***
Маринетт вздрагивает, когда дверь за ней захлопывается, но упорно подавляет в себе страх. С неё хватит. Она в один шаг, поскольку маленькая каморка не позволяет развернуться, настигает Габриэля и обхватыват его лицо чуть влажными ладонями. Пол здесь слишком холодный. Она думает об этом мимолетно, поднимаясь на носочки и впиваясь поцелуем в податливые губы модельера. Она задыхается. Проходится юрким языком по верхней губе и резко скользит внутрь, обводя щеки, небо, пересчитывая идеальные зубы. Остро ощущается вкус рома, и её начинает мутить. Она ненавидит ром. Габриэль вжимается спиной в стеллаж с моющими средствами. Те бьются друг о друга, а старая швабра касается его плеча, пачкая дорогой костюм. Он едва ли замечает это, впитывая в себя ромовый поцелуй. Губы Маринетт мягкие, но горькие после выпитого алкоголя, с лёгким налётом земляничного блеска, который она использует, и привкусом табака. Поцелуй выходит терпким, насыщенным и полным горечи, таким, что хочется выть. Она цепляется за его плечи, прижимается плотнее и резко скользит руками ниже, к пуговицам рубашки. Пальцы справляются с ними ловко, разводят в стороны полы и жадно касаются кожи. Она горит, от нее исходит запах тяжёлого парфюма. Габриэль обожает такие запахи. Ей кружит голову, вкус пресловутого рома забывается, когда она нетерпеливо касается поцелуем его подбородка, чуть прикусывая, а затем шеи. Ей хочется больше и ближе. Она чувствует горячие руки на своих плечах, талии, под блузкой, на груди. Ей нужно ближе... Руки скользят чуть ниже, задевая грубую кожу ремня. Пряжка сама просится в руки и, стоит ей только попасться, как пальцы справляются и с ней. Маринетт хочет забыться... Габриэль вздрагивает, едва прикрывает глаза от ласкающих прикосновений, смешанных с болью где-то глубоко внутри. Можно закрыть глаза, но не разум, перед которым отчётливо встаёт лицо сына, разбитая машина и знакомый силуэт, распластанный по асфальту. Тело прошибает током, а руки сами цепляются за хрупкие, тонкие плечи. — Нет, Маринетт, стой, — Габриэль тяжело дышит, сглатывает и давится воздухом. — Это грязно, неправильно. Только не здесь. Он врет ей и самому себе. С Эмили действительно было нельзя вот так. Лишь на шелковых простынях, заранее зная, мягко, выверенно. Так нельзя было с Эмили, но только не с Маринетт. Маринетт другая. Она горящая, разбивающая все на своём пути. С ней хочется резче, сильнее и куда чувственнее. Здесь, в подсобке, на острых камнях или в его кабинете. Она дикарка, от мысли о которой ему не хватает воздуха. Маринетт останавливается, различив в голосе Габриэля суровую решимость. Недовольно и разочарованно складывает губы в резком изломе и отстраняется резко, порывисто, отходя на шаг назад, практически сливаясь с жёсткой дверью. Дышать тяжело, кажется, воздух разряжен, но все равно готов пустить пулю. Прямо в цель. Маринетт заглядывает в его глаза, видит в них слишком много и задыхается, проваливаясь вниз. Это сломанная качель. — Да пошло оно все! Маринетт ругается грязно, дёргает за ручку и выскакивает обратно в прокуренный бар. Габриэль всего пару секунд слышит, как шлепают её босые ноги, а потом все стихает, даже ненавязчивая, но омерзительная музыка...***
Прошло два года, а у Маринетт все не хватает сил разобрать шкаф, старые диски, обувь, не хватает сил выкинуть его кружку к чертям. Может, даже разбить перед этим, а все остальное сжечь. Ей нравится мысль о том, чтобы сделать это прямо посреди прихожей. Вышел бы неплохой костёр. Прошло два года, а Маринетт все ещё не убирает разбитый ею вдребезги домашний телефон. Она с самого начала не понимала, зачем только Адриан притащил его сюда. Глупая привычка приобретать ненужные вещи! Маринетт щёлкает дрожащей рукой по колесику на старой зажигалке и подкуривается, сидя у окна. Рядом с ней та самая старая кружка, на которой обычным лаком для ногтей написаны их инициалы в формуле с сердечком. Адриан обожал эту чашку, пил только из неё, имея дурную привычку никогда не размешивать сахар. Неужели ему нравилось её злить? Она делает