже на Сэмми, это и есть Сэмми, который выглядит жутко расстроенным, но это он, родной, понимающий. Дину хочется прижать его к груди и напомнить, что он защищён, да как бы не соврать? Он не справился даже с этим заданием. — Я так скучал, Сэмми, и я буду, всегда. Ты же знаешь. Сэм кивает и коротко улыбается. Так, как умеет только он, чтобы в груди даже самое мёртвое затрепыхалось и надежда вдруг блеснула ярким отсветом, кроша печаль. — Я должен был уберечь тебя. Сделать всё, что в моих силах, чтобы ты был жив, но я не справился. Я так чертовски налажал, Сэмми. Сэмми… Дин затихает, вглядываясь в роковую зелень его глаз и понимает, что никто никогда не был ему ближе. Понимает, что вся его жизнь от и до заключалась в опеке над ним, его младшим братишкой. Всё его существование принадлежало одному человеку, с которым он был кровно связан, связан духовно и эмоционально. Он был для него всем грёбанным миром, а Дин позволил этому хрупкому миру умереть. — Ты не виноват, Дин, — шепчет он. Дин не выдерживает, и горькая слеза катится по щеке. Он видит, что Сэм тоже плачет, и это добивает его. — Ты — моя погибель, Сэм, — сдаётся, проводит по тыльной стороне родной ладони, обхватывает её своей. — Я не думаю, что справлюсь. Мне очень тяжело без тебя. — Ты справишься, Дин. И будешь жить счастливо. Завяжешь с охотой, как завязал однажды. Только на этот раз я не вломлюсь в твой дом без души и не испорчу твою новую жизнь. Ты будешь вспоминать меня, Дин, — он гладит брата по щеке, и Дин молча впитывает все его слова, при этом отрицательно качая головой. — Но вспоминать с улыбкой. — Сэмми, не смей уходить, — он хватает брата за шкирку, будто это может как-то удержать его, привязать, но здесь действует сила, с которой он не способен совладать. — Я не уйду, — успокаивает его Сэм. — Я засну рядом с тобой, но утром ты проснёшься один, сожжёшь мой браслет и заживёшь новой жизнью, в которой я останусь лишь памятью, изредка проскакивающей на фотографиях. Пообещай мне. Его слова режут, как нож. Дин кровоточит прямо здесь, на собственной кровати. — Я могу, но… Когда это мы сдерживали свои обещания? — он пытается выдавить из себя кривую усмешку. Стены давят на голову, как тиски, воздуха становится катастрофически мало. — Ты сделаешь это ради меня, Дин. Пообещай. — Обещаю, Сэмми. Дин не врет. Только надеется, что однажды, со временем, у него получится принять тот факт, что его младшего надоедливого братца больше не будет рядом, что пассажирское сиденье машины опустеет на одного человека, хотя его след все ещё останется там и будет долго не давать ему покоя. Они ложатся спать в обнимку. Дин прижимает непривычно хрупкое, ломкое тело Сэма к себе так сильно, как только может, впивается пальцами в его руки, целует его лоб и мягкие губы. Дин невыносимо нежен, нежен, как никогда, и чувствует каждый миллиметр кожи брата, с пугающим шоком понимая, что не слышит, как бьётся его сердце. Это не страшно. Сердце Дина заменяет оба. Он переплетает свои пальцы с пальцами Сэма и окончательно вырубается только под утро, лишённый сил, когда глаза начинают печь, а мысли — покидать разум. *** Просыпаться и открывать глаза Дину ни капли не хочется. Не хочется шарудить ладонью по другой половине кровати. Страх не увидеть его рядом слишком велик, и всё же он заставляет себя подняться. С звенящим шумом в голове, на ватных ногах он дотягивается до куртки брата, вытаскивает из протертого кармана браслет и выходит на улицу, покидая бункер. Ему нужно вдохнуть воздуха и на минуту избавиться от горького, назойливого чувства, что всё закончится вот так. Что из них двоих последним остаётся почему-то Дин, которому давно пора отправиться на боковую. Но он знает, что должен сделать это, знает, что если сделает это быстро, то облегчит все его страдания. Дин не имеет права сопротивляться на этот раз. Он кладёт чёрный браслет на землю и поджигает его. А через секунду перед ним появляется Сэм, скромно держащий руки в карманах куртки, привычно спокойный и созерцающий. Улыбается очаровательной улыбкой, а затем произносит одними губами своё добивающее: — Я люблю тебя. Дин тоже улыбается ему в ответ. Не успевает сказать «прощай», потому что языки пламени обхватывают Сэма и уносят прочь вместе с браслетом. Так всегда происходит с теми, кого пытаешься удержать, разве нет? С теми, кого любишь больше всего на свете: они уходят, уезжают, внезапно умирают, оставляя на душе беспокойство. И ты остаёшься один, брошенный на произвол судьбы, растерянный, наедине с роем текущих мыслей. Винишь себя за то, что не уберёг. «Сэмми, если бы я мог… Если бы подоспел вовремя». А теперь только видеть его во снах, лежащим с разодранной грудной клеткой кверху, умоляющим спасти его. Утро сырое и необычайно сумрачное. Дин стоит и молча глядит на остатки золы, которую поднимает ветер. Позволяет ему, режущему, шепчущему касаться щёк, а слезам — литься и падать на сухую под ногами почву. Он не верит, что время залечит раны. Это сказки для тех, кто не знал настоящей любви. Привязанности. Дружбы. Телефон в кармане вибрирует. Дин нехотя поднимает трубку и слушает, как на другом конце провода что-то бормочет Кас про новое дело. Дин отключается, вытирает мокрые глаза и идёт за ключами от тачки. Размышляет о чём-то своём. Говорит себе, что всё не так плохо, если кто-то ещё нуждается в его помощи. Вещи Сэма так и валяются дома и в машине, и сам он существует — незримо, в сердцевине, в отголосках времени. Как вечное напоминание того, что он здесь когда-то был. Дин не прощается навсегда, только говорит «до встречи». Уверяет себя, что там, где сейчас Сэм, ему обязательно должно быть хорошо…