«The bond that links your true family is not one of blood, but of respect and joy in each other's life. Rarely do members of one family grow up under the same roof”
(Richard Bach, “Illusions”)
Поначалу всё было не так плохо. Конечно, подозреваемый погиб, и Сонни забрызгало кровью, и его держали под дулом пистолета минут пять, и почти пристрелили, но это всё было не так плохо, потому что он выжил. Лив его спасла. Лив заподозрила неладное и его спасла. Лив его спасла, сделав точный и чёткий выстрел с довольно большого расстояния. Его забрызгало кровью, но в этом не было ничего страшного. Кровь быстро засохла коркой и долго не оттиралась. Но всё было не так плохо, Сонни выжил и даже поначалу чувствовал себя вполне нормально. То есть как – от адреналина его потряхивало, и пару минут он не мог отдышаться, но потом ему даже хватило сил найти какую-то тряпку и начать оттирать кровь. Фин, точно, Фин дал ему салфетку, и Сонни оттирал ею кровь и благодарил лейтенанта за то, что она спасла ему жизнь. Если честно, Лив его даже беспокоила больше, чем его собственное состояние, потому что Лив только что застрелила человека. Спасая Сонни. Конечно, Том Коул не был хорошим человеком и чуть — Сонни не хотелось думать «убил» - его, но всё равно Лив далось это трудно. И потом, ей придётся оправдываться, почему она так поступила, давать показания, делать заявления... Им не о чем было беспокоиться, тут всё было прозрачно и ясно, и у Лив не должно быть никаких проблем, как это было в деле Льюиса, но всё равно это была лишняя волокита и нервотрёпка, и Сонни было жаль, что ей придётся всё это проделать. Лив сказала ему, что он в порядке. Это он помнил. Пока его держали на мушке, у него так стучало сердце, что он ничего больше не слышал, и даже выстрел толком не слышал, а услышал, уже нормально услышал, что Лив говорит ему: «Ты в порядке! Ты в порядке!» А раз Лив ему так говорит, то так и есть. И Сонни был в порядке. Он даже предложил поехать в отдел и заняться бумагами, но Лив велела ему дать показания Фину и ехать домой. Вернее, она попросту сказала Аманде забрать его потом к себе. Сонни вяло сопротивлялся. И перестал, когда, после того, как Оливия сделала заявление, бледная как смерть Аманда уволокла его оттуда за локоть, ибо адреналин резко спал и ноги его уже не держали. Он молчал всю дорогу до дома Аманды, и она молчала, Сонни весь обмяк и ему не хотелось ни о чем думать. Он не мог ни о чём думать. Его чуть не застрелили, на его глазах убили человека, а хоть Сонни и давно служил в полиции, и под дулом пистолета он бывал, и на его глазах убивали подозреваемого, каждый раз это всё равно бьёт очень сильно. Но он был рад поехать к Аманде. Он был рад, что будет не один и сможет полюбоваться на Джесси. Ему было не так уж плохо, просто его только что не убили, и ему хотелось побыть как можно дальше от убийств, и жертв, и пистолетов. Но он же детектив, он в порядке. Или будет в порядке, что, в принципе, одно и тоже. Он даже вызвался приготовить ужин. Аманда попросила его пару минут приглядеть за Джесси и ушла в ванную, а когда вернулась, Кариси понял, что она плакала и пыталась это скрыть. Это его саднуло, потому что Аманда плакала очень редко. Он не знал, что сказать. Лив дала тебе отгулы, три выходных, чтобы ты пришёл в себя. Постарайся не напороться на очередного копа-оборотня за это время, - сказала Аманда. Голос её был ровный и даже бодрый, и Сонни понял, что она не хотела, чтобы он видел, как она сильно переживала. Она не хотела беспокоить его ещё больше. - Если тебя убьют, Кариси, кто будет мне готовить здоровую еду? Ты меня испортил. Раньше я спокойно жила на полуфабрикатах, но теперь если с тобой что случится, мне кажется, я помру с голоду. И Сонни улыбнулся на это, потому что знал, что она беспокоится, и ему была приятна её похвала. Он был немного отвлечён и рассеян, и его потряхивало, но вообще-то он был в порядке, и ещё целых три часа, пока он возился с Джесси, сидел с Амандой и смотрел что-то бессмысленное по телевизору, всё было в порядке. Аманда даже как-то неловко предложила: «Хочешь, оставайся на ночь, Кариси. Я постелю тебе на диване». Сонни знал, как Аманда ценит личное пространство и понимал - она боится, он неправильно поймёт её приглашение. Но он понял правильно. Они с Амандой были друзьями, и хоть Сонни погрешил бы против истины, если бы сказал, что совсем к ней равнодушен, но они друзья и напарники, и лучше иметь друга и напарника, чем пытаться пробить какой-то свой любовный интерес. Поэтому он как можно деликатнее отказался, и даже сказал, что сам доедет домой. И он доехал. И даже дома было всё в порядке. Правда, когда он вошёл в квартиру, пустота в ней его кольнула. Вернее, он подумал, что было бы здорово, если бы его там кто-то ждал, кто-то волновался за его, Сонни, благополучие и к кому можно было прижаться и наконец-то избавиться от этого холодка, что не оставлял его с того момента, как прямо на него смотрело дуло пистолета. Но он знал — там, близко, стоит протянуть руку к телефонной трубке - его сёстры и родители, Фин, Аманда и Оливия, даже Барба. Им можно позвонить, услышать родные голоса и надеяться, что этого будет достаточно. Но он не хотел никого беспокоить. Было поздно, такой звонок вызовет подозрения и излишние волнения, а он не был уверен, что сможет придумать какой-то предлог и не расплакаться в трубку. Наверное, если он возьмёт себя в руки, с утра — раз уже ему дали три дня выходных — можно съездить к Белле. Пока она ещё сидит с ребёнком дома, и, наверное, даже не будет задавать лишних вопросов. Он подумал, что с утра сходит в церковь, а пока просто ограничился благодарственной молитвой Богу за то, что тот избавил его от горькой участи. И Сонни был в порядке, потому что молитва всегда его успокаивала и настраивала на нужный лад. Правда, когда он потом стоял по душем, то никак не мог избавиться от ощущения, что кровь Тома Коула по-прежнему на нём, что он не может её отмыть. Он мылил и мылил голову, но это ощущение, что где-то...где-то осталось пятнышко крови, что кровь въелась в его кожу, никак его не покидало.Но он всё ещё был в порядке, когда ложился спать. Он лёг, и вот свет был выключен, и в тишине, темноте и спокойствии Сонни и перестал быть в порядке. Это было похоже на бессонницу, когда ты никак не можешь найти удобное положение в кровати, и то тебе жарко, то холодно, то подушка лежит как-то неудобно. И Сонни просто не мог заснуть. В какой-то момент он лежал в темноте и смотрел в потолок, и вдруг увидел перед собой, как наяву, усмешку Тома Коула, пистолет, направленный прямо в лицо... И Сонни снова ощутил ту панику, которая его тогда накрыла. Сначала пришёл стыд, потому что он боялся умереть тогда и боялся умереть сейчас, потому что он просил Тома Коула, чтобы тот этого не делал — не убивал его. Потому что ему было так страшно, что дышать было тяжело и кровь стучала в висках. Потому что в тот миг он знал, что вот ещё секунда и его не будет, и он даже ни о чём и ни о ком не мог подумать, все мысли испарились, остался только этот пистолет, приставленный к его голове. Сонни повернулся в сторону окна — светлый кусок пространства в тёмной комнате. Комната, казалось, тонет и опускается на дно, через тёмное небо, через этажи, вниз, вниз. "Из глубин я воззвал к тебе, Господи! Господи, услышь голос мой". Это было почти кощунственно, ведь он был жив и здоров, но комната тонула, и он чувствовал, что у него нет сил сдвинуться, нет сил встать и включить свет. Коул сказал, что уже ничего не поделаешь. Теперь Сонни это вспомнил. Возможно, Коулу было даже немного жаль. Наверное, в этом было что-то ужасное. Сонни закусил губу, чтобы не заплакать. Он думал о прощении. О том, что Коул мёртв, а живые могут прощать мёртвым. Но он не думал — и хоть это был грех - что сможет простить Коула или когда-нибудь забыть. Сонни хотелось включить свет. Оглядеться и понять, что ничего страшного не произошло. Вернее, что всё страшное уже произошло. Но вместо этого он всё лежал, скорчившись, закрыв лицо руками. Он не плакал, не мог плакать, хотя горло сжало, а сердце стучало. Он лежал так — час, два, три?