небольшой глоток из кружки и блаженно откидывает голову назад. У водки нет никаких других примесей. Она не напоминает ей о роме. Интересно, она его терпеть не может лишь потому, что это был любимый напиток Адриана или из-за ужасного вкуса? Она не знает, и, если честно, даже не хочет знать. Адриана нет уже два года. Ровно. Только вчера она отдавала день его памяти, напившись в первом же попавшемся баре в компании его отца, едва не переспав с ним в грязной подсобке. Что происходит, Маринетт? Она хмыкает, почесывает ногтем большого пальца правую бровь. Правильно, хватит с неё слез. Адриана нет уже достаточно долго, квартира больше не пахнет его чуть сладковатыми духами, да и кружка опустела от застывшего сахара, что не успел раствориться. Теперь в этой кружке только водка! Его нет, как и воспоминаний о страшном известии и прощании. На церемонии гроб был закрытым, но Маринетт настояла на желании его увидеть в последний раз. Она вскоре пожалела об этом. Маринетт не замечает, как сигарета истлевает, и тянется за новой, сгибая первую ногу для удобства. После очередного глотка руки больше не дрожат, и Маринетт расслабляется. Где-то в глубине квартиры раздаётся недолгая трель телефона, обрываемая последним сигналом, а потом батарея умирает. Оно и к лучшему. У неё сегодня законный выходной, и она вправе побыть хоть немного в одиночестве. Хотя бы чуть-чуть. Кажется, её начинает тошнить. Маринетт брезгливо отодвигает кружку с водкой и поднимается на нетвердые ноги. Тёплые носки скользят по паркету, но она старается идти ровно, чуть придерживаясь стены. Зря она столько выпила, потому что с утра она с трудом встанет с кровати. А Габриэль не любит опозданий. Хотя, он ничего не любит, но, может, простит её, если она позволит переспать с собой на рабочем месте? Маринетт смеётся, вскоре понимая, что скорее врет, проваливаясь в новую истерику. Кровать принимает её в мягкие объятья, словно желая успокоить, и подталкивает к тумбочке, где в верхнем ящике лежит заветный пузырёк. Антидепрессанты и алкоголь - новый рацион, хотя Маринетт понимает, что все это не закончится ничем хорошим. Она глотает таблетки так, не запивая, и опрокидывается на живот, с силой вжимаясь в подушку. Всего пара минут слабости, и она придёт в норму.***
Маринетт с трудом успевает в захлопывающийся лифт, врезаясь в невысокого мужчину в дешевом костюме. Кажется, он один из бухгалтеров, потому что появись он в этом перед Габриэлем, то тот снял бы с него три шкуры. Она отмечает это мимоходом, оправляет солнечные очки и отпивает из стаканчика с логотипом Старбакс. Холодная и горькая жидкость чуть обжигает горло, и Маринетт, не сдержавшись, чуть хмурится от вкуса водки. На эту махинацию со стаканчиком она потратила пятнадцать минут, и теперь опаздывала на полчаса. Кажется, это время стало для неё магическим. Стоит только лифту остановиться на нужном ей этаже, она выскальзывает в светлый коридор, почувствовав, как кто-то коснулся её бедра. Она готова поклясться, что это тот мужчина в ужасном костюме, но времени разбираться нет. Новый глоток, поджатые губы, подкрашенные прозрачным блеском, и она готова к казни. Маринетт не успевает войти, а к ней спешит младшая ассистентка с кипами бумаг. Она мерзко стучит своими каблуками ненавистных Дюпен-Чэн лакированных туфель. Ленор. На редкость раздражающее имя, впрочем, как и сама особа, умудрившаяся надеть блузку с рюшами и юбку карандаш с кружевом по подолу. Боже, какая безвкусица. Маринетт молча вырывает из её рук нужную папку, не обращая внимания на нервное щебетание девушки. Откидывает сумку и пальто на свой стол, задевая новенький монитор, и движется прямо к дверям кабинета Агреста. Ванильные духи Ленор пахнут отвратительно. Это последнее, что говорит Маринетт прежде, чем войти в логово своего босса. Габриэль сидит за столом и выглядит намного лучше Маринетт. Конечно, он же не пил все выходные. — Я звонил тебе, но ты не отвечала, — вполне спокойно замечает Габриэль, даже не отрываясь от рассматривания документов. — К тому же, ты опоздала. Снова. Наконец