позвони мне утром

Всё начинается с простого телефонного звонка. Ну, он предполагается, как самый обычный. Хёнджин решает позвонить, потому что он измотан, но разум продолжает лихорадочно биться, лишая любой возможности уснуть. Неминуемый стресс перед возвращением на сцену давит и поражает все мысли окончательно. Он не может перестать думать о том, насколько скучает по своей семье, о неизвестности и неуверенности в дальнейшем пути. Он знает — необходимо быть сильным и преодолевать подобные размышления, но иногда… Иногда это действительно непросто. У него нет ничего, что помогло бы отвлечься от раздумий, проносящихся в голове. Все ребята спят, и будить кого-то совершенно не хочется, так что Хёнджин на цыпочках покидает комнату в сторону ванной, закрывая за собой дверь. Всё, в чём он уверен — ему правда-правда нужен друг прямо сейчас, и он звонит единственному человеку, который точно будет бодрствовать в столь поздний час. — Хёнджинни? — Чан отвечает с первого раза. — Сейчас три часа ночи, почему ты не спишь? Его голос уставший, но нежный. Хёнджин сразу чувствует себя спокойнее. — Я мог бы спросить у тебя то же самое, хён, — парирует он. На другом конце слышно, как Чан цокает языком. — Я должен работать… И я всё равно не смог бы уснуть. Хёнджин опускает крышку унитаза и усаживается сверху. — Мы можем поговорить? Я не хочу тебя беспокоить… — Всё в порядке. Я так и так не двигаюсь с места с этой песней, — в трубке раздаётся некоторое шуршание, за которым слышится, как Чан плюхается на диван со вздохом. — Что ж… В чём дело? Ты не устал? Хёнджин вздыхает: — Я невероятно устал, хён… — смешок с той стороны провода. — Но я не могу спать. Я просто так взволнован о… Камбэке, о семье, и о вас, ребята, тоже. Я… — он проводит рукой по волосам. — Я не могу абстрагироваться. Как взять и отключиться? — От собственных мыслей? Дружище, если бы я только знал, — Хёнджин почему-то уверен, что Чан ощущает себя куда более уставшим и встревоженным — как же ему удаётся так блестяще скрывать это? Спустя мгновения тишины и разглядывания своих стоп, он продолжает: — Я не могу избавиться от этих мыслей… Что, если что-то приключится с моей мамой, пока меня нет рядом? Что, если альбом провалится? А я… А что, если я выбрал не ту карьеру и я не могу уйти сейчас… Понимаешь? — Хёнджин… — Не в том плане, что я жалею об этом! — он поспешно перебивает Чана. — Но что, если в определённый момент всё станет слишком сложно, просто слишком? Мне кажется, я буду чувствовать себя так запутанно… Будто мне уже не выбраться. Ты же знаешь, я никогда не смогу бросить всех вас, никогда, Чан-хён. Но что, если я возненавижу всё это в будущем? Ах, это звучит странно… — Нет, нет. Я всё отлично понимаю. Я понимаю. — Правда? В этот раз вздох глубже. — Да, это так. Представь, что ты не был бы айдолом и имел обычную работу — в случае, если бы ты был сыт ей по горло, то мог бы просто сменить вид деятельности, понимаешь? Но для нас… Всё разительно иначе. У нас нет возможности встать и бросить всё, потому что есть ребята из группы и поклонники, о которых стоит подумать. На кону не просто карьера одного человека, а уже целого коллектива. Хёнджин знает, что Чан разъясняет это с целью убедиться в его понимании. Он правда понимает. Но ощущения пугают. — Хён… Ты не чувствуешь себя подавленно из-за всей этой ответственности? Последовавшая за вопросом тишина оказывается тяжелой, словно Чан без понятия, что ответить. — Бывает. Но затем… Я всегда вспоминаю о группе и о том, чего мы смогли добиться к настоящему времени, и тогда я знаю, что это того стоит. — Ты правда так считаешь? — Хёнджин смахивает слёзы с уголков своих глаз. Он без понятия, когда они успели