Ведьма

Единственная причина, по которой она ответила на объявление — ей нужны деньги. Этот художник предлагал такую внушительную сумму, которой хватит, чтобы купить учебники на этот семестр и заодно следующий, а всего-то надо несколько дней посидеть и выглядеть совершенно «обычно». По его словам, он не ищет красоты, симметрии или идеала в чертах его моделей. Он хочет настоящего. А вот настоящей Гермиона точно могла быть. И всё же, пока она одевалась, внутри кипело надоедливое чувство, которое не хотело оставлять разум девушки. А правильно ли она поступает? Разве это не аморально — раздеваться перед мужчиной за деньги? Она убеждала себя, что это не имело совершенно никакого отношения к сексу: ему нужна модель, а не проститутка. Гермиона стояла перед зеркалом, пока серый утренний свет освещал каждый сантиметр её тела. И она была уверена, что, если бы хоть кто-то, кто был с ней знаком, узнал, что она делает, всё равно бы не поверил. Она заметила то объявление три недели назад, после того как прошерстила «Ежедневный Пророк» от корки до корки, в надежде найти путь быстрого заработка, который был бы более-менее уважаемым и честным. Она работала в книжном магазине, но зарплаты хватало только на оплату аренды и покупку еды, а оставшиеся деньги уходили на, увы, неизбежные студенческие нужды. И вот, денег не было, а скоро уже надо покупать книги. Тот номер первым попался на глаза, тем более, там была большая сумма. Затем она прочитала описание и сразу же отвергла его. Да, ей нужны деньги, но это не означало, что она согласится на такое ради них. С насмешкой, она скомкала и бросила газету в мусорное ведро, отвергая идею, как она думала, во благо. Но, чем быстрее приближалась осень, тем яснее она понимала, что пока, это будет самый затратный семестр, как минимум за книги. Они и обучение недавно выросли в цене. Она категорически не хотела просить денег у её родителей, и вот так мысли вернулись к всё ещё лежащей в мусорной корзине бумажке. После получения последних банковских счетов, Гермиона засунула свою гордость куда подальше. Она разгладила бумажку и позвонила по номеру, убеждая себя, что, скорее всего, они уже нашли подходящую модель. В конце концов, им нужен был кто-то, кто выглядел обычно, они ясно выразились насчёт этого. Он — по крайней мере, она пришла к выводу, что это он — внятно писал, что ему не нужен был кто-то с утончённой фигурой, идеальным ростом, сложением или привлекательными чертами лица. Ему просто нужен был человек, которого можешь увидеть на улице. А это, очевидно, не составит труда. Никто бы не отказался за немалые деньги просто сидеть, ничего не делать и выглядеть «обычно». Женщина с басовитым, хриплым и уставшим голосом ответила на звонок, — Это Волдеморт Студио — я могу вам помочь? — Да, здравствуйте, — начала девушка, быстро смущаясь и краснея, хотя никто и не мог этого увидеть. — Я просто… Э-э… Я увидела ваше объявление в Пророке несколько недель назад, и мне было интересно, вы все ещё ищете модель? Она прикрыла глаза, затаив дыхание в ожидании. Если они уже нашли модель, это было и хорошо, и плохо: во-первых, ей не пришлось бы снимать всю одежду перед незнакомым человеком. Во-вторых, ей нужно было найти другой способ быстрого заработка. С другой стороны, она могла бы бросить учёбу и работать полный рабочий день, но мысль о том, чтобы прекратить учиться — то, что имело для неё наибольшее значение в жизни, — была ужасна и невозможна. — О, да. Мы все ещё ищем. Наш последний кандидат был слишком красив, — сказала женщина. — Вы когда-нибудь работали моделью раньше? — Нет… Никогда не пробовала себя в роли модели, — неловко ответила Гермиона, ловя своё отражение в ванной комнате через коридор. Нет, она вообще не была похожа на модель — разве жизнь не научила её этому? Она твердила себе, что именно по этой причине была всегда одна. — Хорошо. Когда вы сможете прийти в студию? Встречу назначили на полдень. Гермиона нервно стояла перед зеркалом, расправляя свои вьющиеся волосы, которые выглядели еще хуже из-за августовского дождя и влажности. Ах да, она вспомнила. Прихорашиваться не было смысла — она ответила на это объявление и была выбрана лишь потому что у неё не было прекрасных блестящих волос, как у моделей из глянцевых журналов. Девушка нервно обняла себя, погладила недовольного Живоглота по голове и вышла из квартиры. На улице было невозможно находиться из-за удушающей влажности, а дождь был таким, что даже с зонтиком ей не удалось остаться сухой. Студия находилась в пятнадцати минутах ходьбы от Хогсмид-Хай-стрит. Она была расположена в оборудованной квартире над кафе и бутиком. К тому времени, как Гермиона подошла к двери, она была вся липкая от влаги, а джинсы и обувь насквозь мокрые. «Это же «нормально», — криво думала она, встряхивая зонтик и