***
Много неадекватного и больного в том, как Уилл, в результате, справляется с проблемами. Проглатывать свои чувства раз за разом, надеясь, что ни горло, ни внутренности не обожжет. Уходить от разговоров, прятаться от взглядов, пытаться забыть - примитивные придумали для этого много способов (ни один из них не помогал). Он когда-то думал, что нет ничего, что не исправили бы иратце и крепкий алкоголь. Но сколько бы бутылок он не опустошил за последние несколько дней, ничего не спасало. Не по настоящему. Руны можно было спокойно спрятать под рубашкой, проглядывающие контуры разве что интересовали каких-то беспокойных разговорчивых девочек на баре, но Уилл практически никогда не угощал, а значит, с ним особо не о чем было разговаривать. Впрочем, сколько бы он их не прятал, жар от них оставался на месте, как будто постоянная, немного приглушенная вибрация от телефона, который ты никак не можешь нащупать в кармане. В нем где-то до литра рома уже, приблизительно, достаточно для того, чтоб он не мог сразу, аккуратно обхватить пальцами стакан: они потные, липкие, но он продолжает выскальзывать, как назло. Уилл почти уверен, что ему что-то подмешали, но, как Сумеречному охотнику, это не сильная помеха. Он не хочет возвращаться в Институт. Он уже несколько дней, собственно, и не возвращался. Даже без части собственного тела можно жить. (Хоть и не долго.) Его опутывает чей-то смешок, как эхо. Звук немного похожий, а оттого невыносимый. Уилл резко разворачивается, на пятках, и пытается сфокусировать взгляд. Через расширенные, огромные зрачки, мало что видно, но он старается, ведомый то ли надеждой, то ли страхом. - Аккуратно. Тот парень подсыпал тебе молли в бокал, но ты не почувствуешь, потому что ты в ноль уже. Можешь потерять сознание, кстати. Все слова понять сложно, из-за шума в клубе и из-за того, что многие вещи Уилл просто не хочет осознавать. У него учащается сердцебиение, но это не из-за молли, Уилл уверен. У девочки перед ним точеные черты лица, как будто над ним трудился скульптор Венеры Милосской, Александр. Чуть вздернутые вверх брови, покусанные губы, наспех прикрытые помадой. Она так похожа на Джема, что Уиллу перебивает дыхание моментально. Это словно падать с высоты на спину. Он не совсем уверен, что может подняться. Он не совсем уверен, что может говорить. Воспоминание о том, как пальцы Джема задерживались в сантиметре над его кожей возвращаются ливнем. Его как будто обдает ледяной водой, взгляд сразу опускается к ее рукам. Ему кажется, что это безграничное сходство он просто себе придумывает. Но она смотрит так же пристально, будто за стеклом его глаз пытается рассмотреть кого-то другого. Ей, наверное, удается, потому что серые глаза ходят из стороны в сторону, радужки чуть загораются. Она говорит: - Я - Карла. И ее губы, в помаде, жирной, глянцевой, мажут ему по щеке. Это как приглашение, но куда-то на гильотину. На пир для покойников. Рука Уилла скользит ей под волосы, сжимает немного шею, губы касаются виска (как с Джемом). - Уильям. Больше они не разговаривают.Часть 1
28 июня 2020 г. в 10:50
Маслянистый желтый цвет солнца, как краска, стекает по небу вниз к горизонту, постепенно, плавно растворяясь в темноте Темзы. Вода под мостом, под его, Уилла, ногами, шипит и пузырится, как будто кислота при столкновении с активным металлом, а на цвет она - точь-в-точь как у Уилла глаза. Синюшного оттенка. Как грязный, колотый лед. Фрагментация картинок, цветов, пейзажей, воспоминаний у него в радужке такая, что все это здорово напоминает нездоровый калейдоскоп. Уилл не закрывает глаза, потому что когда закрывает, кажется, будто падает.
Внутри него ни спокойствия, ни холода: внутри него - сульфур. Уиллу кажется, что он на грани чего-то необъяснимого, чего-то, что не может выразить словами, высказать, выплюнуть из себя хоть как-то - словно он сейчас взорвется или попросту выгорит. Как будто солнце, тяжело различимое из-за зыбкого, влажного Лондонского тумана, опускается прямо на него. От этого жарко, скользко, тесно в собственном теле, словно его знобит и температура моментально скачет выше тридцати восьми градусов. (Этого не может быть, потому что охотники не болеют, они не подвержены простудам, вирусам или боли).
Но у Уилла горят руны, как будто на них у его организма из ниоткуда появилась аллергия. Резистентность. Отторжение.
Ему кажется - на слепящую, больную секунду - что он бы с легкостью, не задумываясь лишний раз, сменил бы эти руны на тонкие, аккуратные пальцы Джема на своей коже, чтобы не фантомные следы и моментально зажившие синяки, а по-настоящему. Чтобы эти невыносимо легкие, призрачные почти прикосновения, опутывали его тело так же, как сейчас делают черные, резкие полосы рун и рисунков. Мысль эта короткая и быстротечная, но она застревает у Уилла между зубов, как жирная арахисовая паста или что-то вроде того. Думать о Джеме все равно что глотать кислоту. Или чистый спирт.