выступить. — Каждую секунду. Я серьёзен. Он непроизвольно шмыгает носом. — Я тебе верю, Чан-хён. Я постараюсь почаще напоминать себе об этом. — Хёнджинни, ты плачешь? — Нет… — он продолжает вытирать слезы прочь, но его голос ломается. — Я просто устал, вот и всё. — М-м, хочешь отключиться? — интересуется Чан. Его голос мягок. Успокаивает. Хёнджин раздумывает об этом некоторое время. — Мы можем задержаться ещё ненадолго? — Конечно. Ему в самом деле легче сейчас, но в то же время внутри поселяется чувство, что мыслей станет ещё больше, чем ранее. Разговор с их лидером всё же помог. Одиночество больше не гложет так сильно. — Что сложнее всего? Чан хмыкает. Хёнджин почти что видит его в своих мыслях, сидящего на диване, возможно, с баночкой энергетика в руке, несмотря на то, что тот знает — не стоит. Он думает о чановом лице, свободном от макияжа сейчас, когда на нём очередные тренировочные штаны, а волосы упрямо вьются к концу дня. Тот всегда выглядит вымотанным вот так, но Хёнджин считает его наиболее привлекательным в подобные моменты. — Скучать по семье, наверное, самое трудное, — доносится ответ. — Но также страх подвести всех вас. И отсутствие возможности встречаться тоже. — Встречаться? — Ах, я знаю. Это не должно иметь значения вовсе, — Чан смеётся. — Но, знаешь, мне двадцать два года, и у меня никогда… Не было отношений или свиданий. По большей части легко совсем не думать об этом, но порой меня задевает. И даже если бы мне понравилась девушка, — он стушёвывается, пробормотав самый конец предложения. — Прости? Я не расслышал последнюю часть. Должно быть, усталость берёт своё. — Я сказал… — тишина. Хёнджин выдыхает, слушая его и неосознанно задержав дыхание ранее. — Я сказал, что даже если бы мне понравилась девушка или парень, я не смог бы продолжать отношения. Это слишком рискованно. Словно из ниоткуда, Хёнджин чувствует тяжесть на сердце. — Парень? Молчание лишь тянется. Он слышит ёрзанье Чана на месте, но в остальном — абсолютная тишина. — Что ж, да, — единственное, что старший произносит спустя время. Затем: — Может быть, мне не стоило говорить тебе подобное. Извини, если причинил тебе неудобства. — Н-нет, это не так, — отвечает Хёнджин, стараясь держаться непринуждённо. Однако внутри бурлят какие угодно чувства, кроме спокойствия. — Ты меня знаешь, хён, неужели ты думал, что я буду осуждать, если тебе нравятся мужчины? Старший посмеивается. Хёнджин тоже расплывается в улыбке из-за него. — Я надеялся, что ты не станешь, но никогда нельзя знать наверняка. Айщ, что такого в разговорах в три ночи, отчего я становлюсь настолько честным? Это один из огромнейших моих секретов, а я выплеснул его, как незначительную мелочь! — Может дело в телефоне. Ты смелее, не говоря с глазу на глаз. — Да, должно быть так и есть. — Чан-хён, позволь задать вопрос? Отвечать необязательно. Пара секунд пролетает, прежде чем он слышит разрешение с того конца. — У тебя когда-нибудь… Было что-то? Ну, с парнем? Хёнджин сию минуту жалеет о собственном интересе. Почему ему пришло в голову спросить такое? Какой же скользкий вопрос. Ему действительно следовало бросить трубку и отправиться в постель. — Эм… Да, пару раз, ещё во времена стажировки. Я думаю, как раз перед тем, как я встретил тебя. Он звучит невозмутимо, что снова возвращает Хёнджину покой. Наверное любопытствовать — не лучшее решение, но внезапно он чувствует бодрость, казалось бы, несвойственную для позднего времени, а его вопросы по телефону заставляют только поражаться проснувшейся наглости. — Например, поцелуи? — Почему ты такое спрашиваешь? — осведомляется Чан, но голос его отнюдь не возмущённый. Скорее, дразнящий за хёнджинову пытливость. Младший