проходя в маленькую дверь. Следом был тёмный коридор и лестничный пролёт. Слева на стене рядками расположились почтовые ящички. Гермиона оставила свой промокший зонт в углу и начала подниматься по лестнице, которая скрипела так, что казалось будто ступени протестуют держать её вес на себе. Живот скручивало от волнения. «Ты всегда можешь уйти, если всё покажется слишком подозрительно», — повторяла про себя девушка. Но внезапно красивая, даже роскошная женщина, одетая в облегающее чёрное платье, появилась на последней ступеньке. — Вы Гермиона Грейнджер? — нетерпеливо спросила она. — Вы идеально подойдете. Давайте быстрее. Гермиона послушно поспешила по лестнице, пока женщина прожигала её спину взглядом. Студией была одна большая комната с окнами во всю стену, которые выходили прямо на Хай Стрит. Но для уединения перед окнами стояли бумажные экраны. В центре комнаты стоял маленький чёрный деревянный помост, а на нём лежала легкая сиреневая ткань. Через несколько метров стоял мольберт со стулом и маленьким столом с масляными красками. Дальше в углу была коллекция огромных холстов. Девушка начала их изучать. Она не была художницей, по правде говоря, она не могла даже палку ровно нарисовать, поэтому понимала, что не ей оценивать искусство. Но это были самые красивые картины, что ей когда-либо приходилось видеть. Они не были красивыми в обычном понятии слова «красивые», но, все равно, Гермиона находила их невероятно захватывающими. На них были нарисованы тела так, как они выглядели в жизни со всеми шрамами, родинками, впадинками и родимыми пятнами. — Он очень талантливый человек. Вам надо будет позировать перед ним пять дней. Или дольше, если будет нужно, — объясняла женщина. В свете студии Гермиона могла увидеть каждую ее черту: глубоко-посаженные темные глаза, пухлые чувственные губы и словно дикие черные кудряшки до самой талии. — Я ассистентка мистера Реддла, Беллатриса. Гермиона протянула руку для рукопожатия, но Беллатриса резко отвернулась. — Мистер Реддл, модель уже здесь! Дверь в углу открылась, показывая высокого мужчину, одетого во всё черное. Его волосы были темными и волнистыми, а черные глаза излучали интеллект. Это был самый красивый мужчина, которого девушка видела. — И что ты стоишь там? Становись на платформу, — без приветствия произнес он. Гермиона вздрогнула, ее лицо залилось краской, и она уже раздумывала о колком ответе, но вовремя замолчала. Он всё-таки платил ей. Девушка кинула свою сумочку на стул около стены и поспешно взобралась на помост, пока Реддл и Беллатриса следили за ней. — Без одежды, — растягивая слова, сказал он, выглядя очень раздраженным. — Вы могли бы сразу так сказать, — кинула Гермиона, не успев остановить себя. Но мистер Реддл проигнорировал ее, пока подходил к мольберту. — Я… Мы будем одни? — девушка посмотрела на Беллатрису, всё еще стоящую в углу, наблюдая за Реддлом с выражением на лице, схожим с упоением. — Беллатриса, иди в мой офис, — сказал, как отрезал, художник. Женщина послала Гермионе ядовитый взгляд и ушла через дверь, из которой ранее вышел мужчина. Теперь они были одни, и девушка могла выдохнуть. Всё происходило очень быстро — разве они не должны были представиться в первую очередь? — Твоя одежда, девочка, — приказал он. — Да, сейчас. Извините, — запнулась Гермиона, теребя подол рубашки. Она чувствовала обиду и облегчение одновременно от того, что Реддл казался совершенно незаинтересованным тем фактом, что она собиралась снять одежду. Сбитая с толку, словно защищаясь, девушка резко подняла рубашку, думая только о новых книгах, которые она собирается заказать для ее семинаров. — Тебе тут не за стриптиз платят, а за то, чтобы быть раздетой, — глухо сказал художник. Он выглянул исподлобья из-под палитры, на которой смешивал цвета. Гермиона ничего на это не ответила, так как в это время снимала джинсы вместе с трусиками и единственное, на что она была способна в тот момент — это пялиться в пол. Она встала на помост полностью обнаженная, ее щеки горели, а поза была вытянутой и напряженной. — Как мне встать? — спросила она, ненавидя себя за дрожащий голос. Она заставляла себя представлять, что не заметила, что она голая, и встретилась глазами с Мистером Реддлом. Его силуэт вырисовывался светом, струящимся из окна, что делало его глаза еще темнее. По спине девушки поползли мурашки, а во рту пересохло. Так получалось, что он был не по-человечески красив. — Не имеет значения. Я еще смешиваю цвета. И не разговаривай больше. Аргх. Он немного раздражал. Но от этого она стала чувствовать себя получше. Если бы он был добрым, она бы, скорей всего, в него влюбилась, а опыт подсказывал, что когда мужчины, которые ей нравились, видели её голой, то их отношения после этого совершенно не складывались. Мистер Реддл морщился, пока изучал