- пока, наконец, в какой-то момент не погрузился в тревожную полудрёму. Утром он позвонил доктору Линдстрому и записался на приём. После любых травматичных событий сотрудники полиции были обязаны пройти консультацию психотерапевта, который бы оценил, могут ли они возвращаться к работе. Но Сонни и так знал, что с ним что-то не то. Процедура-то по большей части была формальной, но Лив хвалила этого специалиста, и говорила, что он ей очень помог после того, как её похитили... Конечно, пять минут под дулом пистолета не сравнить с несколькими днями в плену у психопата, поэтому Сонни надеялся, что с его проблемой они смогут разобраться быстро и эффективно. Может, его даже не будут отстранять от работы. Если честно, отдел сейчас не мог себе позволить надолго потерять сотрудника — людей у них и так не хватало. Сонни подумал о поездке к Белле, но он был сейчас такой развалиной, и голова раскалывалась, и у него даже не было сил позвонить ей. Поэтому он просто сидел в кухне за столом, смотрел на завтрак и думал о том, что поднять вилку и начать есть представляется ему крайне тяжёлым и малоприятным делом. Потом ему позвонила Роллинс и, слава Богу, отвлекла от этого неутешительного процесса. Он постарался отвечать ей бодро и чётко. Ему не хотелось, чтобы она переживала за него. Он был тронут её заботой. Грузить её своими жалобами на сон и на страхи, когда она сидит на работе с очередным завалом, казалось ему настоящим преступлением. Поэтому он - своим самым излишне радостным тоном — постарался убедить её, что он в порядке, что очухивается, что помощь ему никакая не нужна, и пусть, мол, Аманда не волнуется и занимается своими делами. Это всё была ложь. Но он надеялся, что сможет убедить в ней не только Аманду, но и себя. Конечно, себя у него убедить не получилось. "Острая стрессовая реакция, - сказал доктор. - Абсолютно нормальная реакция на произошедшее. Нам сейчас важно понаблюдать за вами, на случай если у вас разовьётся острое стрессовое расстройство. Вам точно понадобится терапия в ближайшие месяцы. Я пропишу вам лекарства, которые помогут с тревожностью и кошмарами, и если за несколько дней всё придёт в норму, то, думаю, можно будет допустить вас до работы. Я бы рекомендовал вам пока работу в офисе, чтобы не допустить повторения травмирующей ситуации". Сонни ещё подумал, что повторения такой травмирующей ситуации он не переживёт, но комментировать не стал. Его накрыл какой-то колпак нервного равнодушия, когда дёргаешься от каждой мелочи, но на окружающий мир в целом тебе плевать. Он просто устал, не физически, а устал думать, устал что-то ощущать. Последовавший за диагнозом доктора разговор с Лив вдохновил его ещё меньше. Ему было невероятно стыдно, что он вынужден бездельничать, когда в отделе и так не хватает людей, но Оливия только сказала на всего его извинения: "Кариси, ты должен поправиться. На исцеление уходит время. Дай его себе. Тебе станет лучше, уж я-то знаю". Она действительно знала, и Кариси от этого было ещё хуже, ведь ей пришлось намного сложнее и страшнее, а его размазало от того, что его пять минут подержали на прицеле. Остаток дня прошёл за тем, что он просто бродил по квартире, бессмысленно тыкаясь по углам. Звонить никому не хотелось, говорить не было сил. Сонни привык быть чем-то занят, он столько лет жил в очень жестком режиме «работа-учёба-занятия», ему странно было ничего не делать и странно было, что он ничего не может делать. Вечером он выпил лекарства и лег спать. И проснулся ночью не от кошмара, нет, он проснулся, с трудом вынырнув из тяжёлого сна, и на какое-то короткое мгновение он не мог понять, что происходит и где он. Комната была тёмной и душной, воздух будто застыл, и шторы плохо пропускали свет фонарей, и Сонни показалось, что он лежит в гробу, что стены давят и сжимаются вокруг него. И больше он не мог спать вообще. В следующие несколько дней ему становилось всё хуже и хуже. Мир вокруг стал казаться размазанным и блеклым, точно покрытым плёнкой. Сонни не мог ни на чём сосредоточиться и частенько будто подвисал, глядя в пространство или бессмысленно листая новостную ленту. Еда стала безвкусной и даже проглотить кусок требовало огромных усилий. Ему казалось, что он смотрит на какой-то старый документальный фильм со своим участием: тусклые цвета, весь мир как плёнка, поставленная на повтор. Самое тяжелое было то, что он даже не мог по этому поводу нормально переживать. То есть на него находили приступы необоснованного страха или порой окатывало волной стыда, но большую часть дня он просто будто плавал в сладком душном сиропе и не мог ничего нормально чувствовать. Он знал, разумом понимал, что ему плохо, ему очень плохо и больно, но он не мог это ощущать. Чувства будто забило пылью. А ещё он не мог вспомнить, что произошло после того, как Коул сказал, что уже ничего не изменить. Он не помнил. Лив выстрелила, а дальше? Что он сделал? Как он вышел из того дома? Сонни не помнил, и это мучило его. "Острое травматическое расстройство, - сказал доктор Линдехофф. - Надо продолжать терапию и лекарства, нельзя, чтобы оно перешло в хроническую стадию". «ПТСР, - подумал Сонни, - хроническая стадия — это ПТСР». Он слышал про него и знал про него, но одно дело знать, а другое — иметь в перспективе. Ему стало страшно. Сможет ли он работать? Позволят ли ему работать? Что он может и знает кроме этой работы? Вся его жизнь завязана на ней. Психически неуравновешенный человек не может быть ни полицейским ни прокурором. Теперь Сонни постоянно разъедал страх. Он боялся, что не поправится. Боялся, что ему станет хуже, потому что пока ему становилось только хуже. Врач пытался его успокоить, что пока рано говорить о каких-то долгосрочных прогнозах, что прошла только неделя, но Сонни стало казаться, что тупо и неуклонно сползает в какую-то темноту от всего, что было его жизнью. Аманда порывалась приехать к нему, но он не был уверен, что сможет её видеть или даже поговорить с ней нормально, и просил её этого не делать. Звонки от Лив так сильно его расстраивали, что старался закончить звонок как можно раньше и каждый раз говорил, что ему ничего не надо и он старается. Он старался. Он честно старался. Он честно ходил на все сессии с доктором Линдстромом, он пил то, что тот ему прописал. Он знал, что в таком деле быстрого выздоровления не бывает. Но..но...но... Сонни устал. Устал от серости, которой теперь стала его жизнь. Он боялся, что это никогда не кончится. Что это не изменится, что мир останется серым, размытым, идущим где-то там за стеклянным колпаком, внутри которого оказался он сам. Сонни стал бояться будущего. Он стыдился себя. Стыдился своих страхов. Стыдился того, что отталкивает Аманду, что старается не говорить с сёстрами. Он не хотел пугать свою семью, своих родителей. Он не хотел их обеспокоенного, но бесполезного мельтешения вокруг него. Он не хотел ни с кем разговаривать. Всё, что он хотел, - это чтобы этот день поскорее кончился. А потом ещё один. И ещё. К концу второй недели его совсем размазало. Он вставал утром и пытался что-то съесть. Потом, если были силы, выходил на улицу, гулял, наматывая круги, без цели, просто чтобы не сидеть дома. Шёл на службу в церковь и иногда сидел там до закрытия. Не то чтобы это помогало, но молитвы позволяли ему немного собраться перед неизбежны наступлением вечера. Если сил не было, он лежал на диване, переключая каналы. Иногда читал, если были силы читать. Ничего серьёзного, какие-то дешёвые детективы, которые только раздражали его либо неправдоподобностью, либо тупостью происходящего, но раздражение было лучше, чем отупение., Он ждал вечера. Вечером, после необходимых приготовлений, ложился в постель. Несмотря на таблетки и всё прочее, это было самое тяжёлое время, потому что именно в этот момент, лёжа в постели и смотря в потолок, он вспоминал взгляд Тома Коула и пистолет, приставленный к его лбу. Он мучительно пытался вспомнить — потому что оно никак не возвращалось — как он вышел из того дома. Но он не помнил. Потом начиналась тревога, безотчётная и давящая. Потом приходил стыд, а затем - страх. Потом он прикидывал, что будет делать, если его уволят из полиции. Ритуал был неизменен. После волны стыда и страха, его начинало трясти, и какое-то время он лежал, скорчившись под одеялом, не имея сил ни плакать, ни делать что-то ещё. Потом в какой-то момент он проваливался в сон. Иногда это была полудрёма, и тогда он подскакивал от кошмаров. Иногда это был глубокий сон, и он просыпался утром, когда надо было как автомату начинать всё сначала. Дни сливались друг с другом, и не привязанный к рабочему графику Сонни стал их путать. Путать числа. Ему просто хотелось почувствовать хоть что-то, найти какую-то эмоциональную опору, но мир крутился, сливаясь в серое, то слишком медленно, то слишком быстро и всяко мимо Сонни. Поэтому одним утром он встал, заставил себя поесть и поехал так, как обычно ехал на работу. Нет, он не собирался заявиться туда в таком разбитом состоянии или плакаться Лив и Аманде. Он просто хотел занять себя хоть чем-то, что отдавало привычной рутиной. Он любил Манхэттен. Ему нравился вид на Бруклинский мост из окон полицейского управления. Небоскрёбы и небольшие парки вокруг зданий судов. Где-то между управлением и прокуратурой была церковь, куда Кариси заходил в обеденный перерыв, если график ему позволял, потому что мессы в этой церкви проводились и утром, и около полудня - для тех, кто работает в этом районе. Это был храм святого Апостола Андрея, невысокое по сравнению с окружающими его домами и деликатное здание. Над входом можно было прочитать надпись «Beati qui ambulant in lege Domini» – «Блаженны ходящие в законе Господнем». Эти слова часто утешали Сонни, потому что по работе он постоянно сталкивался с попранием законов, и эти слова напоминали ему, что он выбрал правильный путь в жизни: если уже не провозглашать закон Божий, то хотя бы закон человеческий. Это была ещё одна причина, по которой он стал учиться на юриста. Ну и потому что его звали Доминик, а Святой Доминик был покровителем невинно осуждённых. Он пришёл туда, в этот храм, ведь место всегда утешало его раньше. Послушал одну мессу и затем следующую и просидел в церкви до закрытия. Ему самому было сложно сказать, о чём он там думал и думал ли. После мессы там всегда отводилось время на исповеди, но он не был уверен, что сможет сейчас исповедаться. Слишком уж много всего в нём перемешалось, и он не смог бы сказать, в чём именно хотел признаться. Сонни просто сидел и пытался молиться, что было тяжело, потому что сосредоточиться никак не получалось и внимание растекалось как в жарком мареве. Иногда его взгляд застывал на какой-то детали убранства и он подвисал, теряя нить молитвы. Несмотря на лекарства — или из-за лекарств — в голове Сонни расползлось какое-то онемение. Он ничего не чувствовал. Мир был пустым, никаких сильных эмоций или страхов. Тревога присутствовала, да, на всегда присутствовала, но всё остальное было...