заикается в собственную защиту, и осознав, что он не знает, как ответить, Чан продолжает: — Но да, хм, по большей части поцелуи. Иногда чуть больше. Думаю, вроде долгих обжиманий и дрочки. У Хёнджина во рту пересыхает. С одной стороны, он отчасти завидует кому бы то ни было, видевшему Чана… таким. С другой, он сбит с толку мысленным образом своего лидера, которому мастурбирует некий безликий и безымянный парень — как Чан будет выглядеть? А как Чан будет звучать? Будет ли он нежен или груб? Будет ли он… — Я прошу прощения. Я и не думал заставлять тебя чувствовать дискомфорт, — молвит Чан, и только тогда Хёнджин осознает — он не проронил ни звука за чёрт знает сколько времени. — Ты ничего не сделал, я клянусь, — он сглатывает. Картинки всё ещё рябят перед глазами, вот только теперь безликий, безымянный парень сменяется Хёнджином — он тот, кто касается Чана, кто получает чужие ласки, поцелуи. Он более чем уверен, его член никогда не твердел так быстро. Немного хочется расплакаться вновь. — Я не… Дерьмо, Чан-хён, мне нужно сбросить. — Подожди, поговори со мной. Пожалуйста. Просто скажи, что всё это не сделает наши взаимоотношения странными. Мне так стыдно, мне не нужно было такое рассказывать, — Чан перескакивает со слова на слово прежде, чем младший отключится. Хёнджин елозит на месте, но это только усугубляет дело, его орган трётся о ткань, и о Боже. Всё так неправильно. — Нет, нет, правда. Я первый начал расспрашивать, и хён, прошу, не беспокойся об этом. — Ты странно себя ведёшь, к слову. А-ах, зачем я это сделал… Чанов голос очень, очень приятный. Совершенно не помогает Хёнджину. Он правда пытается не навредить ситуации и банально выждать, но сперва ему необходимо трение. Давление чересчур велико в таком виде, как сейчас, и Хёнджин честно хочет, чтобы его стояк просто исчез. В секунду, когда пальцы сжимают его, парень судорожно вздыхает. Он так усердно старается притвориться, будто ничего не произошло, но знает, что Чан с большой вероятностью всё слышал. Если у того осталось хоть немного сострадания к Хёнджину, то он проигнорирует инцидент и они смогут обо всем забыть. — Хёнджин, ты там?.. — пауза. Затем, вновь: — Ты?.. Он не произносит, но подтекст тут как тут. Уязвлённый — единственное слово, описывающее чувства Хёнджина в этот момент. Нет сомнений, что его лицо чрезвычайно покраснело — он желает, чтобы пол разошёлся пополам и поглотил его целиком. — Не-е-ет. Нет. Я просто… — он порывается отключиться в ту же минуту, сейчас или никогда, но в то же время он знает, что не знаком ни с одним человеком более понимающим, чем Чан. Если он просто всё объяснит, тот с уверенностью не станет смеяться над Хёнджином. — Это так смущает. — Что происходит? — произносит Чан растерянным голосом прямо в ухо. — Я, эм… Когда ты говорил, что обжимался с парнем и, эм… про дрочку… А-ах, я не могу сказать такое вслух. Но он и не должен, ведь Чан всё понимает, поскольку он знает Хёнджина лучше кого-либо в целом мире. Он улавливает чужое знающее «а-а», будто Чан сложил вместе два кусочка пазла. — Хёнджинни, тебе понравилось слышать от меня подобные вещи? — его интонация такая размеренная, как он вообще может держать себя в руках прямо сейчас? — Твоё тело, хм, среагировало в неожиданном для тебя ключе? Боже, думает Хёнджин. Он звучит, как мой отец, обсуждающий со мной тему секса. Пожалуйста, Господь, если ты существуешь, забери меня в мир иной. — Я как бы, я, честно говоря, просто спрашивал. Я не мог предположить, что у меня, ну знаешь… Встанет. Я просто думаю, — он понижает тон голоса, хотя знает, что никто в доме и слова не услышит. — Я раздумывал над тем, что испытываю влечение к парням, и эта часть нашего разговора… как