её. — Ты слишком хорошенькая. Но, так или иначе, каждой выставке нужен баланс, — бормотал он. Глаза Гермионы расширились. — Я…Я не хорошенькая, — запинаясь, сказала девушка. Реддл шумно вздохнул, пока добавлял больше белого, чтобы краска стала розоватой, выглядя при этом довольно обиженным. — Не волнуйся, следующей супермоделью тебе всё же не стать, — с ухмылкой уверил её парень. Неожиданно Гермиона поняла, что и сама стоит с улыбкой на лице. Она вздрогнула, когда Реддл встал, держа палитру, и начал обходить её по кругу с задумчивой миной на лице. Её лицо горело; он стоял прямо позади, разглядывая, кхм, предполагаемо — её задницу. Никто никогда не смотрел на голую ее так в открытую — даже она сама! Она терялась между тем, чтобы узнать, что он думает о её теле, и тем, чтобы приказать ему перестать пялиться. Но тот уже сказал её стоять тихо, а если он всё же взялся рисовать её, то понятно, он счел её достаточно нормальной. Том кружил вокруг девушки — до сих пор не удосужившись узнать её имя — разглядывая и смешивая все главные цвета, которые понадобятся. Её кожа была бледной, с редкими родинками. У неё была тонкая талия, но широкие бёдра, узкие плечи с вьющимися волосами, спадающими на них. Тело было обычным, даже немного пухлым снизу, но проблема была в лице. Лицо не было красивым в обычном смысле этого слова, но всё равно было неотразимо. У неё были карие глаза, что светились интеллектом и остроумием, привлекательно широкий рот и круглые щеки. Неожиданно, она была миленькой. «Мне просто надо написать её тело, не надо рисовать лицо», — думал он, сузив глаза, чтобы сконцентрироваться. Цвета её тела тоже были хорошими. Что было еще одной проблемой. Румянец на щеках и шее почти совпадали с цветом сосков. А её грудь была среднего размера, но и немного полноватой, такой же как задница. Отправлять её обратно было слишком поздно; она уже разделась, а её глаза. Он обязан нарисовать эти глаза. Не будучи ни в чем уверенным, он сел обратно к мольберту и начал смешивать коричневые краски для глаз. «Нет, должно быть несколько оттенков.» — Посмотри на меня, — резко приказал он, возмущенная его тоном, девушка наконец посмотрела на него. Её глаза были темными, но на свету они светились, и в них были видны мерцания меда и вкрапления золота. Он должен запечатлеть их прямо сейчас. — Садись на помост. Неважно как. Главное — смотри прямо на меня, — вновь приказал Том, пока двигал мольберт, чтобы лучше её видеть. Ей было не место в его нынешней выставке, но он точно пригласит её еще. И всё равно он написал достаточно работ для той выставки. Не даром же он был первым художником в Хогсмиде. Девушка уселась в неловкую позу, где она частично опиралась на руку, а ноги сплела позади. Неплохо — поза подчеркивала изгиб талии — но он бы предпочел видеть её полулежащей. Конечно, он мог написать две картины. Тогда он сможет еще больше изучить удивительные линии ее тела и захватывающие оттенки коричневого и золотого в её глазах. Он уже размахивал руками по холсту с кусочком угля, обрисовывая её фигуру. Он делал круглые, вьющиеся линии для ног и бёдер и дикие завитушки для волос. — Я думала, вы будете использовать краски, — нарушила тишину Гермиона, прочищая горло. На что Том кинул на неё резкий взгляд из-под мольберта. — Сначала делается набросок углём, потом обрисовывается жженой умброй, и только потом раскрашивается. Больше никаких вопросов. Рисование не заняло много времени, хотя Том предполагал иначе. Линии тела были простыми, но эти цвета… Он уже начал думать, что смешал не тот оттенок розового. Он был немного другим. По прошествии часа, Том закончил с наброском. Он встал со стула. — Беллатриса заплатит тебе за потраченное время, когда я закончу писать картину. Можешь идти. Приходи сюда завтра в девять утра, — он остановился, поворачиваясь к ней. — Не опаздывай. *** В тот странный день Гермиона вернулась к себе в квартиру, чувствуя себя очень странно. Она прогулялась с Гарри и Роном, слушая их болтовню о последнем футбольном матче, но она была слишком поглощенной своими мыслями, чтобы внимательно их слушать. Когда она вернулась домой, то не заметила, как искала Волдеморт Студио в Акцио. Оказывается, он был выбран главным подающим надежды художником года по оценкам Пророка, а его картины выставлялись на аукционах разным коллекционерам за невероятные суммы. Его занесли в списки самых дорогих художников, и он стал всемирно известным. И было за что. На его картинах никогда не было изображений красивых вещей, но, как она уже видела в студии, его картины были прекрасны. В них прослеживалась нотка брутальности, от которой у Гермионы шли мурашки, хотя раньше искусство никогда не вызывало в ней так много эмоций. Он писал людей, здания и природу, а также абстракционизмы. И абсолютно всё было невероятным. О