Холод чужих рук

У Драко холодные руки. Холодные настолько, что Поттер, ненароком — глупо — прикоснувшись, обжигается. У Малфоя взгляд острый, бритвой проходится по его нутру, — вздрагивает, а взгляд ртутных омутов, кристальных, чистых, впивается в каждую клеточку тела. И почему не отвернется? Гарри стоит, точно что прикованный к месту, кажется, даже не дышит; кажется, в воздухе искрит напряжение, что-то почти личное. Тепло не льется по телу, момент не затягивается, ведь Малфой безжалостно вспарывает его едкой усмешкой. Той самой, что появляется вместе с маской саркастичного ублюдка. У Гарри нет сомнений, что это маска. — Никак не можешь мной налюбоваться, а, Поттер? У Гарри присыхает язык к небу, его и без того не блистающее красноречие исчезает в считанные секунды, горло начинает противно першить — прочищает. — Отвали, Малфой, — сухо. Проходит мимо, торопливо, но Драко подставляется, стараясь задеть его плечом — а лучше бы в душу плюнуть — да посильнее, уголок губ все так же изломан. Кажется, что бездушная маска припала к костям и намертво. Но Гарри помнит его другим, совсем другим, когда детьми еще были, что не обременены клеймом «Надежда нового мира» и «Пожиратель смерти»; до того, как все совсем уж не туда свернуло. Поттер помнит ту улыбку: детскую, по своему невинную — невинную в своей открытой пакостности, — хотя уже тогда ртутные глаза стреляли азартом и хитрецой. Тогда все было как-то проще. Лучше. Однозначно лучше, многим лучше, нежели сейчас. — Спешишь к грязнокровке и придурку, да, Потти? — вновь ядом брызжет, разъедающей кислотой, и тон в шипение переходит — подбирается весь. Гарри на минутку кажется, что светлые пряди стоят дыбом на затылке. Малфой продолжает цедить сквозь зубы проклятия, угрожающе подступая, и Гарри невдомек причина подобной злобы. Серые глаза сыплют искры. — Сбегаешь, поджав хвост? — выплевывает. Гарри флегматично оглядывает его с ног до головы, беспристрастно, не цепляясь за детали. Кажется, это пренебрежение замечено, и кажется, Малфой бесится еще больше. Поттер расправляет плечи, упрямо глядя в глаза: голос ровный, уверенный, только вот едва подрагивающие кончики пальцев выдают реальное положение вещей. Но Драко этого не замечает — к лучшему. — Чего ты хочешь? — терпкое: «Малфой» оседает горечью на пересохших губах — облизывает. Драко презрительно изгибает бровь, ощущая, что былая самоуверенность сходит на нет, ведь ее и не было — напускное все, взгляд становится несколько дерганым, едва ли не уязвимым, он оглядывается по сторонам, облизывая пересохшие губы, копируя поттеровский жест, — Гарри подмечает. И обороняться приходится тут же: вскидывается, вены на шее гневно раздуваются, пока Малфой вновь кидает оскорбления. Ему страшно, действительно страшно, нет у него понимания того, как выбираться из этой заварушки, хоть сам и заварил. Заварил, потому что цепляет. Каждым своим словом, каждым жестом и ненароком брошенным взглядом малахита из-под задумчиво полуприкрытых век. Понимания нет — отсутствует напрочь. Адреналин топит нервную систему, а собственное сердце отбивает бешеный ритм в ушах. У Гарри тонкие запястья, не хрупкие, не ломкие — хоть и Малфой уверен в обратном. Линии изгиба плавные, почти что девичьи, в контрасте с мозолистыми ладонями от черенка метлы и несколько грубоватой кожей. Драко моргает, отрывая взор от выпирающей косточки под смуглой кожей, и смотрит прямо в глаза, пронизывая холодом насквозь. Гарри непроизвольно облизывает губы, упираясь взглядом в вытянувшуюся шею и перекатывающиеся подо бледной, почти что светящейся, кожей мышцы. Внезапно накативший прилив нежности не вызывает удивления, ведь здесь нечему удивляться. Гарри кажется, что они стоят, прибитые к месту, уже целую вечность, словно два полоумных. Внезапно прозвеневший звонок заставляет вздрогнуть, Малфой теряется на несколько секунд, что страшное — взор от Гарри отвести не успевает, и Поттер видит каждую искру сменяющихся эмоции. Драко злится. Малфой понятия не имеет какого черта вообще повел себя подобным образом — глупо, опрометчиво. Отец бы покачал головой в неодобрение или, чего хуже, ткнул бы, не церемонясь, тростью в юношеское плечо. От кости, будто искры, проходятся отголоски фантомной боли. Драко нервно сглатывает, резко разворачивается впопыхах, глаза бегают из стороны в сторону. Где же твое хваленное самообладание, Малфой? Но Гарри отчаянный, смелый, абсолютно точно безрассудный, нелогичный гриффиндорец. Малфой бы еще