бы пробудила во мне больше ощущений, чем я рассчитывал. Прости, Чан-хён, я не хотел показаться странным. Ему кажется, он слышит Чанов выдох через нос, но не исключена и насмешка воображения. — Что ж. Сегодня в самом деле многовато признаний, — он хихикает. Сперва Хёнджин благодарен ему за попытку разрядить обстановку. А потом всё идёт наперекосяк. — Ты можешь прикоснуться к себе, если хочешь, — это понижение голоса Чана от шутливого до низкого и соблазнительного проделывает короткое замыкание в хёнджиновской голове. — Я не против. Если раньше у него был хоть призрачный шанс на то, что возбуждение спадёт, сейчас всё улетело в трубу. Он задушено выдаёт звук, напоминающий «что?», но в итоге больше похоже на вздох, пока его член подрагивает в штанах. — Я серьёзно. Где ты сейчас? — интересуется Чан. Его голос словно мёд Хёнджину в уши. — Ам… В-ванная… — Дверь заперта? Едва ли не автоматически его рука взлетает к замку и поворачивает его до неподвижного положения и тихого щелчка. — Теперь да. Чан, видимо, возится на месте, и Господи, Хёнджину правда так хочется узнать, как тот сейчас выглядит. — М-м, чудесно. Хочешь, чтобы я направил тебя, Хёнджинни? Или попроси остановиться, если это для тебя чересчур. Он в самом деле обдумывает это из-за чрезмерного смущения, но также он остаётся двадцатилетним девственником, влюблённым в лидера своей группы, который инициирует буквальный секс по телефону прямо сейчас. Это заранее проигранная битва. — Ты… Ты можешь помочь мне… Если хочешь, Чан-хён. — А я хочу, — уверяет тот. — Что на тебе надето? О Боже. — Спортивные штаны и футболка, — отзывается Хёнджин. — И б-боксеры… — Я хочу, чтобы ты снял свою футболку и брюки, но оставь пока бельё, хорошо? Хёнджин угукает в ответ, ведь если честно, Чан мог бы запросить чьё-то убийство в данный момент, и он бы не имел никаких возражений. Он раздевается и усаживается обратно, оставаясь в одних трусах, рука инстинктивно тянется к бугорку под ними. Словно предугадывая, Чан просит: — Не трогай себя пока, — Хёнджин снова оказывается на грани слёз, но послушно отстраняет ладонь прочь прежде, чем сам поддастся искушению. — Я хочу, чтобы ты начал сверху. Твоя шея… Просто поласкай её, затем твой живот. У тебя такой прелестный живот, Хёнджинни. Иногда я так сильно желаю поцеловать тебя здесь. Чан звучит на удивление чувственно, признаваясь в этом, совершенно вразрез с его повелительным, низким, но ничуть не враждебным тоном ранее. — Ты же меня слушаешься? — Хёнджина хватает только на тихое «да» на выдохе. — Прикоснись к своим соскам тоже. Я обещаю, тебе будет приятно. Он повинуется, и это именно так, отчего он начинает волноваться, вдруг кто услышит? Он пытается заглушить несдержанные вздохи, уткнувшись лицом в локтевой сгиб. Свободной рукой он играется сперва с левым соском, после переключается на правый — Хёнджин и думать не мог, что они окажутся столь чувствительными. — А-ах… Чан-хён… Это так странно, но так хорошо… Он улавливает, как старший снова перемещается на диване. — Молодец, у тебя отлично получается, — вот она. Та фраза, что наполняет хёнджинов низ живота ощущением бабочек, от которой член вновь сводит сладкой судорогой. На ткани трусов проступает влажное пятнышко, а он ещё даже не притрагивался к себе. — Хорошо, я хочу, чтобы ты избавился от боксеров и коснулся своего члена. Медленно, ладно? — Х-хорошо, — он давится воздухом и практически срывает с себя бельё. — Хён, это так… Ах-х, так трудно делать всё медленно сейчас, — протягивает он. — М-м, просто не торопись. Давай же, Хёнджинни, медленные поглаживания. Слыша все эти абсолютно распутные реплики Чана, Хёнджин окончательно теряет голову. Даже не хватает времени