нём ходило много слухов. Один журналист писал, по словам анонимного источника, что художник провёл несколько лет в приюте. А другая настаивала на том, что он сидел в тюрьме в Албании, чего, конечно же, точно никто не знал. Он был погружен в гущу невежества, что делала его картины еще неотразимее. Его красота была еще одним поводом для славы. Никто не может быть настолько красивым и не получить хоть немного внимания. Гермиона смотрела на черно-белые фотографии с недавней выставки, не в силах оторвать взгляда от его гладких, бледных губ и острых, угловатых скулах. Перед тем как пойти спать, она еще долго стояла голой у зеркала, беззвучно повторяя его слова и пытаясь увидеть то, что разглядел Реддл. Ты слишком хорошенькая. Это было сказано не как комплимент, и ей не должно было быть приятно от него. Дело было в том, что она — молодая девушка, которой еще никто не говорил, что она хорошенькая. И она никогда не думала, как же сильно ей хотелось услышать эти слова. *** Гермиона всегда была пунктуальна, и на следующее утро, минута в минуту, она пришла в Волдеморт Студио. Прежде чем зайти она обнаружила себя, копающейся в сумочке, ища еще не использованный блеск для губ, который ей подарила Джинни. Он был бесцветный, и это было довольно глупо — чувствовать необходимость нанести его, но всё же, она это сделала. Девушка зашла внутрь, чувствуя себя странно-легкомысленной, и это ей было очень не по душе. Она быстро стёрла блеск с губ тыльной стороной ладони в последний момент, и быстро взобралась по лестнице. Сегодня Реддл большую часть времени игнорировал её. Он не ответил на приветствие, вместо этого всучил ей помост и приказал поторопиться и раздеваться. — Вы могли быть немного вежливее, — жестко произнесла девушка, стоя на месте. Реддл даже не взглянул на неё. — Тебе платят замечательную сумму, чтобы ты просто сидела и не вертела пальцами. Ты могла бы быть немного благодарнее, — огрызнулся он в ответ, смешивая цвета. Чувствуя возмущение, Гермиона стояла, как вкопанная, думая просто уйти. Какой-то ад с художником во главе. Она шла сюда, чтобы подзаработать, а не справляться с его заскоками. — Тогда мне не нужны ваши деньги или ваше расположение. — Она чувствовала себя невероятно злой и не в силах это терпеть, девушка выбежала из студии на оживлённую улицу, слыша, как за неё захлопывается дверь. Ей просто нужно собраться и позвонить родителям и попросить денег. …Черт. Вина начала заполнять её, растекаясь по венам, пока она стояла по центру улицы, чувствуя, как прохожие толкают её в спину, в бок. Она не могла решить, что хуже: просить денег у родителей в её возрасте, или мириться с каким-то чокнутым отношением к себе ради денег в её возрасте. Она думала, что в двадцать пять всё будет по-другому. Она считала, что будет ближе к выпуску из университета и ближе к встрече с её любовью всей жизни… Она явно не представляла, что на самом деле, всё будет так. — Вот ты где, — раздался очень знакомый баритон. Гермиона повернулась, чтобы увидеть Тома Реддла, приближающегося к ней и уворачивающегося от мужчин и женщин на улице. Он выглядел совершенно неподходяще для улицы, будто она была слишком простой и плебейской для него. Это была не его красота — здесь, на этом самом месте, она понимала, что видела мужчин, таких же привлекательных, как и он. Дело было в том, как он себя преподносил: так по-царски и с такой убедительной властью. Та одарённость и пренебрежение, витавшие в воздухе вокруг него, превращали его красоту во что-то еще, и Гермионе было интересно: остальные люди тоже это чувствуют или они просто видят ужасно привлекательного мужчину? — Вы пришли за мной? — Девушка была очень удивлена тем, что Том стоит, возвышаясь, перед ней. Он выглядел крайне недовольным, а на более близком расстоянии она заметила на его щеке мазок бледно-розовой краски. — Пришли извиняться? Том выглядел сильно озадаченным. — Нет, — медленно сказал он, смотря на неё, будто она сумасшедшая. — Я надеялся, ты достаточно успокоилась, чтобы вернуться, и я мог продолжить рисовать картину. С какой стати я еще должен извиняться? Гермиона не могла определиться — ударить его или рассмеяться над его замешательством, так что она нашла компромисс. Она ударила его руку своей сумочкой, пока её губы складывались в усмешку. — Конечно! Знаменитому художнику Тому Реддлу не нужно ни перед кем извиняться, — саркастично сказала она. — Рад, что ты это наконец-то поняла. Что шокировало её больше всего, это то, что он не шутит. — Что?! Боже, уходи. Я не буду позировать для тебя. Это унизительно. Извини за потраченное время, — прорычала Гермиона, отпрыгивая, пока какой-то злой мужчина не проткнул её своим зонтиком. Она тут же осознала, что они всё еще стоят по середине улицы, затрудняя проход людям. — Унизительно? Это искусство, — он