Опьяняюще.
Сквозь сжатые зубы Уилл матерится в пустоту, на улице так тихо, что он почти слышит эхо своих же слов. Это все - неправильно, жутко, то, что происходит. Это богохульство, почти что. Но калейдоскоп перед глазами никуда не девается, и сколько не сжимай руки на парапете моста, асфальтированная земля под ногами Уилла все равно нестойкая и кружится, что задорная разноцветная карусель из парка аттракционов. Горят руны - это не метафора.
Несмотря на всеобщее мнение, популяризированное среди сообщества Сумеречных охотников, в Идрисе, даже в его собственной семье - у Уилла с инстинктами и процессом логического мышления все хорошо. Все это - умное, рациональное, правильное - просто отходит немного на второй план, когда у него все горит, словно вместо внутренностей - лесной пожар. Словно он задыхается от дыма, которого не существует, а значит - от которого не сбежать. Уилл не знает, не может понять, где заканчивается одно чувство и начинается второе. (Кит часто смотрит на него озадаченно, закусывая губу - она кровит в том месте, никогда полностью не заживает. Кит замечает чуть больше, чем остальные.)
Все это - внутри него - больше похоже на потребность. Когда он думает о Джеме, ему становится больно.
То, что происходит - чуть хуже связывающих заклинаний, что напоминают невидимые узы, наручники. Хотя бы потому, что это навсегда. Хотя бы потому, что ему как будто перекрывают доступ к кислороду, когда он от Джема далеко, но если он близко, то это - в перспективе - еще хуже, чем не дышать.
Уилл хорошо помнит себя несколько лет назад: у него были глаза чуть светлее, больше похожие на волны океана в Лос-Анджелесе, почти биолюминесцентные, если присмотреться и отросшие волосы, которые кудрявились вниз от затылка к шее, ниже, чем Эвелин в Институте считала приличным. У него тогда в мыслях была сестра, истекающая кровью на полу их дома - между паркетных половиц кровь тяжело будет отмыть, если вообще получится - и всепоглощающая пустота вместо сердца. Все это с налетом зависимости от адреналина, уже тогда и крохотного желания умереть. Хотя умереть - немного не то слово. Не жить подходило на тот момент больше.
(“Это Эрондейлы. У них играть со смертью считается за развлечение”).
Ничто из этого, впрочем, ни на секунду не пошатнуло его уверенности в желании быть парабатаем Джема. У него тогда не дрожали руки, в том ограничивающем, душном круге из огня и ни разу не пошатнулся и не охрип голос.
“И куда ты пойдешь, я пойду”
Он, в принципе, стоял на своем. Ничего существенно не изменилось: Джем все еще был лучшим, что с Уиллом случалось за всю его жизнь. Только теперь набор воспоминаний из бесконечных тренировок с метанием ножа (Джем все еще был лучше него), долгих прогулок в паутине улочек Лондона, попытками самостоятельно приготовить лазанью, посиделками в библиотеке вместо обеда и вечеров, когда руна парабатаев у Уилла над сердцем становилась такой тонкой и светлой, что он, из-за слез, на секунду переставал ее видеть, пестрил немного другими красками.
(Джем умирал два раза. После их второй совместной миссии, охоты на демона, когда Уилл разбил кулаки до крови, пытаясь достучаться до Безмолвных Братьев, пытаясь войти в комнату, пытаясь сделать хоть что-то: чувство было такое, будто его разделили с частью его же тела проклятой дверью и тишиной.
Второй, несколько дней назад, по своей же вине, относительно. Этот случай у Уилла в голове размытый, в точности деталей приходится сомневаться, но он помнит как серебро, кристаллизованное в порошок, мешалось с белым цветом простыней, в волосами Джема, осталось полосами у него на губах - тоже серо-белых. Он, хоть и Эрондейл, не считал такие игры со смертью развлечением.
Уилл в своей жизни молился два раза.)
Калейдоскоп в других красках: чувство жжения на месте рун, постепенное, поглощающее, волнами растекающееся по всему организму, словно отрава.
(Уилл думает, или инь фэнь чувствуется точно так же. Как будто долго смотреть на солнце, а потом закрыть глаза.)
Калейдоскоп в других красках: руки Джема под его, Уилла, рубашкой, на ребрах, на животе; губы, чуть горькие, чуть соленые, вообще не из ванильных книжек, которые Уилл читал; сбитое, неровное дыхание, то ли из-за всего происходящего, то ли из-за передоза. Это все запрещено, законом, моралью Сумеречных охотников в принципе, это считается чем-то извращенным, прогнившим, не таким. Но Уиллу так не казалось, когда Джем стонал его имя, или наоборот.
(Я люблю тебя. То ли на валлийском, то ли на китайском. Что в этом могло быть неправильного?).
Руна была красной, как расплавленный металл. Уилл смотрел на коробку с наркотиком, на Кван Ли, во всем ее милосердии и сострадании. И думал, что пора помолиться еще раз.