трудноощутимым. Хуже всего в этом состоянии было то, что Сонни понимал — мозгом, какой-то рациональной частью, что ему было плохо. Что он болен. Но он просто не был способен что-то ощущать по этому поводу. Поэтому он просидел до закрытия в церкви, пытаясь найти хоть чуть-чуть успокоения и что-то от того, прежнего себя, который так часто сюда приходил. Он понял, что и приехал сюда за этим, — он пытался вернуть того себя, которого, как ему казалось, он потерял навсегда. Прежний Кариси не находился. Он, весёлый, бодрый и оптимистичный, - остался где-то там, в том недостроенном доме, подле Тома Коула. От этого Сонни стало совсем тошно. Он не знал, кто он теперь, не знал, как ему стать прежним и надо ли ему становиться прежним, и что ему делать и зачем, самое главное, ему это делать. Надо было ехать домой, но сама мысль о квартире, тонущей в сумерках и погружающейся на самое дно, вызывала муть. Он подумал, не поехать ли ему домой, в Статен-Айленд. Он подумал, не напиться ли. Выпивка не решала проблем, но она смягчала углы. В барах всегда много народу и можно тихо посидеть в углу с пивом, можно и наслаждаться человеческим обществом и в то же время говорить с кем-то и кому-то что-то объяснять было необязательно. Сонни знал, что это плохая идея. Сонни знал, что мешать лекарства с алкоголем — идея ещё более отвратная. А совсем уж низко было идти в бар после церкви, но он был в отчаянии. Не в том прорвавшимся отчаянии, когда человек бьётся головой об стену, а в тихом, когда ты просто позволяешь течению нести тебя, надеясь, что тебя всё-таки вынесет на отмель, а не скинет в какой-нибудь водопад. С острыми скалами на дне. Сонни знал, ему надо кому-то позвонить, пусть даже доктору Линдстрому. Он знал, ему надо с кем-то поговорить, кому-то открыться. Но у него не было сил открыть рот, не было сил поднять трубку, не было сил думать, не было сил испытывать хоть какие-то эмоции. И он пошёл в бар. Он старательно выбрал бар подальше от управления (и от здания суда) и взял пиво. А потом ещё одно. А потом ещё. Он опьянел быстрее чем обычно, видимо, лекарства как-то усиливали эффект алкоголя, и его чуть разморило, и он просто сидел с недопитым бокалом и смотрел на посетителей как на актёров в каком-то фильме. Это было кино - всё проходило мимо. Алкоголь смазал ощущение времени, оно шло то быстро то медленно, и алкоголь отвлекал. Он и правда отвлекал. К сожалению, размазанность вместе со сходящим опьянением сменилась потребностью что-то сделать, пока Сонни сам себе казался относительно собой. Он знал, что пьян (ещё не настолько, чтобы потерять себя, но уже именно настолько, чтобы наделать глупостей), но апатия сменилась жаждой деятельности, и это было такое облегчение – хотеть что-то делать. Правда, он был не уверен, что именно он хочет делать. Но сама возможность уже вселяла надежду. Этой надеждой его и вынесло из бара и потащило почему-то в сторону площади Фоли. Было 10 вечера, и он был почти уверен, что наткнуться в такое время на знакомых там проблематично. Это было знакомое, невыносимо привычное место. По работе, конечно, там ходить было совсем другое дело. Он вечно торопился, перебегая от Департамента полиции то в одно здание суда, то в другое, а то и в офис прокурора, а ещё там была библиотека, куда он частенько забредал по учёбе. Ему никогда не хватало времени именно побродить по площади или по парку Томас Пайн кроме как в попытках что-то быстро перекусить по дороге то туда то обратно. И на это привычное место он теперь смотрел чужим взглядом. Он покружил вокруг фонтана — который иронично назывался «Триумф человеческого духа» - поглядел то под одним углом, то под другим на шестиугольник зала Верховного суда, и что-то в нём переполнилось. Это была злость, которая так долго копилась под его апатией, но теперь вытащенная алкоголем, усталостью и отчаяньем, она выплеснулась наружу. Сонни редко позволял себе чувствовать злость. Гнев, о да, гнев был частым его спутником, гнев перед чужой болью, перед несправедливостью, но злился Сонни редко. И теперь он попытался это компенсировать, излив всю нерастраченную до этого злость. Он злился на себя, злился на Тома Коула, злился на департамент, злился на работу, которая превращает людей в монстров, злился на мир, и эта злоба требовала выхода. Сонни никогда бы не опустился до того, чтобы срываться на близких или коллегах, но здание суда могло вынести любые ругательства с его стороны, тем более, он был уверен, что он не первый, кто произносит проклятия этому месту. Он поднялся по ступенькам, опёрся о классическую античную колонну с краю, и, вполголоса, ибо остатки благоразумия его ещё не покинули, начал выговаривать зданию суда наболевшее. "О, я знаю, что ты думаешь. Да, дорогой суд, ты смотришь на человека, чья карьера юриста загнулась, не успев начаться. Да-да-да, прекрасно представляю, что ты мне скажешь. Мол, ты потратил столько времени и денег на образование, и, мало того, что так и не сподобился работать по профессии, так ещё и — похоже — потерял ту работу, которая у тебя была. Кому нужны неуравновешенные полицейские? Хороший аргумент!" Сонни чувствовал себя дураком, но входил во вкус: "Знаю, что ты скажешь. Неуравновешенные юристы нужны этому миру ещё меньше. Прекрасно будет, если прокурор от панической атаки свалится в коматозное состояние в зале суда. То есть теперь я буквально не преуспел аж в двух профессиях, на которые затратил кучу сил. Отлично! Прекрасно! Что ещё скажешь, суд, великий и беспристрастный? Что я оказался настолько малодушен, что один сорвавшийся с катушек человек заставил за пять минут слететь с них меня? Да-да, что лучше: ненормальный юрист или трусливый детектив? Не могу решить. Знаешь, дорогой суд, что хуже всего? Что я не уверен, что смогу стать прежним. Или что я хочу стать прежним. Нет, ты меня не победишь, суд, что бы ты там ни говорил. Я ещё победно пройдусь по твоим коридорам. Я справлюсь. Я справлюсь! Я ещё тут поработаю!" - Не то чтобы меня не тронул этот проникновенный монолог, но никогда не подозревал тебя, Кариси, в способности выговаривать что-то каменным зданиям. Или это какой-то вариант аффирмаций, о котором я не подозревал? Сонни мучительно медленно (от ужаса) обернулся. И да, там стоял Барба. Очень довольный Барба со стаканчиком кофе. «В 10 вечера», - отрешённо подумал Сонни. Это было похоже на кошмар, на вязкий сахаристый кошмар, который обтекал его и затягивал всё глубже и глубже. Этого просто не может быть. Он не мог попасться на глаза Барбе в таком состоянии. Похоже, Барба тоже заподозрил что-то неладное, потому что нахмурился, но тем не менее продолжил: «Я знал, что ты пока временно отстранён от полевой работы, но чтобы орать по этому поводу на здание суда...» Он усмехнулся и посмотрел прямо в глаза Сонни и, видимо, то, что он там увидел, ему не понравилось. Сонни всё ещё молчал. Он просто не мог ничего сказать. Он знал, как он выглядит — всклокоченный, с щетиной, от него несло пивом, и одежда измялась. "Что с тобой, Кариси? Это когда ты не нашёлся, что мне ответить? Подожди, ты что...пьян? Что случилось, Кариси, ради всего Святого и почему ты вдруг в таком состоянии торчишь у здания Верховного суда? Отрыв от работы так на тебя подействовал?" Первой реакцией Сонни было развернуться и просто уйти, ничего не говоря. У него не было сил на разговоры. Не было сил объяснять что-то и тем более Барбе. Он был в ужасе от того, что Барба видит его в таком расхристанном состоянии. Барбой он восхищался и отвращения бы в его глазах не перенёс. Но он знал, что просто уйти уже не получится. - Я в порядке, - сказал он и собственный голос показался ему хриплым и далёким, как из испорченного стационарного телефона. - Я в порядке, Барба. Я просто немного...