сделал паузу, глядя на неё. — Хорошо. Не позируй. Но я не буду тебе платить за то, что ты ушла, оставив меня с испорченным холстом и переведенными красками. — Он развернулся на каблуках и ушел обратно в студию. Гермиона чувствовала себя слабачкой. Это правда сейчас произошло? — Уйди уже с дороги, твою мать! — пожаловалась какая-то беременная женщина к тому же с огромной двухместной коляской. Гермиона уже повернулась к ней, чтобы ответить, но передумала в последний момент. — Простите, — пробормотала она и отошла в сторону. Она точно сходила с ума. Позировать невменяемому мужчине, ссориться посреди улицы, а теперь еще и накричать на беременную женщину? Ей точно нужен выходной, грустно думала девушка, пока шла обратно в свою квартиру. *** Но когда она вернулась в квартиру, то внутри её ждала Джинни. — О боже мой! — девушка сразу же кинулась к Гермионе, лавируя между несколькими пакетами, чтобы крепко обнять её. — У меня был самый худший день в жизни, — сразу же начала Джинни, отходя от девушки и выхватывая её сумочку, чтобы взять ключи. Не останавливаясь ни на секунду, Джинни открыла дверь и зашла в квартиру Гермионы, продолжая болтать: — Мы с Гарри жутко поссорились, и я теперь думаю окончательно. Он совсем ничего мне не рассказывает о своей жизни! У меня такое ощущение, что я встречаюсь с незнакомцем! Он никогда не говорит мне ничего, а потом обижается от того, что я чего-то не знаю, как будто я должна шпионить за ним, как Джеймс Бонд! Джинни положила её сумки с шоппинга на диван, чуть не раздавив очень недовольного Живоглота, и поставила чайник. — А когда мы с ним занимаемся сексом, он постоянно волнуется, а не делает ли он мне больно? А я ему говорила, что у меня были и больше, из-за чего он сразу обижается. — Джинни, я позировала голой для художника, но он мне не заплатит из-за того, что он оскорбил меня, а я расстроилась и ушла, — на одном дыхании выпалила Гермиона, сажаясь на стул. Джинни застыла и обожгла руку о свистящий чайник. — ЧЕГО?! — Вскрикнула она. Она поместила свою руку под холодную воду, пока Гермиона уже пожалела, что рассказала. — Извини, просто мне послышалось или моя лучшая подруга, которую я знаю пятнадцать лет, книжный червь, которая никогда не затыкается о женских правах и о том, что наши тела только наше дело, сказала о том, что позировала голой для какого-то парня за деньги! — Джинни пялилась на неё в полнейшем шоке. — Мне нужны были деньги, и я увидела рекламу в Пророке, а он довольно знаменитый художник, — попыталась оправдаться девушка. — Гермиона, если тебе так сильно нужны были деньги, ты могла бы попросить у меня! — Голос Джинни сразу смягчился, и она положила руку на плечо девушки. — Не люблю быть должной. — Так я тоже не люблю, и ты знаешь, что я понимаю, каково это. Гермиона, сколько раз ты давала мне денег, даже когда у тебя самой их не было, когда я только начинала быть моделью? Я тебе столько должна! Я была бы только рада одолжить тебе денег! — Это очень мило, Джинни! Но ты знаешь, я не могу, — вздохнула Гермиона. — Это художник Том Реддл, основатель Волдеморт Студио. Лицо Джинни вытянулось. — О, я видела его на одной благотворительной выставке в прошлом месяце. Он главный художник… Подожди, он хотел нарисовать тебя? — Теперь девушка выглядела очень грозно, сильно напоминая свою мать. — Гермиона Джин Грейнджер! — Я просила не называть меня так! — Ты возвращаешь прямо сейчас и извиняешься! Герми, это не просто из-за денег, такой шанс выпадает только раз в жизни! Том Реддл очень знаменит! И очень талантлив, — Джинни остановилась с отстраненным выражением лица. — И очень красив. — О, так теперь ты знаешь, что он знаменит, и не думаешь, что это то, чего надо стыдиться? Джинни глянула на неё. — Герми, когда ты только сказала мне об этом, я представила какого-то мерзкого парня в родительском подвале, который платит только для того, чтобы посмотреть на твои сиськи! А Том Реддл очень почитаемый художник, это огромная разница! Большинство людей платит ему, чтобы он нарисовал их! Теперь Гермиона чувствовала себя еще глупее, чем раньше. У Джинни был убийственный взгляд и она, качая головой, развернулась, чтобы налить себе кружку черного чая. — Ну ладно, — Она остановилась и снова повернулась к Гермионе. — Он правда видел тебя голой? — Да. А еще сказал, что я слишком хорошенькая или что-то вроде того. — Ответила девушка, избегая смотреть в глаза Джинни. — Вот как. И всё это возвращается к твоей ужасной самооценке, — громко вздохнула Джинни, пока садилась за стол. — Гермиона, ты когда-нибудь послушаешь хоть кого-нибудь, когда они делают тебе комплимент не о твоих мозгах? — Ну, я не хорошенькая. И это нормально, потому что женщины не должны быть такими… — Гермиона, ты великолепна! И ты знаешь, я предельно честна, так что заткнись и прими