остановиться и подумать о сюрреалистичности происходящего, ведь всё слишком горячо, избыточно сильно, и единственное, на чём разум может заострить внимание — это Чан, Чан, Чан. — А-ах, хён, я стараюсь… — он шепчет, куда отчаяннее, с большим желанием и необходимостью, чем хотел бы признать без стыда. — Я так хочу, чтобы ты был здесь. Чанов резкий вдох и звук расстегивающейся молнии ни с чем не спутать. — Блять, — снова этот низкий голос, почти что рык. Он вынуждает Хёнджина закатить глаза от удовольствия. — А как бы я хотел быть рядом, детка. В следующий раз я самостоятельно позабочусь о тебе, договорились? — Да, Чанни-хён, прошу, — выпаливает он. Его рука всё ещё двигается вдоль ствола мучительно медленно, превращая всё действо в чистейшую пытку, но Чан и слова не проронил о том, что Хёнджин может ускорить процесс. Как ни странно, пусть тот и не видит его, Хёнджин невероятно хочет быть для него послушным, заставить гордиться. — Расскажи, что ты делаешь сейчас, — командует Чан. Он сглатывает, пытаясь дышать так тихо, как только возможно. — Я… Л-ласкаю себя, и… Я двигаюсь медленно… Мне так приятно, — он хнычет. И когда голос успел стать столь высоким? — Мне кажется, я скоро… П-прости меня. — Все в порядке, мой мальчик, я тоже. Ускорься для меня немножко, ладно? — он подчиняется, уже чувствуя, как нарастает оргазм. Чан вскружил ему голову всего парой слов, и он, наверное, чувствовал бы смятение, если бы это не было самой жаркой вещью, что когда-либо случалась в его жизни. — Боже, Хёнджинни, то, как ты звучишь… чёрт, я приближаюсь к оргазму, просто слушая тебя. Хёнджин вряд ли вспомнит тот раз, когда он был настолько же твёрд. Он так истёк естественной смазкой, что даже не нуждался в использовании средств. — Хён, хён, умоляю, я хочу кончить с тобой, пожалуйста, — он бессвязно просит, как в бреду, всё тело будто пылает жаром. Он выгибается в спине, а узел внизу живота становится всё туже и туже, пока не сменяется всепоглощающим удовольствием, вот-вот готовым взорваться внутри него. Медленный темп остаётся позади в тот же момент, он надрачивает член как ему нравится, быстрее, поворачивая ладонь у самой головки. — Я так близок, я очень… о, Боже… — Блять, — стонет Чан, первый раз на памяти Хёнджина, и это нечто, которое отпечатывается в голове, без шанса на забвение. Ему хочется слышать это вечно. — Я кончаю. Вместе, Хёнджинни, ты готов? — Да, да, — Хёнджин скулит, ещё стараясь быть тише, но уже не имея сил следить за собой. — Я, так… О-ох… Тяжелое чаново дыхание сродни чему-то райскому. Всё утрированно, через край, слишком — сам факт того, чем они занимаются, то, какое влияние эта близость оказывает и на Чана, и на него, это ощущение, будто паришь на грани, каждый пункт. — Сейчас, малыш. Кончи для меня, — наконец произносит Чан. В одну секунду их дыхания затихают, прежде чем Чан изливается с бархатным вымученным стоном. Это последнее, что наконец толкает Хёнджина в метафорическую пропасть, и он кончает сильнее, чем, вероятно, когда-либо. Он всхлипывает, когда оргазм пронизывает его тело насквозь, вбиваясь в собственную руку и улавливая, как сперма брызгает куда-то, по большей части растекаясь по ладони. Ощущение длится куда дольше, чем он привык, и к тому времени, когда парень приходит в себя, его накрывает сверхчувствительность. Единственное желание — чтобы Чан был с ним прямо сейчас. Пару секунд они слышат только тяжелые дыхания друг друга. — Чёрт возьми, — Чан рушит молчание. — Дерьмо, это было так горячо. Хёнджинни, у тебя все хорошо? Ты… плачешь? Какого дьявола Хёнджин вообще рыдает? Второй раз за день выдается уже абсолютно не смешным. — Извини меня, хён, — он шмыгает носом. — Это было