он поднимает глаза на Маринетт, что кладёт папку на стол и достаёт телефон с длинной трещиной через весь экран. Она нажимает на боковую кнопку, но экран телефона остаётся чёрным. Она равнодушно пожимает плечами. — Видимо, разрядился, — она включает телефон, понимая, что Габриэль не верит её словам, кладёт его на стол и забирает папку. Открывает её на пятой странице, где лежит закладка в виде лоскутка ткани. — И, да, простите за опоздание. Пробки. Габриэль поджимает губы, собирается ей что-то ответить. Она это видит по глазам, поэтому решительно кладёт папку перед ним, указывая пальцем на эскиз. Габриэль смотрит на неё пару секунд, но после выдыхает, смирившись, и рассматривает готовую модель платья из новой коллекции. Они уже утвердили его, так почему она решила привлечь его внимание именно к нему. — Я все равно считаю, что здесь нужно убрать длину, — говорит она, прочертив пальцем по подолу, и Габриэль сжимает зубы. Она снова открывает эту тему. Они поссорились с ней из-за этого чертового платья ещё на прошлой неделе, так почему она снова возвращается к нему. Неужели ей нравится раздражать его? — Маринетт, мы уже это обсуждали. Это платье закончено, и его уже начали шить. Так в чем проблема? — Оно не идеально! С этой длиной оно выглядит просто ужасно. Только посмотри! — она обводит пальцем силуэт, а затем прикрывает ладошкой подол, доводя платье до идеальной, по её мнению, длинны. — Так будет лучше. Габриэль снимает очки и потирает переносицу. Маринетт мимоходом отмечает, что эти очки другие, новые, кажется, догадываясь, что старые он потерял в тот день, когда они пили в баре. Её уже тогда интересовал вопрос о их месте нахождения. Интересно, он смотрел под сиденьями машины? Или в коридоре, на том столике для цветов? Пару раз она видела их там, когда ещё был жив Адриан. — Маринетт! Она вздрагивает, и обращает все свое внимание на модельера. — Прости, я потеряла нить разговора, — Дюпен-Чэн улыбается, а у него сводит скулы. Боже, как он устал с ней возиться. — Маринетт, давай просто оставим это платье, хорошо? Она поджимает губы в упрямом жесте, и Габриэль понимает, что она не успокоится. Девушка слишком упряма, или в ней говорит алкоголь, запах которого чувствуется особенно остро из-за того, что она чуть склонилась над столом, стоя близко. Слишком. Запах водки, а он уверен, что она пила именно водку, смешивается с её духами. Что это? Сирень? — Хорошо, — он кивает, приподнимая руки, — отзови платье и поставь его к остальным доработкам. Подумаем об этом чуть позже. — Он закрывает папку и подталкивает её в сторону девушки. — А пока свяжись с поставщиками ткани и ювелирным. Я заказал пару украшений для новой коллекции. Спроси, когда можно будет забрать их. И позвони Луи, он должен был привезти фото. Он знает какие. — Я вас поняла. Маринетт взяла папку и телефон, по которому прошлась вибрация. Новое смс, как успел заметить Габриэль, от Луки. Кажется, он видел этого парня несколько раз в общей компании друзей сына и самой Дюпен-Чэн. Но не мог вспомнить его точную внешность. Почему он написал ей? — И, Маринетт, — он окликает её уже у дверей, заставив обернуться, — если я увижу, как ты пьёшь на рабочем месте, я без сожалений вышвырну тебя отсюда. Ты поняла меня? Она лишь кивает и скрывается за светлой дверью...***
— Ты надела юбку, — тихо, на грани шепота произносит Габриэль, когда Маринетт проходится по его кабинету, на ходу скидывая туфли. Она сменила те, неизменные лакированные туфли, на замшевые лодочки, что шли ей куда больше, а самое главное не вызывали отёков ног из-за несоответствия с размером. И зачем она их только купила? — Что, простите? — она задаёт вопрос и лишь спустя долгие пять секунд (Габриэль считал), поворачивается к нему. Она держит в руках документы, замирая в одном положении, все ещё оставаясь носком правой ноги в капкане туфель. Он лишь качает головой и поджимает губы, наблюдая за тем, как девушка кивает ему в ответ и подходит ближе. Он не любит, когда она ходит босиком в его офисе, раскидывая обувь по всем