увлёкся. Мне жаль, что вы увидели меня в таком виде. Это не повторится, правда. Я просто немного расстроен. Я лучше пойду, пока мой позор не заметил ещё кто-нибудь. - Куда ты пойдёшь, Кариси, в таком состоянии? Подожди, я вызову тебе такси. Барба ухватился за телефон и ловко, одной рукой, стал тыкать в экран: - Подскажи мне адрес. Вот только этого Сонни и не хватало, чтобы Барба отправлял его на такси. - Я дойду пешком. - Куда? Домой? Когда это ты переехал на Манхэттан? - Нет, я... я пойду в церковь Святого Андрея. - Она закрыта, Кариси, тем более сейчас. - Перед ней есть лавочки. Я хотел посидеть там немного. Барба выглядел так, как будто Сонни сказал нечто несусветное. Нет, Барба частенько так выглядел в присутствие Сонни, но тут он даже соизволил отвлечься от мобильного и кофе. Тоном, которым Барба разговаривал с очень наивными и глупыми обвиняемыми, тоном, который был последним предупреждением перед тем, как кобра расправит свой шикарный капюшон и цапнет, он произнёс с характерными паузами: "Ты. Собрался. Сидеть. Ночью. Перед церковью. Пьяным?" Ситуация отчаянно выходила из-под контроля Сонни, хотя какой там контроль. Ситуация из просто плохой превращалась в чудовищную. И у него не было сил что-то пытаться исправить. Ему было плохо и холодно. Он закрыл глаза. "Просто немного посижу, Барба. Ничего такого. Приду в себя. Я не настолько пьян. Я никому там не помешаю". Барба вытаращил на него глаза. Сонни не знал, что он такого сказал, что поразило Барбу ещё больше, чем вся эта ситуация. Барба повторил, тихо, будто разговаривая сам с собой: - В одиночестве. Ночью. - Десять вечера — это не... - Не знаю, что у тебя там произошло, Кариси, и насчёт чего я не в курсе, но я звоню Аманде. Или Лив. Ты не в том состоянии, чтобы... Аманда. Лив. Оторвать их от детей и заставить разбираться с его неспособностью взять себя в руки. Испортить им вечер. Показать своей начальнице, что он — таки некудышное дополнение команды. Показать Аманде, что он некудышный напарник. На Лив и так многое свалилось после смерти Доддса, поэтому...он не мог взвалить на неё ещё и это. Свою усталость. Свою трусость. «Пожалуйста, Барба, не надо никому звонить! Пожалуйста, просто не делайте... Всё в порядке. Пожалуйста, не надо никому звонить!» В его голосе всё-таки прорезались слёзы, и он глупо и неловко вцепился в рукав шикарного прокурорского пальто, и Барба чуть не выронил кофе, да ещё и стало видно, что руки у Сонни трясутся, и взгляд Барбы сделался невыносимым. Недоверие, недоумение, да ещё и жалость, смешанная с презрением. Отличный набор. Самое то для Сонни. Сонни закрыл лицо руками. На него накатил и ударил под дых шум улицы, который до этого казался таким далёким. Паника накрыла его, и он бы, наверное, смог бы как-то взять себя в руки, но выпивка — помимо прочего — лишила его последних крупиц самоконтроля.«Пошли», - сказал Барба, перехватив за запястье и потащив куда-то. Сонни не сопротивлялся. У него даже не осталось сил спросить, а куда его ведут. Но Барба определённо знал, куда, потому что через пару протащенных метров и минут ожидания, он запихнул Сонни в машину - Убер? Лифт? Сонни не был уверен — и выдал, видимо, водителю какое-то направление. Знакомые улицы сменились незнакомыми, и Сонни не понимал, куда они едут. У него не было сил спрашивать, ибо алкоголь, помноженный на чувства вины и стыда, усилил его апатию, и Сонни просто стало всё равно. Он уже рухнул так низко, как только может падать человек. У него не было сил сопротивляться какому-либо течению, и он не был уверен, что сопротивлялся бы, если мог. Барба молчал, и Сонни тоже молчал. Он старался не глядеть на Барбу и как можно дальше оттянуть момент, когда надо будет что-то объяснять. Но, в итоге, они куда-то приехали, и Сонни уже боялся, куда, и он бы даже не захотел вылезать из машины, но Барба, расплатившись, просто вытащил его за шкирку. "Это была смешная картина со стороны, - подумал Сонни. - Приземистый ведомый праведным гневом Барба волочёт за обшлаг куртки высокого спотыкающегося Доминика Кариси-младшего, детектива (действующего) и юриста (гипотетического). Очень смешно». Сонни не сопротивлялся. Он всё ещё пытался осмыслить и переварить происходящее, но у него ничего не получалось. Его втащили в подъезд, затем в лифт, потом буквально волоком — как упирающуюся собаку на поводке — по этажу и бесцеремонно впихнули в дверь первым. Сонни не был уверен, что происходит и куда он попал, и поэтому он продолжил стоять на том же месте, куда его впихнули. И только когда Барба стал снимать пальто и всучил Сонни вешалку, до того дошло. Это квартира Барбы. Он в гостях у Барбы. Сонни не был уверен, что это значит — напросился, но он точно был уверен, что не хотел побывать в гостях при таких обстоятельствах. "Ванная налево, ради Бога, Кариси, приведи себя в порядок, не хотелось бы запихивать тебя головой под кран. Я сделаю кофе". Сонни сил хватило только кивнуть. В ванной он включил воду и немного постоял, разглядывая себя в зеркало. Бессонница, усталость и выпивка чётко считывались с его лица, и хуже всего было даже не то, что он не узнавал себя - нет, он не мог узнать это выражение. Взгляд человека в зеркале просто не мог принадлежать Сонни Кариси. Он поплескал холодной воды в лицо. Подумал, и поплескал ещё и на загривок. Мокрые волосы — последнее, что его сейчас волновало. Какой же он всё-таки слабак. Стоит в чужой ванной и боится выйти за дверь, потому что это квартира Барбы, а, значит, ему придётся разговаривать с Барбой. Признаться Барбе в том, что он трус, было особенно тяжело. Сам Барба был неустрашим. Он не пасовал перед самыми страшными преступниками в суде. Он дал визитку человеку, который угрожал размозжить ему череп. Барба бы не превратился в развалину после того, как его пару минут подержали под дулом пистолета. Сонни очень не хотелось выходить из ванны, но он вышел. Ещё не хватало, чтобы Барбе пришлось его оттуда вытаскивать. Сонни даже стало капельку любопытно, какая у Барбы квартира. Все эмоции были до этого настолько приглушены, что чувствовать что-то - чувствовать любопытство - казалось настоящим фейерверком. Квартира была красивая. Красивая и уютная. Тёплые цвета, светлое дерево. Квартира человека, который этот самый уют знает и ценит. Барба возился с туркой на кухне. Судя по всему, ему было неудобно в пиджаке, и он его снял, и теперь остался в одном жилете. Турка. Значит, Барба и правда решил сварить ему кофе. Он думал, у Барбы будет кофемашина.«Садись. - Барба бухнул перед ним чашку и, порывшись по полкам и в холодильнике, выставил на стол ещё какую-то еду. Какое-то печенье и закуски. - Пей кофе и ешь. Не знаю, сколько ты не ел, что тебя так развезло от алкоголя». Есть Сонни не хотелось, но под немигающим взглядом Барбы он схватил нечто близлежащее и начал жевать. Барба всё также смотрел на него в упор, и Сонни начал бояться, что сейчас всё расплескает, или хуже того, поперхнётся и забрызгает стол, поэтому он не дрогнул, когда проглотил нечто, напоминающее по текстуре и крепости смолу. Барба не нарушал молчание, пока Сонни пил и что-то жевал. Он просто стоял и смотрел, и Сонни не знал, как это понимать, а потому нервничал всё больше. Наконец, Барба убрал чашку со стола и сказал: «А теперь, Кариси, когда ты подкрепился и, надеюсь, относительно протрезвел, рассказывай, что привело тебя в такое состояние и что ты, ради всего святого, делал вечером, ругаясь со зданием Верховного суда?» Делиться и говорить Сонни совершенно не хотелось. Теперь, когда алкогольные пары немного отступили, мир опять затопил сироп, в котором так трудно и так бессмысленно что-то делать. Стыд, горечь и усталость сдавил ему голову и пережали горло, и Сонни жалел, что Барба убрал чашку, и Сонни теперь не сможет смотреть в неё, пока пытается что-то рассказать. Но он знал, что Барба заслуживает какого-то объяснения. Наконец, он выдавил: - Том Коул. - Которого так удачно застрелила Лив, и мне не пришлось выбивать ему три пожизненных срока подряд? Он тут причём? - Он держал меня на мушке. Приставил пистолет к моей голове. Стало тихо. Сонни молчал, не имея сил продолжать, Барба молчал поражённо. Тишина висела и давила, а потому Сонни пришлось: «Он поймал меня в ловушку. Когда я зашёл в дом. Я даже не успел среагировать. Он приставил пистолет к моей голове. Я знал, что он меня застрелит. Я так боялся. Это было так страшно, что мне не хватало воздуха. Я не мог дышать. Одно дело, когда ты на адреналине, врываешься в дом к подозреваемому, а тут... Я знал, что он меня застрелит. Но я всё равно просил его этого не делать. Просил, потому что я такой же коп как и он». Сонни понял, что усмехается. Что даже в состоянии оценить иронию. Он знал, то его голос звучит как-то пусто и неестественно, но всё равно продолжил, пытаясь пробиться через молчание Барбы: «Он сказал, что уже поздно. Что ничего не поделаешь. Он бы застрелил меня, Барба, застрелил, если бы Лив не сняла его, и это был бы конец. Раньше я никогда так не боялся. Нет, меня держали под прицелом, и я участвовал в задержаниях, меня били, подозреваемый бросался на меня, но вот так — никогда. Я не мог думать, я просто знал, что через минуту меня не будет, и я