чертов комплимент! Гермиона нервно дернулась. — Помнишь, как я десять лет боялась того, что не понравлюсь Гарри? Это было из-за того, что ты была его лучшим другом. И я чувствовала, даже несмотря на то, что я просто прекрасна, я просто не ровня тебе! Я правда так считаю! Гермиона встретилась глазами с Джинни и почувствовала, как они наполняются слезами. — Я не знала об этом. Ты не должна была так думать, Гарри всегда нравилась только ты. — И Чо. А еще у меня есть смутное подозрение, что он бы не отказался трахнуть сестрёнку Флёр. Но знаешь, я бы и сама трахнула её, — деловито сказала Джинни. Гермиона поперхнулась чаем. — В любом случае, может, настоящей причиной, почему ты почувствовала себя оскорблённой, было то, что ты просто не могла поверить, что симпатичный парень назвал тебя красивой? — А может, я почувствовала себя так, потому что он оскорбил меня. — Ну а что он сказал? — терпеливо спросила Джинни. — Он сказал мне быть благодарной ему за то, что он платит, чтобы я ничего не делала! А он меня не факт, что узнал сразу. А это действительно жутко тяжело стоять на маленькой платформе голой средь бела дня! Джинни согласно покивала. У Гермионы создалось впечатление, что Джинни, которая зарабатывала на жизнь тем, что позировала почти голой в разных «модных» журналах и наслаждалась этим, просто смеялась над ней. — Ладно, — вздохнула Гермиона. — Я просто засуну свою гордость куда подальше и попрошу денег у родителей. *** — Ты не хочешь нарисовать что-нибудь другое? — спросил Люциус немного обиженным голосом. Состоятельный предприниматель всегда (большую часть времени) боялся обидеть его, но он также привык добиваться того, что люди играют по его правилам. — Но выставка «Явь» просто невероятна! Издания всех женских журналов приедут на неё со всего мира, чтобы написать о небанальных идеалах красоты и про то, что красоту настоящих тел сильно принижают… — Я не рисую уродливых людей, потому что они красивы, — огрызнулся Том, мечтая врезать Люциусу. К сожалению, если он так поступит, то его арестуют за избиение, хоть и ему будут помогать авторитеты… — Тогда почему ты срываешь выставку? Ты почти закончил! — Люциус был просто в ужасе. — У меня появилась новая идея, и эти картины намного лучше тех. А чем быстрее ты уйдешь, тем скорее я закончу их. Беллатриса проводила Люциуса на выход, оставляя Тома наконец-то одного в студии. Только в эти пять минут в Хогсмиде было солнечно; желтый свет позднего летнего солнца грел студию, проходя по его почти законченному холсту. Каре-золотые глаза смотрели прямо на него, брови нахмурены, а мягкие полные губы презренно изогнулись, пока коричневые кудри обрамляли лицо. Он поднёс руку к холсту, в дюйме от рисунка. Он почти мог дотронуться до неё. Почти. В один момент — позже, он не мог понять, мог ли он рехнуться — он приложил свою ладонь на холст и размазал еще не высохшую краску. В этом и была прелесть — и неудобство — масляных красок. Они засыхали целую вечность. А когда он убрал руку, то цвета смешались между собой, образуя мазки розового, золотого, коричневого и черного. Но глаза он нарисовал в первую очередь — не смог удержаться от соблазна начать с лучшей части — они высохли, поэтому остались четкими в этом хаосе из размытых цветов и смазанных контуров. Это было прекрасно. Эти глаза не были глазами какого-то простака из Лондона, они принадлежали танцовщице, любовнице, загадочной женщине из дальнего Востока в вуали и драгоценностях. Они принадлежали ведьме. И вот они, соблазнительные, умные глаза на невинном личике. Эта девушка была совершенно непредсказуема: сначала она застенчива и неуверенна, потом она упряма и воинственна. Тяжелые глаза и мягкие губы. Странная, находящаяся глубоко внутри, вера в себя сверкала через лоск неуверенности. У стены, скрывая старые полотна уродливых тел, лежала дюжина готовых работ к предстоящей выставке. Он без остановки работал в прошедшие дни, и несмотря на то, что его руки и глаза болели от усталости, он был доволен. На первой картине у него был рисунок углём и подмалевок, поэтому ему пришлось импровизировать с цветами. Девушка застенчиво сидела, её поза была напряжена от осознания того, что она обнажена перед мужчиной — возможно, даже впервые. На следующей он сфокусировался на том, как она выглядела: отвернувшись от него, оглядываясь через одно плечо. Он нарисовал это чернилами — его любимый способ, хоть и самый непопулярный — с неровными, запутанными линиями. Весь секрет в том, что это одна линия — он не отнимал руки от холста, пока не завершил контур. Тем не менее, это не было похоже на неё. Разочарованный собой, он снова написал композицию, на этот раз маслом. Он размыл его, так что это выглядело как фотография, сделанная с длинной выдержкой, или снимок части пленки в замедленной съемке. Ее