углам. Или только делает вид. Обычно у них из-за этого может случиться даже перепалка, но в этот раз он молчит, удивляясь самому себе. Но почему? Неужели, все дело в этой самой классической черной юбке, которую она надела вместе с мятного цвета рубашкой? Потому что Маринетт не носит юбки, лишь брюки, не разбавляет свой гардероб никакими другими цветами кроме чёрного или серого. По крайней мере, последние два года. Так что изменилось сейчас? Она присаживается на стул, подогнув под себя ноги, обхватывает одной рукой ступню, начиная её масировать, не отвлекаясь от чтения важных отчётов и просмотра фотографий. Так проходит минута, затем вторая, и Маринетт неожиданно вскидывает голову, виновато и испуганно заглянув ему в глаза. — Прости, я забыла про туфли, — она цокает, но не двигается с места. — Я помню, ты говорил, что тебе не нравится, когда я так делаю. — Всё в порядке, — он отмахивается, и Дюпен-Чэн удивлённо приподнимает брови, неуверенная в том, что он сейчас говорит серьёзно. — Перестань, Маринетт, я не тиран, и за такую малость не убью тебя. Она хмыкает, словно говоря об обратном, выпрямляется и тянется к своей сумочке. — Раз ты такой добрый, я могу закурить? — она достаёт сигарету и зажигалку. — Нет! Габриэль терпеть не может табачный запах, и она это прекрасно знает, все равно чиркая колёсиком на зажигалке, прикуриваясь. Она любит сигареты с вишней, или ментолом, потому что на её одежде, помимо приятных, но все же дешёвых духов, чувствуются эти запахи. Иногда даже принесенные ею эскизы сохраняют запах сдобренного ягодным вкусом табака. Маринетт затягивается, выпускает сизую струйку дыма в воздух, и Габриэль ставит на стол пепельницу. Ему ничего другого просто не остаётся. Она благодарит его, пододвигает её к себе поближе и, спустя пару затяжек, стряхивает первую порцию пепла в хрустальную ёмкость. Габриэль купил её год назад, обнаружив один раз пепел прямо в своей чашке с недопитым кофе. В тот день эта чашка полетела в Маринетт, но разбилась о захлопнувшуюся дверь. Её он позже обновил. — Я бросаю, — зачем-то говорит она, опираясь на стол двумя руками, отчего её грудь выгодно подчёркивается глубоким вырезом. Она всегда умела выбирать рубашки и эффектно в них выглядеть. — Лука не очень любит... — Ты надела юбку, —грубо, на полуслове перебивает её, но не знает почему. Имя Лука действует на него, как красная тряпка на быка, и он не сдерживается. Плевать на приличия. — Да, — она кивает и тушит сигарету, — надела. И добавила зелёный в свой гардероб.— она проводит по левому плечу, смахивая несуществующие пылинки. — Мой психолог посоветовал. Говорит, что мне стоит отходить от чёрного и постепенно добавлять в свою жизнь другие, более позитивные краски. — И он посоветовал тебе зелёный? — Он полный идиот, — она с улыбкой качает головой, наблюдая за тем, как Габриэль поднимается с места. За его спиной расположен потайной шкафчик с несколькими бутылками его любимого алкоголя и стаканами. Он никому не поручает дела с алкоголем, занимаясь этим самостоятельно. Здесь есть даже мятный ром. — Ром? — Маринетт качает головой. — Значит, виски. Он выуживает из шкафчика пару стаканов и полную бутылку своего любимого напитка. Светло-янтарная жидкость красиво переливается в бутылке из светлого стекла и легко льётся в стакан. Жаль нет льда, но и так сойдёт. Мягкий, фруктовый аромат с нотками дыма бьёт по обонятельным рецепторам, заставляя прикрыть глаза. Виски, определённо, лучше всякого рома. Габриэль подталкивает к ней стакан, и тот, легко проскользив по гладкой поверхности, попадает ей прямо в руки. Мимолетно бросив взгляд на собственные ногти, Маринетт отмечает, что ей следует сходить к мастеру. Но быстро забывает об этой мысли, когда видит, как мужчина тяжело опускается в кресло. Он пьёт первым, одним глотком осушая половину стакана. Даже не морщится, выдыхая пьянящий воздух. Маринетт делает так же. На языке отчётливо чувствуется вкус орехов и шоколада, сдобренный нотками цитруса, а после остаётся лёгкий налёт дыма. Все, как любит Габриэль, все, как любит