даже не мог ни о чём подумать, только о том, что мне не хватает воздуха. Знаешь, Барба, говорят, мол, жизнь проносится перед глазами и всё такое, а я просто думал, что не могу дышать». Сонни не поднимал глаз на Барбу, боясь встретиться с ним взглядом. Он смотрел на скатерть, на стол, и выводил на ней какие-то узоры ногтями. Но начав говорить, уже сложно было остановиться. «Тогда я ни о чём не думал, но думал потом. Знаешь, меня забрызгало его кровью. Ну, потому что он стоял прямо передо мной, когда Лив его застрелила. Я был весь в его крови. Я вытирал кровь и думал, что вот эта лужа крови могла бы быть моей. Что я мог умереть там, даже не в больнице как сержант. Похороны, флаг, волынка. Все в форме, большая фотография из личного дела. Коллеги с пустыми лицами. Чёрт, я даже знаю в подробностях, как бы это было, Барба! Я столько думал о Майке после похорон. И я столько думаю о нём теперь. - Сонни взъерошил волосы руками. - Я трус, Барба, я так испугался смерти, что теперь не могу нормально жить. Я тут как-то проснулся и мне показалось, что я лежу в гробу. Мне стало так страшно. Может, мне попросить, чтобы меня кремировали? Нет сил об этом думать. Нет сил ни о чём думать, всё крутится только вокруг этого. Доктор говорит, что это последствия травмы, что это пройдёт, и я хочу ему верить и не могу. Я такая развалина, Господи. Что если я никогда не стану прежним? Что если я не смогу работать в полиции? Что если я не смогу работать, и меня выкинут, как выкинули Ника? Если бы он сам не ушёл, его бы просто уволили. Что я могу делать, что я буду делать, Барба, если мир пуст, и я чувствую только страх, если вообще что-то чувствую, если я не могу есть, спать, молиться, быть?» Он поднял глаза и понял, что перегнул палку с исповедью. Барба был в ужасе. Ужас, печаль и жалость - вот что выражало его лицо. Сонни так устал. Зачем он только вывалил это всё на Барбу? Зачем впутывать ещё кого-то, заставлять страдать вместе? Как он мог так поступить с Барбой, которому и так хватает всех этих мерзостей в суде, с Барбой, который и так много пьёт, потому что это всё так давит? Стыд, было затихший, снова поднялся откуда-то из глубин, и Сонни понял, что ему нужно уйти, уйти прямо сейчас. «Простите, Барба, я не хотел... не хотел Вас грузить. Зря я это. Я пойду. Мне надо идти...» - Он шарахнулся из-за стола, снося табуретку. Он даже уйти нормально не способен, Господи. Но ему нужно было уйти. - Кариси, стой! Сонни ринулся к двери, хватая куртку. Волосы ещё не просохли — но ладно, не умрёт. Лишь бы уйти от этого взгляда Барбы, из этой квартиры, столь любовно обставленной, уйти отсюда и ото всех подальше. Может, ему стоит стать отшельником. Может, это ему больше подходит. У самой двери Барба успел схватить его за руку: - Стой, Кариси. Куда ты собрался, Дева Мария и все пресветлые ангелы? - Пустите, Барба, мне нужно... - Стой. Господи. Зачем ты это делаешь? Зачем ты с собой это делаешь Почему ты так мучаешь себя? Сонни повернулся. Такой странный вопрос. Он даже его не понял сначала. Почему он себя мучает? Барба всё держал его за руку. Он был явно встревожен, и у него было это странное выражение на лице. Сонни всё пытался вспомнить, когда он видел это выражение. На суде? После суда? Сострадание. Это было сострадание. Барбе больно за него. Наверное, это зрело в Сонни давно. Наверное, это стало последней каплей, но Сонни сломался. Он почувствовал что-то на щеках - воду? - и понял, что плачет. И он заплакал. Как ребёнок,с такими детскими всхлипами - просто не мог остановить эти рыдания. Он позволил Барбе увести его на диван. Сонни всё плакал и плакал, практически ревел. Его буквально трясло, потому что ему было плохо и муторно, потому что он не мог справиться с этим, не мог, и это было горе — за себя, за Доддса, за всю эту боль, захороненную и запрятанную глубоко внутри. Барба обнимал его, пока он плакал. Это были не те объятия, которыми тебя обнимают близкие люди, твои любимые, твои друзья. В них не было нежности. Барба просто удерживал его, как удерживают сумасшедшего. Барба его просто зафиксировал и не давал провалиться куда-то ещё глубже — в себя, в горе, в страх. Барба крепко-крепко его держал. «Послушай меня, Кариси. Просто послушай и поверь. Это пройдёт, слышишь? Это пройдёт. И это тоже пройдёт». Наконец, Сонни сумел унять истерику. Ему было неловко и одновременно почему-то стало легче. Слёзы вымотали его, и он почувствовал какое-то опустошение. Но в хорошем смысле — больше не было никаких эмоций — ни хороших, ни плохих, только усталость. Барба похлопал его по плечу: "Я сделаю чай". Сонни подумал, что Барба так сказал, чтобы просто что-то сказать и сделать. Пить чай сразу после того, как он проглотил чашку крепкого кофе было не особо логично, но сама идея была неплохая. Сонни снова оказался в ванной и снова попытался умыться. Теперь к общей взъерошенности ещё и добавились красные глаза и опухшее лицо. Ему было стыдно, что он заистерил перед Барбой. Странно, что он так сорвался, да ещё и в такой штопор ушёл. Сонни привык, что это к нему все приходят — что он всем подставляет плечо: сёстрам, матери, Аманде.... Что это у него спрашивают совета. Это он гладит по головке, произносит утешающие душеспасительные вещи, кормит сладостями и готовит еду. Он — опора всей семьи и друзей, он так к этом привык. Вера всегда для него была поддержкой и утешением, и когда ему нужно было выговориться — он шёл в церковь и говорил с Богом. Ибо если уж ты об этом не можешь поговорить с Богом, то с кем тогда? И его это устраивало, ибо Бог всемилостив и всепрощающ, а, значит, будет милостив и к слабостям Сонни. Ещё можно было поговорить с отцом Ричи, который знал Сонни с детства, и это тоже приносило утешение. Исповедь приносила утешение. Но иногда — вот как теперь — Сонни хотелось, чтобы ему самому можно было пойти к другу, которому можно поплакаться. К человеку, который сам далеко не идеален и потому сможет понять Сонни. Который посмеется над ним и подбодрит его, и отмахнется от его проблем, с которым просто можно поболтать и развеяться. Он не мог пойти к отцу с его слабым сердцем и к матери, на которой висит и так много всего. У сестёр и Аманды хватает своих забот, и Сонни не хотел показаться в их глазах слабым. Его двоюродные братья — прекрасные люди, но он никогда не был близок с ними настолько, чтобы идти и ныть, есть какой-то барьер, который не позволяет тебе вываливать на родных людей все проблемы, потому что они семья, а, значит, вся семья об этом и узнает. Хорошо бы Барба был его другом, а не просто невольным свидетелем его истерики и вынужденным утешителем. Хорошо было бы иногда придти к Барбе, который знал, с чем они все сталкиваются каждый день, знал тяжесть всех этих свидетельств несчастных женщин, всё это горе, весь этот ужас того, что ты живешь среди людей, которые почему-то иногда становятся монстрами, хищниками, и сделать с этим что-то можно только постфактум. Сонни не мог точно сказать, как Барба к нему относится — на его взгляд, это была смесь раздражения и симпатии, но между ними всегда была преграда, не дающая им стать друзьями — должность Барбы, его замкнутость, его язвительность, те 10 лет разницы, что лежали между ними, хоть это была и не такая большая цифра, Сонни не мог общаться с Барбой так же свободно, как тот общался с Лив. Дружба — она всегда происходит на равных, а Сонни подозревал, что Барба будет сильно оскорблен, если его поставят вровень с Сонни... "Кариси, пожалуйста, не топись в моей ванной, с твоим ростом это не выйдет!" Сонни даже подпрыгнул от неожиданности. Он понял, что уже минут 15 задумчиво смотрит на текущую воду, полностью погрузившись в свои мысли. Он отряхнул руки и снова пошёл на кухню. Барба бухнул перед ним чашку чая — не обманул. У чая был странный вкус — мяту Сонни сразу узнал, и ещё, кажется ромашка... На недоуменный взгляд Барба сказал: - Мята, ромашка, лаванда и чабрец. То, что тебе нужно. - Спасибо, Барба, я... Барба нетерпеливо от него отмахнулся: «Я тебя наслушался, Кариси, а теперь послушай меня. Во-первых, это пройдёт. Это действительно пройдёт. Поверь, я видел, в каком состоянии была Лив после всей... - Барба поморщился, -...этой истории, и ей стало лучше. Не сразу и не до конца, но стало. Бери с неё пример. Терпи. Ходи к врачу, ради всего святого. Тебе станет лучше. Не сразу, но станет. Ты выжил». Барба криво усмехнулся: - Мы так часто говорим это жертвам, но к себе не применяем, так, Кариси? Слишком мы гордые, чтобы сказать это себе самим. Что до твоей работы — она подождёт. Поверь, Лив встанет за тебя горой и будет биться за тебя до конца. Если они попробуют оспорить твою профпригодность, выкинуть что-то эдакое выкинуть — за спиной Лив — то я засужу их по полной и за всё. За дискриминацию, халатность по отношению в работникам и расизм. - Расизм? - Ну ты же итальянец. Сойдёшь за этническое меньшинство. Барба задумчиво взял мармеладку и стал жевать. Сонни заметил, что Барба всегда что-то жевал, когда был погружен в мысли. То ли от нервов, то ли способствовало обдумыванию проблемы. - Что до Ника... Плохо так говорить, потому что он мне нравился, отличный был детектив и хорошо помогал Лив, но я рад, что он ушёл. Это... -Барба широко взмахнул рукой, - ...