так… Слишком, и ты так же слишком мне нравишься… Ты обязан знать, насколько я в тебя влюблён. Но меня вдруг накрыло осознанием, что я могу не нравиться тебе в той же мере, что и ты мне. — Малыш, нет. Я влюблен в тебя так же, если не сильнее. Я вернусь домой сейчас и когда приду, мы поговорим обо всем, хорошо? Хёнджин расплывается в улыбке сквозь хлюпанье. — Ладно, — он выдыхает в трубку. — Это было классно, к слову. Спасибо тебе, хён. — Я уже мчусь, хорошо? Ты успеешь привести себя в порядок за это время? Я сварю тебе рамён, как приду домой. Хёнджин вытирает живот от семени; обернувшись, он замечает несколько капель на стене. Встав с места и мельком взглянув на собственное отражение в зеркале, он не может сдержать хохот. — Что такого смешного? — дразнится Чан. — Эм. Я немного кончил себе в волосы. И на стену, — признаётся он, и они оба разражаются хихиканьем. — И вообще, кто питается рамёном в три часа ночи? — Я. Поверь мне, работая так много ты способен съесть что угодно в любое время. И, кстати, уже почти четыре часа. Хёнджин отстраняет телефон от уха чтобы проверить время, и в самом деле, целый час пролетел незаметно. Он ощущает сонливость острее, чем до разговора, но отправляться спать, пока Чан не вернулся, не имеет смысла. Они разъединяются. Хёнджин пробирается на кухню с целью приготовить рамён на опережение, прежде всего как жест доброй воли, но ещё и потому что он осознал, насколько голоден. К тому времени, как слышится скрип двери, от готовой лапши исходит пар, и простенькое блюдо божественно пахнет. Он наблюдает за Чаном, что аккуратно избавляется от обуви в коридоре и позволяет рюкзаку приземлиться на пол. Он выглядит очаровательно, именно так, как Хёнджину больше всего нравится. Уютно. Мягко. Безопасно. Его внезапно охватывает осознание, как сильно он пленён чувствами к Чану, а затем старший делает несколько шагов вдоль комнаты и притягивает его в объятия. Хёнджиновы руки цепляются за кофту его лидера, он поворачивает голову, зарываясь носом в волосы Чана. Хёнджин выше него, и он не может ничего поделать, кроме как заметить — они идеально подходят друг к другу. Чан намеревается отстраниться, но тормозит прежде, чем они отпускают друг дружку, удерживая Хёнджина на месте. — Я могу тебя поцеловать? — спрашивает он. Младший только кивает, не отрывая взгляда прочь от чановых глаз. Поцелуй идеален. Точно такой же, как Чан — тёплый, нежный. Безупречный. Он не длится долго, а их губы чуть суховаты, но Хёнджин не променял бы этот миг ни за что на свете. Чувство, будто спустя много лет он возвращается в родной дом. Словно каждое мимолетное касание, все эти поддразнивания, взгляды, совместный опыт и общие трудности, всё вело к этой близости и наконец-то встало на свои места, как недостающие друг другу части единого целого. Оторвавшись, Хёнджин встречает взор Чана своим и буквально видит — старший чувствует то же самое. Этот момент — самый интимный и нежный из тех, что Хёнджин когда-то делил с другим человеком. Устрашающий и пьянящий искренностью одновременно. — Поверить не могу, я пережил секс по телефону раньше, чем собственный первый поцелуй, — выдаёт он, заставляя Чана прыснуть и спрятать лицо в изгибе чужой шеи. — Ну же, — старший тянет его за стол. — Давай обсудим это, хорошо? И если бы это был кто-то другой, он, скорее всего, испытывал бы страх или тревогу, но с ним отнюдь не кто-то посторонний. Это Чан. Всегда был он. Они принимаются за горячий рамён, и Хёнджин полагает, что ещё чуть-чуть, и он точно взорвётся ото всей гаммы чувств, бушующих в душе, но впервые за долгое время ему не терпится встретиться с ними лицом к лицу вместо того, чтобы нелепо прятать. С ними всё будет в порядке.