она сама. — Ты спишь с ним? Маринетт вздрагивает от неожиданности вопроса и его содержимого. Поднимает непонимающий взгляд на мужчину и хмурит брови, заметив, что он уже опустошил свой бокал. — С кем именно? — она делает новый глоток и понимает, что разговор будет не самым приятным. — С тем мальчишкой, Лукой, ты спишь с ним? Маринетт опускает глаза на сцепленные вместе руки, крепко стискивающие бокал. Интересно, если она надавит чуть сильнее, выложившись на полную, хрусталь треснет? Она сможет порезаться до того, как Габриэль убьёт её за порчу столь ценной посуды? Хотя, ту чашку ведь он ей простил, пусть и разбил её самостоятельно, оставив на белом дереве следы от кофе, после чего дверь пришлось заменить. Столько ненужной мороки. — Маринетт, я задал тебе вопрос. — Это слишком личное, мсье. Я не обязана вам отчитываться о своей личной жизни. Особенно о том, с кем я трахаюсь, а с кем нет! — ответ звучит слишком грубо, и она знает, поэтому резко опрокидывает в себя оставшееся в стакане. — Вы говорили, что уволите меня, если увидете ещё раз пьющей на работе. Я знаю, что рабочее время давно кончилось, но мы все ещё в офисе и... — Маринетт! — он впервые кричит на неё за эти два года. Он ни разу не повышал на неё голос даже на полтона, поэтому этот крик сейчас оглушает. Она вздрагивает, отпускает бокал на краю стола. Опасно, как и злить Агреста. Но она любит риск. Любит также, как любил его Адриан. И, наверное, это было единственное, что объединяло их. — Ты можешь быть серьёзной? — Нет. Да. Я ответила на заданные вопросы, можешь сам расставить последовательность ответов. Её руки чуть подрагивают, когда она достаёт новую сигарету. Откидывает в сторону пачку и долго крутит в пальцах скрученный табак. Так утекает минута, после которой Маринетт все же убирает сигарету обратно в пачку. За это время Габриэль заново наполнил стаканы. — Поговори со мной, Маринетт, — он снимает очки и потирает уставшие глаза, — потому что за последнюю неделю, все твои слова ограничивались короткими фразами "Да, мсье Агрест", "Как скажете". И Габриэль не лукавит. После того разговора в его кабинете Маринетт замкнулась, упорно выстраивая границу, которую возводила в первые месяцы работы на него. Она отлично выполняла свою работу, что невозможно было найти хотя бы одну ошибку. Даже не опаздывала ни разу, что раньше было редкостью. Он не замечал её с алкоголем в руках на работе! Даже дома она стала пить меньше и реже. Видимо, её психолог был действительно очень хорош, потому что, как бы это не было удивительно. Маринетт не держалась за эту работу, по крайней мере, после смерти Адриана. И её изменения не могли быть связаны с просьбой Габриэля, скорее, с походами девушки к специалисту. — Ты любила моего сына? — почему-то его очень интересует этот вопрос, который с ужасом даёт понять, что все это не ради Адриана и его чувств. Это все ради него самого, для того, чтобы успокоить ту скрытую часть себя. — Да, — она кивает, делая глоток виски, — да, любила. Он был моей первой любовью, поэтому... — она замолкает, опуская взгляд и поджимая губы. Габриэль хмурится, недовольно делает глоток виски, понимая, что если так пойдёт и дальше, то они оба напьются. — А сейчас? Она ухмыляется по кошачьи, разглядывая лицо модельера. — Решили поговорить о чувствах? — он продолжает испытующе смотреть, и Маринетт сдаётся. Это видно по опустившимся плечам. — Нет, наверное, нет. — она снова отпивает виски, а после уверенно качает головой. — Нет, точно, нет. Уже не люблю. А ты? — она испытующе смотрит в глаза, когда Габриэль вопросительно приподнимает бровь. — Ты любишь Эмили? Габриэль уже хочет ответить положительно, но давится воздухом. Он не знает ответ. Да, он любил свою покойную жену, любил так, что сжималось сердце, и должен был любить её сейчас, но... Когда он смотрит на её старые портреты в особняке, то не чувствует ничего, кроме лёгкой тоски и сожалений. Маринетт понимает молчание по-своему, кивнув. Она поднимается на ноги, разглаживает юбку, но ткань у неё не мнется. Это лишь для того, чтобы