начало его жрать. - Это? - не понял Сонни. - Работа, усталость, бессилие, гнев. Назови как хочешь. Не думай, до состояния Коула он бы не дошёл, он добрый человек, но что-то внутри него начало подниматься...эдакое. Это был даже не первый звоночек, а пожарная тревога. Ему будет лучше подальше от полиции. Ты другое дело, ты хороший человек, Кариси, и ты не дашь гневу съесть тебя. Знаю, ты часто сердился и терял контроль за это время. Я знаю этот гнев от бессилия, потому что он подбирается и ко мне. Майк...вся эта история с Майком - она тоже не даёт мне покоя. Не сказать, что мы дружили, но он был...он был предан этой работе. Я это уважал. Знаешь, Кариси, мы с тобой много работали вместе, и ты стал отличным детективом и раздражаешь меня куда меньше, чем поначалу. Поверь, мысль... Барба дёрнул плечом, потом вздохнул и переключился на какие-то крендельки: - Если ты не сможешь быть полицейским, ты всегда сможешь быть юристом. Необязательно прокурором, есть много вариантов. Если что, я помогу тебе. Мы все тебе поможем. Если не юриспруденция, то найдётся что-то ещё. У тебя много вариантов, Кариси. Просто ты слишком уж вкладываешься в работу и в людей. Насчет второго мне тебя не понять, но... такой чуткий человек в этом мире пропасть не должен. Он замолчал, и Сонни смотрел в свою чашку с недопитым чаем и тоже молчал. И надеялся, что не краснел. В любой другой момент он был бы безумно счастлив получить столько комплиментов от Барбы, но сейчас они казались ему утешительной конфеткой для ребёнка. Но он был тронут. Он был очень тронут и надеялся, что сейчас снова не зарыдает, теперь от признательности. Он устал — всё эти американские горки эмоций вымотали его донельзя. Была уже почти полночь. - Спасибо, Барба....я... - Ничего не говори, Кариси. Просто поправляйся, ладно? Они ещё помолчали. Сонни хотелось столько всего сказать Барбе, но он так устал, и слова кончились, и ему давно было пора ехать домой. Но ему не хотелось уходить от этого тепла и от этой кухни, хотелось ещё чуть-чуть потянуть время перед тем, как ему снова станет плохо, перед тьмой, отчаяньем, кошмарами, вот этим всем. Но он знал, что Барбе завтра на работу и ему тоже надо отдохнуть. Он встал, намереваясь как-нибудь повежливее завершить свой визит, но тут Барба неожиданно сказал: «О, я тут недавно перерывал документы и вспомнил дело «Народ против Томсона», я тебе не рассказывал?» Он легко подхватил Сонни под локоть, провел до дивана в гостиной и убедился, что тот сел поудобнее. Барба садиться не стал, а вместо этого принялся оживлённо ходить вокруг, прямо-таки горя нервной энергией. Видимо, он тогда сварил кофе и на себя. Сонни знал, что пора было идти, но он не мог отказаться послушать Барбу ещё чуть-чуть. Правда, дело было какое-то трудное, и Сонни на пятой минуте запутался во встречных обвинениях, прецедентах, смене адвокатов у обвиняемого... Он отчаянно пытался вникнуть и даже что-то переспрашивал у нарезавшего круги Барбы, но диван выдался мягким, усталость начала давить... Перебить Барбу и сказать, что ему пора, Сонни не решался. Ещё не хватало перебивать человека, который и так внимательно слушал твоё нытье. Тем более, личными историями Барба делился редко и Сонни не хотелось портить момент. Он решил продолжить слушать, прикрыв глаза, может, так ему будет чуть проще сосредоточиться на истории. Это было, конечно, глупое решение, потому что он сразу начал проваливаться, а голос Барбы, перечислявший присяжных, только убаюкивал. Сонни пару раз попытался дёрнуться, но его утягивало всё дальше и дальше. Звуки смазались, и он почувствовал, что всё ещё болтается на грани между сном и явью, но сон был сильнее, под головой была удобная диванная подушка, а сверху его накрыло что-то очень тёплое, колючее и пушистое, и за секунду до того, как дремота совсем навалилась на него, Сонни ощутил, как кто-то ласково потрепал его по голове, как щенка, и услышал: "Спи, Сонни". А потом наступил тёмный и тихий сон. Сонни снился кошмар, и этот был тот кошмар, из которого невозможно выпутаться, когда ты хочешь проснуться и не можешь. Это были мутные, не связанные друг с другом сцены, какой-то липкий ужас и страх. Он словно плавал в мутной воде и никак не мог подняться на поверхность из этого сна. Он не мог понять, где он и что происходит, знал только, что сон его душит и ему плохо, очень плохо. И разум не хотел верить, что это сон. - Сонни! Сонни! Какой-то голос прорвался через эту зыбь. Сонни не мог его узнать и никак не мог проснуться. - Сонни, это просто кошмар. Спи, не бойся. Значит, это сон, и он спит. Где он? У родителей? Дома? Кто-то погладил его по плечу. Сонни балансировал на грани сна и реальности, потому что его голова никак не могла выбрать, куда ей всё-таки надо и где он находится, но он решил довериться голосу и муть отступила... - Спи, Сонни. Сонни спал, на этот раз без снов. - Кариси, подъём! Сонни подскочил и чуть не свалился с дивана. Несколько секунд мозг отказывался вступать в работу и объяснить ему, где он и что происходит. Но потом Сонни сообразил — он лежит на диване Барбы, а сам Барба, крайне чем-то довольный, стоит рядом. Естественно, он безукоризненно одет — в тёмный костюм в полосочку и в клетчатый галстук — и это именно он сейчас похлопал по подушке рядом с головой Сонни, чтобы разбудить. Как именно Сонни заснул на диване — о Господи, ну почему именно на диване? Его спина поднывала от скрюченной позы — и зачем заснул вообще и почем Барба его не растолкал... На эти вопросы пока ответа не было. Тело ему явно не было благодарно за попытку сложиться вдвое, а голова явно не была благодарна за вчерашнее пиво, а затем и кофе. Сонни сел и попытался пригладить волосы, которые со сна — он был уверен — напоминали взъерошенного дикобраза. Итак, он действительно проспал всю ночь на диване у Барбы — за окном уже было светло, а Барбе явно нужно было на работу, и Сонни как и всегда всем доставлял только неудобства. Барба прервал его поток мыслей:"Как ты, Кариси? Я приготовил тебе воду и таблетки от головной боли. Был уверен, что тебе понадобятся". Барба вроде на него не злится. Должен был бы — за устроенную истерику, за неподобающее поведение, за все те неприятности, которые Сонни ему доставил, но он не сердится. Судя по всему, он и накрыл Сонни чем-то, когда того разморило... Чем-то? Это был плед, невыносимо яркий, колючий и тёплый. От его узорчатости буквально зарябило в глазах и Сонни никак не мог оторвать взгляд. При всей любви Барбы к ярким вещам, этот плед был пёстрым даже по его меркам. Барба проследил его взор и правильно его истолковал: "Это бабушки. В смысле, это она связала. Его особо никуда не постелить, но в некоторых случаях он очень даже кстати..." Барба ещё более довольно ухмыльнулся. Сонни почувствовал, что краснеет — ему было мучительно стыдно за то, что он устроил. - Давай, Кариси, поднимайся, воду я тут поставлю. Приведи себя в порядок, смотреть больно на этот, не побоюсь сказать, цвет нашей полиции. В ванной вроде — помимо прочего — были одноразовые станки, надеюсь, ты управишься. - Простите меня, Барба. Я не знаю, чего меня так развезло. Я совсем не хотел отягощать вас своим присутствием ещё на ночь, просто...не знаю, как я заснул. Барба от него только отмахнулся: - Ещё бы ты не заснул. Нуднейшая история как по мне, с этим Томсоном. Самому вспоминать скучно. Но крайне полезная — сколько неудачных свиданий деликатно прервалось благодаря ей! Стоит начать рассказывать, и у твоего собеседника через 15 минут резко находятся дела поважнее. Её ещё никто до конца не высидел, так что результат был предсказуем. Сонни понял, что запутался: - Вы хотели, чтобы я заснул? - Конечно, куда тебя было отпускать в таком состоянии. А к гласу разума ты бы не прислушался. Я беспокоился, Кариси, я , конечно, знаю, что ты истовый католик, но мало ли до чего могут довести угрызения совести и всё прочее. Ладно, собирайся, времени мало. Сонни, пытался переварить услышанное: Барба волновался за него, Барба не хотел, чтобы Сонни куда-то уходил, потому что боялся, что Сонни сделают какую-нибудь глупость. - Я бы не сделал ничего такого, Барба. Мне просто было...