добавил, что глупый и абсолютно лишенный здравого смысла — чертов придурок хватает его за кисть. Касание мягкое, нежное, в голове мелькает даже, что ранимое — Драко передергивает; мурашки табунами проходятся по телу. — Убери руки, Поттер! — шипит, искривляя губы до болезненных изломов — Гарри замечает. — Что ты хотел мне сказать? — он на удивление спокоен, что раздражает еще больше, от чего хотелось проклясть его даже сильнее, чем обычно. Малфой предпринимает попытку вырваться, резко дергая рукой. Кроме негромкого хруста суставов, добиться ничего не выходит — Драко шипит сквозь стиснутые зубы, буравит тяжелым взором пасмурного неба. — Я опаздываю на занятия, шрамоголовый придурок! — реакции не следует, Гарри продолжает пристально смотреть на него, ожидая, только как бы Драко ни пытался, не мог смекнуть чего. — В Гриффиндоре все такие недалекие или ты один тупеешь с каждым дне..? — обрывают.  — Что ты хотел мне сказать, Малфой?  — Пошёл к черту, Поттер! Он мечется подобно дикому зверю, которого загоняют в дальний угол, лишая пути к отступлению. И капкан захлопывается, ловит его в свои нерушимые путы, стоит Гарри выдать бережное: — Скажи мне, Драко. «Драко». У Малфоя ухает сердце, заставляя замереть то ли от неожиданности, то ли от судорог сошедшего с ума органа: он теряется, опять и снова, чего делать нельзя в принципе, особенно, если рядом Поттер. Гарри ужасно умело сбивает с него спесь, отрывает вместе с кожей приклеенную намертво надменную маску — Драко дышит задушено, едва не в конвульсиях, словно рыба об лед. Зеленые глаза напротив цепляются за каждый изгиб, пытаются словить серые омуты напротив, но Драко лишь машет головой, старательно избегая контакта. Поттер наступает, прижимает новыми вопросами и Малфой сыпется, ощущая, как противно скрипят зубы. — Что ты хочешь мне сказать, Драко? — «Какого черта ты творишь, Малфой?» — Что ты пытался сказать мне, когда схватил в прошлый раз? Что ты хотел мне сказать все это время? «Почему же ты опять заткнулся, придурок?» Малфоевские губы бьются дрожью, а платиновая челка прячет глаза, но Гарри плевать, плевать настолько, что он оттесняет его к стене, вздергивая подбородок; плевать настолько, что нервы трещат и рвутся от переживаний за этого самодовольного ублюдка. Сейчас или уже никогда, сейчас, когда он непозволительно — непростительно — уязвим и открыт, когда болевые точки не скрыты броней хитина. Но все ломается, вся эта его решимость, Гарри замирает, стоит увидеть в глазах блики слез. Малфой уже не вырывается, напротив: висит в напряженных поттеровских руках, обмякнув, словно тряпичная кукла. У Драко мелко подрагивают плечи — святой Мерлин, да он весь дрожит! — мелко-мелко, незримо почти, но Гарри застывает, что каменный, неотрывно глядя как падает с острых скул каплями горячая соль, разбиваясь о каменную кладку.  — Пусти, Поттер… — тихо, едва прохрипев, не подавившись горечью. Не скажет, попросту не может. Гарри стоит, не в силах двинуть и пальцем, отупело вглядываясь в повлажневшие пушистые ресницы. Драко не вырывается, он истощен, хочется бежать и чем дальше, тем лучше; бежать и не оглядываться; бежать от треклятой Надежды Магической Британии. Бежать, даже если так поступают только трусы. Поттер выпускает чужой ворот, соскальзывая с подбородка горячими пальцами, чтобы тут же сгрести в охапку, мигом укладывая чужую голову себе на плечо, ощущая, как влажные губы, шепча, касаются впадинки у ключиц. Малфой выглядит угловато, уже вовсе не грациозно: подкосившиеся ноги уже давно не держат, руки безвольно свисают по швам, словно он плюшевый, словно из него разом изъяли всю жизнь, оставив за собой увядающую оболочку. — Драко… — и Малфою не удается сдержать тихий всхлип. У Гарри подрагивают руки, отражаясь покалыванием в кончиках пальцев, — он зарывается в белоснежные пряди, прижимая ближе-крепче, бормоча успокаивающие глупости — все что угодно, лишь бы ему не было больно, лишь бы не цеплялся за его плечи, за все его существо так отчаянно и безнадежно, словно… Словно себя уже схоронил. Драко слышит перебойный стук чужого сердца, что заходится в таком ритме, что ясно, что шрамоголовому придурку не наплевать, — хочется улыбнуться, изранено и больно, но выходит только нервно скривить губы. Дыхание отказывается восстанавливаться, слезы отказываются высыхать и прекращаться, оставаясь блестящей влагой на пылающих щеках. Кажется, Поттер тоже плачет, чувствуя то, что он хотел бы сказать, плачет и прижимает крепче.