успокоиться. — Я схожу за льдом. Думаю, в общем холодильнике должен быть. Не думаю, что Дейв будет против, если мы одолжим немного. Она растеряно оглядывается по сторонам, словно ищет что-то, но, не найдя, заправляет прядку волос за ухо и направляется к выходу. Ей нужно проветриться, а ещё лучше сбежать из офиса, и плевать на незаконченные эскизы, поджимающие сроки, договоры с поставщиками и то гребанное платье, которое они все никак не могут закончить. Ей хочется закурить, но она не прихватила с собой сигареты, а, если она повернётся обратно к столу, то не сможет уже сделать и шага в сторону. — Это будет последняя коллекция. Холодная ручка легко ложится в ладонь, пальцы едва успевают сжать, а она уже не может стоять на ногах. Ей показалось, что слух подвёл её. Но Маринетт разворачивается и хмурит брови. Кажется, она много выпила, и ей уже хватит виски. — Модный дом находится в режиме застоя. — Нет, — она непонимающе качает головой, — ты до сих пор находишься на вершине, тебя печатают, критики хвалят твои... — Нет. У меня заканчиваются идеи, и ты это знаешь. Да даже это чёртово платье выглядит просто ужасно. Ты права. — Он комкает бумагу в руках и выкидывает в стоящую рядом со столом переполненную мусорку. — К тому же, Одри готовит новую статью. Не думаю, что меня в ней похвалят. Он снова пьёт, а Маринетт возвращается, подходит совсем близко, позволяя почувствовать запах своих духов. Они отличаются от сладкого запаха Эмили и тяжёлого, почти мужского парфюма Натали. Маринетт пахнет сиренью, летом, виски и болью. Последнее с ней со дня смерти Адриана, с того момента, как она ввалилась в главную городскую больницу, куда привезли тело. Кажется, в тот раз на ней были даже разные туфли. — Прости, — он касается её ладони, чувствуя, как та вздрагивает под его пальцами, но не исчезает. Поначалу Маринетт хотела её выдернуть, но остановилась. — За что? — она спрашивает тихо, чуть хрипло, словно у неё был сорван голос. Он знает, о чем сейчас она думает, а она - за что он сейчас извиняется. Но понимает, что не так уж модельер и виноват, вернее, они виноваты в случившемся в равной степени. Почти. — Мы расставались, — Маринетт опирается о стол, чуть пройдясь по его поверхности ноготками. — К тому моменту, как это случилось, у нас с ним уже ничего не клеилось. С Адрианом. — Она сглатывает, и Габриэль внимательно следит за её эмоциями. — Я знала, что он будет там с Кагами. Он и не скрывал, наверное, а может я сама слишком догадлива. В последний наш разговор мы договорились, что не будем решать все спонтанно, а обсудим, когда он вернётся. Но, — она прерывается и сжимает пальцы Габриэля, буквально стискивая их в своей ладони, — он не вернулся. — Она плачет, и Габриэль не знает, как реагировать, потому что не видел её слез даже на похоронах. Он видел сожаление, скорбь, боль, но только не слезы. — Маринетт... — Я не любила его, — она зло утирает слезы с щёк и продолжает, не обратив на его слова внимания. — Тогда я уже его не любила. И меня убивает мысль о предательстве! Потому что в тот момент, когда он умирал, в тот момент, когда я могла бы быть с ним, если бы мы поехали вместе, я трахалась с тобой на этом самом столе! Она хлопает ладонью по столу, заходится в рыданиях, когда Габриэль поднимается и прижимает её к себе, поглаживая спину и мягкие волосы. Маринетт цепляется за его рубашку, мнет в пальцах ткань и пачкает её в разводах туши, но он продолжает её держать, чувствуя, как внутри него что-то обрывается. В тот день они были в офисе одни, оставшись, как всегда, на доработку образов. Им оставалось лишь подобрать аксессуары, и можно было идти домой. Маринетт тогда ещё постоянно шмыгала носом, простыв после поездки к морю, и повсюду носила с собой пачку салфеток. Он помнил это, помнил так же чётко, как запах её волос и мягкость кожи у ключиц, которые целовал. Все произошло неожиданно, слишком быстро и смазано. Словно вспыхнула спичка. Они тогда даже одежду практически не сняли, словно понимая, что делают что-то неправильное. Это был первый и единственный