грустно. - Знаю, - сказал Барба. - но перестраховаться не мешало. Давай, Кариси, приводи себя в порядок. Сонни со вздохом потянулся, решив оставить все извинения и выражения крайнего раскаяния на потом. Надо было вставать, подниматься с дивана и начинать новый день. Сама мысль об этом немного пугала. Но прежде, чем заняться таблетками, порядком или ещё чем, Сонни не удержался и погладил плед, как котенка: уж очень он был приятный и шерстистый. В его узорчатости было что-то невыносимо успокаивающее. Он вдруг почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Барба смотрел на него с каким-то очень печальным выражением на лице. Потом он повернулся и ушел, ничего не сказав. Конечно, он заметил жест Сонни. Да, если Сонни было куда падать после вчерашнего в глазах Барбы, он явно упал ещё ниже. В ванной из зеркала на Сонни снова смотрел незнакомец. Похмельный, взъерошенный и несчастный. Цвет ньюйоркской полиции действительно выглядел не очень. Он тщетно попытался привести себя в нечто подобающее и параллельно соображал, что именно сказать Барбе, чтобы выразить свои сожаления и благодарность. Ну и попросить его никому об этом не рассказывать. Он и не думал, что Барба будет обо всём этом сплетничать, но сама мысль... Поведение Барбы, конечно, объяснялось легко — это была жалость к Сонни, к его печальному состоянию. Неприятно было чувствовать себя объектом чей-то жалости – эдакой брошенной собакой на обочине — но уж что есть. Стыдно было признаться, но Сонни было неловко, словно он оказался на месте жертвы, будто это с ним случилось что-то непоправимое. Ему бы не хотелось, чтобы Барба и другие относились к нему так. Но, наверное, от этого никуда не денешься. Он явно разваливается на куски. И что ему теперь делать? Если бы Сонни мог, он бы забаррикадировался в ванной и не вылезал оттуда. Но вылезать пришлось. Барба нашёлся на кухне с чашкой кофе. Судя по второй чашке кофе Сонни он тоже там ждал. Сонни неловко плюхнулся за стол, и Барба бухнул перед ним тарелку с какой-то вариацией омлета. Есть Сонни особо не хотелось, но мысль, что Барба дошёл до того, что приготовил ему еду, заставила его впихивать в себя куски. Было ужасно неловко. Не только из-за омлета, а из-за доброты Барбы. Сегодня же рабочий день, тому пора на работу, а он возится с похмельем Сонни и готовит завтрак. "Барба, мне жаль, что я доставил вам столько неприятностей. Я очень вам благодарен за все, и мне ужасно неловко, что я вас задержал". Барба только от него отмахнулся: "Ничего ты не доставил, Кариси. Я бы, на самом деле, дал тебе поспать подольше, знаю, ты давно нормально не спал, но я сумел договориться с доктором Линдстромом, чтобы он принял тебя сегодня пораньше. Не смотри на меня так удивлённо, Кариси. К кому ещё ты мог пойти? Лив рекламировала его так, будто он на неё работает. Она всем раздавала его телефон, даже мне. Найти, где он у меня записан, позвонить, объяснить ситуацию... конечно, он по твоему состоянию никаких данных не может разглашать, но я сказал, что я твой друг и обеспокоен, и мы условились, что я прослежу, чтобы ты сегодня добровольно к нему дошёл". Сонни из огромного количества информации в этом монологе выцепил только одно: "Друг?.." Барба закатил глаза и тяжело вздохнул. Сонни прямо почувствовал усилие, которое тот сделал, чтобы не высказаться о его умственных способностях: "Да, друг. Кариси, ты считаешь, что я притаскиваю всех полицейских в расстроенных чувствах к себе в квартиру? Что я кому ни попадя позволяю рыться в моих делах, следить за моей работой, задавать глупые вопросы? Друг из меня, конечно, не очень, но я знаю, что входит в это определение. Так что поверь, если бы доктор Линдстром по каким-то причинам не смог... То я бы обзвонил всех клиники и практикующих врачей Нью-Йорка и нашёл бы того, кто сможет тебе помочь". Сонни сжал чашку. Барба считает его своим другом. И давно. Это дорогого стоило. Он подумал, что, может быть, они иногда смогут обсуждать что-то не по работе. Барба будет чем-то делиться с Сонни, они смогут чем-то делиться друг с другом. "Ладно, неважно кем ты там меня считаешь, Кариси, другом, коллегой, наказанием Божьим, очень прошу, не таскайся больше один по городу и не ругайся на здания суда. Позвони кому-нибудь. Кому-нибудь близкому. Не оставайся один, ладно?" У Сонни перехватило горло. Ему не хотелось снова плакать, а тем более в чашку с кофе, но в словах Барбы была забота, и это было непривычно - забота от кого-то за пределами его семьи. Ему так многое хотелось сказать Барбе, но не получалось. Но через комок он всё-таки сумел выдавить: "Хорошо, Барба. Я постараюсь". Барба и правда подвёз его до приёмной доктора Линдстрома и даже вышел из машины — как он пояснил – проследить, чтобы Сонни попал куда надо. Сонни неловко потоптался, пытаясь сообразить, что сказать и как попрощаться: - Спасибо, Барба. Вы мне правда очень помогли. Столько для меня сделали. - Иди уже, Кариси. Хоть я и сомневаюсь, что моя помощь была такая уж основательная, не хотел бы я её больше в таком варианте оказывать. Ты был в полном раздрае вчера. - Мне правда жаль, что я доставил... - Дело не в этом. Мне жаль, что тебе плохо, Сонни. Ты этого не заслуживаешь. Я надеюсь, тебе станет лучше. И я надеюсь, что смогу тебе в этом помочь. Об этом мы ещё поговорим. А пока иди. И Сонни пошёл. Пока он дошёл до дверей, он чувствовал пристальный и обеспокоенный взгляд Барбы между лопаток. Он знал, что Барба ещё какое-то время последит за дверью, после того как Сонни туда зайдёт. На всякий случай. Чтобы Сонни всё-таки попал к доктору. Произошедшее накануне раскрутило всё-таки какую-то сжатую пружину внутри, и сеанс прошёл.. достаточно плодотворно. Сонни не был уверен в каких-то позитивных изменениях и ему не хватало сил надеяться на лучшее, но он был твёрдо настроен пройти всё до конца. На его взгляд, доктор был не слишком ошарашен выходкой Барбы и сам строго-настрого наказал Сонни сразу звонить ему при необходимости. Он прописал ему другое снотворное и ещё что-то добавил от тревожности, и поэтому Сонни позволил себе очень осторожный оптимизм. Ему и правда стало немного полегче. Мир по-прежнему стремился свалиться в смазанное мельтешение, но Сонни понял, что если сосредоточится, то он сможет нормально дышать. Конечно, это не должно делаться осознанным усилием, но когда паника опять подступит, он постарается быть к ней готовым. На улице его уже встретила в равных пропорциях рассерженная и встревоженная Белла. И Сонни даже не удивился, что Барба умудрился позвонить и ей и попросить довезти Сонни до дому. Белла ворчала на него всю дорогу: "Я всё понимаю, братец, но ты уж потрудись сделать так, чтобы о том, что тебе плохо, я узнавала не от помощника окружного покурора!" Белла как и все Кариси была деятельной, а уже когда что-то случалось с членами её семьи... Заботу она тоже проявляла простым и понятным способом — утешить, накормить и сделать уборку. Она перетряхнула всю квартиру Сонни, и отмыла всё, до чего смогла дотянуться. Она заставила его снова поесть — слова Сонни о том, что он на самом деле завтракал, проигнорировались. Белла развела такую веселую кутерьму, которая напомнила Сонни о родительском доме и подготовке к семейным сборам, что у него потеплело на душе. Конечно, он был уверен, что к вечеру все его сестры и семья будут знать — сообщенную под большим секретом, конечно же, - информацию о его состоянии, но сейчас это казалось неважным. Он мог позволить себе побыть капельку счастливым, сейчас, с малюткой племянницей, с ворчащей Беллой и со свежим сквозняком в доме. Где-то после обеда, когда Белла, всё ещё взвинченная, но немного успокоенная заверениями Сонни, что в петлю он лезть не собирается, отправилась с ребёнком домой, пообещав, что нагрянет завтра, и уже сделает всё, чтобы проследить за ним, Сонни позвонила Аманда. Она начала в места в карьер: - Ты в порядке, Доминик? - Барба. Проболтался. Это было утверждение, а не вопрос, но Роллинс в ответ неожиданно хмыкнула: - Ну, если пятнадцатиминутную речь, достойную его лучших выступлений перед присяжными, о том, что мы, спецкорпус, неблагодарные сволочи, которые не ценят то сокровище, коим ты являешься, можно назвать болтовнёй, то да. Сонн не удержался от крайне тяжёлого вздоха: - И лейтенант там была, да? - Ну... не стоит огорчаться, Доминик. Поверь, пламенная речь Барбы произвела на всех...