каштановые волосы были золотистыми, как и ее глаза на солнце, и она выглядела весьма удивленной, ее губы приоткрылись. Но все равно на нее было не похоже. У девушки в этих картинах были все те же черты лица, но это была не та девушка. Это была не та ведьма. Том Реддл никогда не сдавался — поэтому он пытался снова и снова. Он отказался от этой позы через плечо, посчитав ее слишком клише. Она не была по-обычному красивой девушкой; она заслуживала иного обращения. Картина и рисунок были слишком похожи на какого-то молодого человека, одержимого своей первой девушкой, а здесь все было не так. Том никогда не был одержим девушкой; он не зацикливался на людях, потому что правда заключалась в том, что они ему не очень нравились. Он никогда не чувствовал себя похожим или связанным с людьми и предпочитал побыть одному. Люди раздражали; люди были глупы. Девушка на картине была человеком, а девушка, которая позировала ему… нет. Она была чем-то большим — чем-то, на что стоит взглянуть, хотя он все еще не знал почему. Она не покидала его разум, но это было не из-за любви или подобного абсурда. Редко можно было найти человека, который внешне не выглядел бы красивым, но в то же время столь же очаровательным. Почему она была так привлекательна для него? Что это было? Он знал, что это было в глазах, но как? Он не мог запечатлеть это. Прошло пять дней, и за это время он создал еще несколько картин и рисунков, но ни один из них не приблизился к ней. Никто, кроме этого, того, что сейчас перед ним. Весь исполосованный, он был жестоким и разрушенным, и все же эти глаза в центре были идеальным центром идеального шторма. В этих глазах он сказал все об этой девушке. — Извини за Люци, — усмехнулась Беллатриса, ее туфли на шпильке стучали по деревянному полу, когда она шла от лестничной клетки. Том не ответил, он сидел перед своей картиной, рассматривая ее. — Я закончил, — сказал он, наконец глядя на нее. Беллатриса взвизгнула от восторга и подошла к нему. — О, Том, это так великолепно. Это пока твоя самая захватывающая выставка! — Она остановилась, восторженно глядя на него. -… Чьи это глаза? — лукаво спросила она. Том понял, что глаза Беллатрисы тоже были карими. Вероятно, она вообразила, что это она на картине. — Не твои. Глаза девушки. — О. — Ее голос стал ровным. Беллатриса угрюмо подошла к телефону. — Думаю, я позвоню в место проведения и сообщу им, что у вас новая выставка. Он смотрел в глаза, слушая, как Беллатриса ласково разговаривает с куратором галереи Хогсмид. — О, Том, — сказала она, входя в студию, положив руку на зеленый телефон. — Какое новое название у выставки? Том замолчал. Он смотрел в глаза. Как он мог это назвать? Казалось, ни одно слово не описало бы эту девушку с темными глазами, растрепанными волосами и умом, который она, казалось, излучала. Эта девушка… … Эта ведьма. — Ведьма, — просто сказал он. Беллатриса подняла на него выщипанные брови, ожидая, пока он передумает, прежде чем принять имя. — Теперь она называется «Ведьма», — сказала она в трубку, возвращаясь в офис. *** Был конец октября. Прошли месяцы с тех пор, как Гермиона встретила Тома Реддла, художника. Родители одолжили ей деньги на книги, и теперь Гермиона работала над тем, чтобы вернуть их. Джинни также пыталась повысить самооценку Гермионы, но это дало минимальные результаты. Итак, Гермиона пошла на несколько свиданий и сделала новую стрижку, но, в конце концов, она все еще оставалась Гермионой Грейнджер, зубрилка и зануда. А потом случилось кое-что забавное. Однажды прохладной ночью она шла с Гарри, Роном и Джинни в паб по улице, ее шарф был туго обернут вокруг шеи, и слушала, как Джинни высмеивает недавнее «заклинание» Рона с девушками, когда Гарри внезапно выпустил крик удивления. — Гермиона, это ты! Друзья остановились и посмотрели на рекламный щит, на который указывал Гарри. На рекламном щите были темные глаза, размазанные краской, и простая надпись внизу: «ВЕДЬМА». Под ней была указана дата начала ноября, а под ней мелким шрифтом — «Галерея Хогсмида». — Это пара карих глаз, дорогой, — снисходительно сказала Джинни, похлопывая Гарри по руке. Рон хихикнул, но Гермиона почувствовала странное напряжение. В них было что-то знакомое… Гарри покачал головой. — Это точно Гермиона. Смотри! Это не просто карие глаза. Это глаза Гермионы, — настаивал он. Джинни закатила глаза, пропела что-то о Гарри, которому нужно выпить, и повела своего парня в паб. Рон последовал за ним, изучая рекламный щит, и, как следствие, врезался в дверной косяк, вызвав крики смеха от Джинни, которая уже была внутри. На мгновение Гермиона уставилась на рекламный щит, волосы на затылке встали дыбом. Она покачала головой и последовала за своими друзьями. Но она не забыла об этом; это осталось в глубине ее сознания во время работы и уроков. Однажды