раз, когда они потеряли разум, и не смогли подыскать этому причины. До этого Габриэль никогда не рассматривал её в качестве женщины, лишь талантливого дизайнера и девушки своего сына, что уже устанавливало табу. А Маринетт... Это имя всегда оседало на языке терпим запахом сирени. Маринетт была загадкой, и у него почти никогда не получалось понять ход её мыслей. — Я устала, — она выдыхает, упирается лбом ему в плечо, обдавая дыханием шею. — Я устала чувствовать себя виноватой, устала видеть сочувствие в глазах родителей, Альи, Нино. Они все считают, что я потеряла любовь всей своей жизни. Но это не так. Она поднимает лицо на модельера, и он выдавливает из себя лёгкую, едва заметную улыбну, касаясь пальцами влажных щёк. Размазанная тушь придаёт глазам болезненный вид, веки уже начинают опухать, и, кажется, в уголке левого глаза лопнула пара копилляров. Она цепляется за его запястья, чуть поглаживает большими пальцами внешнюю сторону. — Ты не виновата, Маринетт, — он говорит уверенно, и Маринетт тяжело втягивает воздух через распухший от слез нос. — И не должна была таковой себя считать. — пальцы поглаживают щеки, и она на мгновение прикрывает глаза. — Ты не виновата, никто не виноват, потому что, даже будь ты там, то не смогла бы ничего изменить. — Он притягивает её к себе, касается губами горячего лба и зарывается пальцами в волосы. — Если бы ты поехала с ним, то уже ты бы лежала рядом с ним, распластанная на мокром асфальте. Ты, а не Кагами. Она слышит, как с треском ломается внутри неё скорлупа, в которой она спряталась за обвинениями в свою сторону. Она чувствовала себя предательницей чувств, от которых остались лишь туманные воспоминания. Они уже не были парой, лишь соседями по квартире, которые иногда, лишь по привычке, занимались пресным сексом. Для галочки. Они старались делать вид огромной любви, пытаясь починить рассыпавшуюся в пыль вазу. И у них ничего не выходило. Они лишь резались об острую крошку, затягивая одну петлю на двоих. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь сказал, что она не виновата, что она не смогла бы ничего сделать, что её обвинения в свою сторону бессмысленны и глупы. Ей нужно было, что бы ей сказал это именно Габриэль. — Я не любила Адриана на тот момент, как не люблю и сейчас. Я не врала. — Она чуть отстраняется от него, поглаживает пальцами пиджак, хотя одежду модельера уже не спасти из-за следов косметики. — И я не считаю, что случившееся здесь было ошибкой. Чем угодно, только не ошибкой. И поэтому я ненавидела себя, ведь это неправильно. Было неправильным тогда, а сейчас... Она замолкает, смотрит в его глаза пару секунд, а потом неуверенно поднимается на носочки и заводит руки ему за голову. Она делает это медленно, словно давая возможность остановить, потому что тогда в баре он остановил её. Но Габриэль не двигается, и Маринетт решается. Её губы мягкие, со вкусом фруктового табака и шотландского виски. Поцелуй выходит пьянящим, вопрошающим и в тоже время чувственным. Маринетт чуть сдвигается в сторону, присаживается на поверхность широкого стола и мягко отстраняется, касаясь большим пальцем уголка губ модельера. — Я не сплю с Лукой, — она качает головой, её губы нервно дёргаются, но он знает, что она не врет. — Ни с Лукой, ни с кем-то другим. Правда, пару дней назад хотела заполучить Габриэля Агреста, но ничего не вышло. — Она улыбается как-то смазанно, возможно, даже нервно, и Габриэль делает так же. Проводит пальцами по мягким, густым волосам, заправляя их за уши, чтобы не щекотали щеки. Она краснеет, чуть отводит взгляд, заметив пару раскрытых папок. — Значит, это последняя коллекция? — Да, — он вытягивает руку, заставляя их тела соприкоснуться, и переворачивает пару листов. — А что дальше? Габриэль поджимает губы, усаживается обратно в кресло, оставляя Маринетт сидеть на столе, но все ещё держит за руку. И она в какой-то степени благодарна ему, что не потянул следом за собой. Пока она не готова действовать слишком стремительно. — Что насчёт театра. Ты свободна в следующую субботу?