большое впечатление. И мне стыдно. Стыдно, что я поверила твоим отговоркам. Я, да все мы должны были понять, что тебе плохо, но у нас столько всего было плохого за это время, что я просто предпочла не замечать. Я надеялась, что додумываю себе что-то, и что ты просто устал или сердит, но я не знала, что ты... Роллинс замолчала, позволяя недоговорённому повиснуть в тишине между ними: - Я приеду сегодня к тебе с Джесси и привезу какой-нибудь еды. Конечно, не домашнюю готовку, как ты мне всегда доставлял, но я подберу из еды на вынос что-нибудь по твоему вкусу. И я побуду рядом, пока ты меня не выставишь за дверь, ладно? Ненадолго, я просто хочу на тебя посмотреть. - Аманда... - Доминик, ты столько всего делаешь для людей, позволь иногда им сделать что-то и для тебя. На это Сонни сказать было нечего. И он будет рад видеть Аманду и Джесси. То есть он был не уверен, что сможет порадоваться, но он постарается. Наверное, он сможет отвлечься. Наверное, так сумерки станут не такими страшными. Он сомневался, что Аманда сможет ему чем-то по-настоящему помочь, но иногда людям надо дать попытаться тебе помочь. Он отвлёкся и был удивлён, когда Аманда неожиданно захихикала в трубку: - Слушай, получается, ты переночевал у Барбы. Ты случайно не видел его гардеробную? - С чего бы мне лезть в его гардеробную? - Просто мы с Фином когда-то поспорили, насколько она большая. Я уверена, что она идёт куда-то к центру земли, а Фин был уверен, что там есть встроенный лифт, и теперь мы упустили такую возможность проверить эту гипотезу... Сонни понял, что впервые за долгое время он улыбается. Он и правда хочет видеть Аманду. Он и правда хочет видеть людей рядом. Эти дни вокруг него были какие-то серые тени, и он старался в них не вглядываться, потому что вглядываться, напрягаться для разговора, вникать и осознавать чужие эмоции было тяжело, и оно и сейчас было тяжело, но он хотел попытаться. Вечером Аманда пришла не одна. Конечно, с ней была Джесси, и это Сонни ожидал, а вот Фина и Оливию - нет. Потом появился ещё и Барба, и даже с какими-то пакетами, и Сонни понял, что стал жертвой коварного плана. Он не сердился, потому что знал, что они хотят как лучше и что они за него волнуются. Он не был уверен, что сможет вынести большое количество людей вокруг себя или хотя бы поддержать беседу, но всё прошло лучше, чем он ожидал. Они не давили на него, не засыпали вопросами, не переглядывались встревоженно за его спиной. Его коллеги -- его друзья, его семья, по сути – просто приволокли ему кучу самой разной еды, чтобы он мог выбрать, если ему захочется что-то пожевать. Они сами накрыли на стол, отстранив Сонни от какой-либо деятельности. Они не заставляли его говорить, а сами рассказывали истории. Это были забавные происшествия из жизни отдела, ничего серьёзного или страшного, Оливия рассказывала, как начинала работать под руководством Крейгена, Барба тоже рассказал пару историй о начале своей карьеры. Фин и Аманда вспоминали какие-то забавные случаи о том времени, когда только стали напарниками. Сонни слушал истории про людей, которых видел только мельком, про людей, которых никогда не знал. Истории были смешные, трогательные, маленькие мазки в общей картине жизни отдела. Сонни понимал, что отбор историй произошел тщательный, дабы не травмировать его ещё больше, и он был смущен. И благодарен. Ему ничего не надо было делать, от него ничего не требовали, и это было облегчение, просто быть, присутствовать, и знать, что ты можешь никак не реагировать. Правда, всё равно он устал и поэтому тихонько отполз на кухню, передохнуть на пару минут, и там-то его и подловила Оливия. Она смотрела на него как-то странно, нет, не с жалостью, но в её взгляде было что-то, что его встревожило. Он захотел сказать что-то, развеять напряжение, но видимо, она приняла какое-то решение и заговорила сама: - Я хочу извиниться, Сонни. Знаю, Барба меня убьёт, что я с тобой сегодня об этом заговорила, но я правда хочу извиниться. Мне стыдно, что я не заметила серьёзность твоего состояния. Наверное, я плохой начальник, раз допустила такое у своего подчинённого. Сонни совершенно не хотелось становиться ещё и причиной угрызений совести у Лив: - Лейтенант, вы не виноваты. Я специально скрывал всё от вас с Роллинс. Плохое решение, да. Но я не хотел... - Дело не в этом, Кариси. Я должна была понять, что происходит, ведь я знаю, что такое травма. Она содрогнулась. Сонни хотелось что-то сказать, чтобы утешить её, но... Конечно, он знал историю с Уильямом Льюисом, но это было личное, очень личное дело Лив. Она переборола себя и продолжила. "Я знаю, что это такое, Сонни, я знаю, и если ты когда-нибудь захочешь поговорить, мы поговорим. Но я хотела сказать другое. После смерти Майка..." Она снова замолчала и отвернулась. Ей было больно. Смерть сержанта Доддса на них всех оставила тяжёлый след. А Лив было особенно трудно, ведь она чувствовала.. "Я подвела его, Сонни, подвела, мне надо было быть осторожнее или внимательнее, и я обещала себе, что в следующий раз, если что-то такое случится с моими подчиненными, с моими друзьями, если кто-то будет угрожать им, я не буду колебаться. И я не колебалась, когда Том Коул направил на тебя пистолет. Я была так рада, что ты жив, Сонни, так рада, что ты цел, что ты в порядке, что ты физически в порядке, что даже не подумала...Я не подумала, Господи, я возглавляю Спецкорпус, и я не подумала, что тебе всё равно нанесли глубокую травму, даже если ты не пострадал физически. Я не хотела об этом думать. Я боялась об этом думать, потому что тогда мне бы пришлось вспоминать Уильями Льюиса и то, что он со мной сделал, пришлось вспоминать, что он заставил меня приставить пистолет к виску. То, что произошло с тобой, напомнило мне об этом, Сонни, а потому я проигнорировала все признаки того, что тебе плохо. Я виновата перед тобой, и я постараюсь сделать всё, чтобы тебе помочь. Но сейчас мы не будем это обсуждать. Не сегодня". Она криво усмехнулась: "Я обещала Барбе, что сегодня не будет никаких душеспасительных разговоров. Потом, когда и если ты будешь готов. Я знаю, что тебе сейчас...всё это кажется пустыми обещаниями, смутными образами за стеклом, но тебе станет лучше. Оно будет медленным, Сонни, исцеление — это всегда очень медленно, но однажды ты проснешься и поймешь, что мрак рассеялся. А пока позволь нам помочь тебе, ладно?" Её признание поразило его. Он всегда восхищался лейтенантом, её силой духа, её мужеством, умением идти до конца, и его тронуло, что она показала свою уязвимость, поделилась своей тайной. Он не был уверен, что может сказать что-то внятное. Но он посмотрел ей в глаза и кивнул. Это взаимопонимание между ними — двух жертв, двух людей, которые перенесли страшные вещи — принесло ему некоторое облегчение, что он был не один, перед ним человек, который пережил гораздо более страшное и выжил. Он не может оказаться слабее, чем она. Вечер был хороший, но он вымотался даже от дружеского внимания, и когда его команда это поняла, они быстро всё убрали, и разложили всю еду по судочкам, чтобы он мог с лёгкостью разогреть себе, если захочет поесть, перемыли всю посуду и навели порядок. Сонни просто поставили перед фактом, что завтра к нему зайдёт Фин, и вытащит его на улицу, если тот будет в настроении, и вообще проведает Сонни. Они назвали это Кариси-дозор - что кто-то будет приглядывать каждый день за ним, и быстренько распределили все дни недели, и Сонни не был бы удивлен, если бы оказалось, что и Белла втянута в эту хитроумную деятельность. Они не собирались оставлять его одного. Сонни знал, что должен быть благодарен, и хоть его раздражало такое самоуправство, он был благодарен. Важно, чтобы иногда кто-то просто был рядом. Когда они ушли, быстро и оперативно, ибо всё это было – как подумалось Сонни - хорошо спланированной операцией, он позволил себе просто посидеть на диване и расфокусироваться. Вечер, хоть и приятный, дался ему нелегко, но это была хорошая усталость, как будто у тебя болят мышцы после тренировки. Ему было тяжело настраиваться на людей, и поэтому внутри головы зудело, но это был хороший зуд. Он выпил свои лекарства. Ничего не станет как прежде, и ничего резко не улучшится, Лив права. Исцеление — это очень медленный процесс. Но впервые за долгое время он был готов набраться терпения. Просто ему надо пережить эту ночь. И следующий день. И ещё одну ночь. И так дальше. Легко не будет, будет больно и трудно, но он больше не позволит себе впасть в отчаяние. Сонни сидел и смотрел, как за окном становится всё темнее. Тревога потихоньку нарастала, и Сонни знал, что приближается тяжёлое время. Он постарается черпать силу из всего, чего сможет. И будет принимать всю помощь, которую ему дадут. Может, он попросит Беллу переночевать у него. Может, он попросит и других ещё о чём-то. Он больше не будет терпеть всё это в темноте и в одиночестве. Надо было вставать, чистить зубы, пытаться спать. Рутина раздражала, но он знал, что должен заставить себя это делать. Чистка зубов казалась очень утомительной перспективой, но надо было держать себя в тонусе, потому что такие вещи, такие мелочи служат якорем, удерживают тебя от размазывания, от серого сумрака в голове. Когда он уже выходил из ванной, он вдруг увидел у дивана оставленный пакет. Он не помнил, кто его оставил, а в полумраке он бы не разглядел, что там лежит, и поэтому он полез пощупать, надеясь, что кто бы ни был хозяин пакета, он простит ему самоуправство. В пакете лежало что-то аккуратно свёрнутое, что-то тёплое, плотное и колючее. Уютное. Сонни медленно сел на диван и долго смотрел на пакет, не решаясь вытащить это что-то оттуда. Он знал, каким ярким это что-то будет. Кричаще ярким. Оно будет так странно смотреться в его квартире. Он не заплакал, хотя думал, что не сможет удержаться. Правда, нечто похожее на сдавленный всхлип у него всё-таки вырвалось, но это не считалось. Сонни аккуратно свернулся калачиком на диване, неудобно подложив подушку под шею. Подарки. Помощь. Надежда. Что-то, за что можно цепляться. Любовь. Доброта. Всё это тоже большие якоря. Он сможет удержаться. Он выдержит. Но сейчас он позволил себе минутную слабость. Он сжал пакет в руках и прижал к себе. Закрыл глаза. И впервые за долгое, очень долгое время позволил себе выдохнуть с облегчением.