по пути на семинар она проходила мимо галереи Хогсмид и по мимолётной прихоти зашла внутрь. Галерея Хогсмида была недавно отремонтирована и превратилась из обветшалого, старого, традиционного здания, которое очень нравилось Гермионе, в гладкое и стальное с блестящим вестибюлем и глянцевыми поверхностями. Ей это не понравилось. Он казался холодным, безличным и слишком современным для Хогсмида. — Я могу вам помочь? -спросил сопливый администратор. — Мне просто нужна информация о выставке «Ведьма», — словно защищаясь, ответила Гермиона. Секретарь на мгновение с любопытством посмотрел на нее, как будто у него был случай дежавю. — Хорошо. Я принесу вам памятку, — неопределенно произнес он, как будто ошеломленно. Он достиг небольшого подиума и протянул Гермионе глянцевую брошюру с довольно беспорядочным, неаккуратным, но все же красивым черным и белым рисунком на обложке. Секретарь изучал обложку, а затем подозрительно посмотрел на нее, прежде чем Гермиона взяла у нее брошюру. — Спасибо, — неловко сказала Гермиона. Она ушла, не сказав больше ни слова, чувствуя себя так, будто пропустила ступеньку на пути к лестнице. Снаружи она стояла на вершине каменных ступеней и смотрела на брошюру. На рисунке была изображена девушка, оглядывающаяся через плечо, с густыми растрепанными волосами и широкими темными глазами, залитыми чернилами. Она попыталась определить, где заканчивается одна линия и начинается другая, но казалось, что это была одна непрерывная линия. Ее руки дрожали. Когда она прищурилась, это выглядело как… …она. Гермиона открыла брошюру и увидела черно-белую фотографию Тома Реддла рядом с абзацем текста о новой многообещающей выставке художника в галерее Хогсмид. Она была назначена на ноябрь. Гермиона быстро просмотрела текст, ища в нем что-то. Было только упомянуто, что изначально выставка была посвящена реальности человеческого тела, но в конце августа Том Реддл изменил выставку. Ее сердце колотилось, как будто она пробежала марафон. Гермиона трясущейся рукой порылась в кармане пальто за мобильником. Возможно ли это…? Девушка из брошюры смотрела на нее из мира монохромного хаоса, непрерывной линии неожиданной красоты. Это была она, и все же не она. Она так не выглядела. …Или выглядела? — Это Гарри, — коротко ответил Гарри. — Это Гермиона. — О! Гермиона! Извини за это, — робко сказал Гарри. — Я не посмотрел на номер звонящего, потому что думал, это тетя Петуния. Она не перестает звонить мне по поводу этой дурацкой вечеринки, которую устраивает. Очевидно, мне нужно помочь с уборкой. Это было так похоже на Гарри — все равно отвечать на телефонные звонки, зная, что тетя Петуния — противная женщина, которая вместе со своим мужем на грани жестокого обращения с Гарри в детстве — чего-то хотела от него. Гермиона закатила глаза от его побуждения делать что-то даже для людей, которые ему не нравились. — Вы в магазине? Могу я зайти? — Конечно! Ты в порядке, Гермиона? — Я в порядке. Скоро увидимся! Гермиона повесила трубку и поспешила через несколько кварталов, где Гарри подрабатывал в магазине спортивных товаров. Когда она пришла туда, Гарри был в ярко-оранжевой футболке, которую он должен был надеть на работу, и к нему обращалась группа самых глупых девушек, которых Гермиона когда-либо видела. Им было, наверное, не больше тринадцати, и они хихикали, когда спрашивали Гарри о щитках для голени. Судя по всему, розовые в магазине были распроданы. — Никаких розовых щитков на голенях? Действительно трагедия, — сухо поприветствовала Гермиона после того, как Гарри наконец освободился из когтей девочек. Они вышли из магазина, хихикая, толкая друг друга и навязчиво оглядываясь на Гарри. — Они приходят сюда постоянно. На прошлой неделе за розовыми мячами для гольфа, — простонал Гарри, ущипнув переносицу. Гермиона ухмыльнулась. Гарри все еще понятия не имел, что девушки находят его неотразимым — он все еще думал, что ему одиннадцать лет: неуклюжий, невысокий и худой, с заклеенными круглыми очками и плохо сидящей одеждой. Ну, вообще-то, глядя на Гарри, кое-что из этого было правдой. У него все еще были худшие очки, они все еще были разбиты, и он все еще чувствовал себя неловко. Она задумчиво улыбалась, пока не вспомнила причину, по которой пришла, достала брошюру из сумочки и сунула ее Гарри. — Эй, это ты! — сразу сказал он. — Кто это сделал — погоди… — Гарри замолчал, читая брошюру, а затем его челюсть отвисла. За последние пару месяцев Джинни, которая никогда не умела хранить секреты, рассказала Гарри о маленьком эпизоде ​​Гермионы в Студии Волдеморта. Гарри поднял глаза. — Гермиона, это становится немного странным, — прямо сказал он. Гермиона кивнула. — Это точно ты. — Но это идеализированная версия меня, — возразила Гермиона, — так что я думаю, что, может быть, это и не я… Гарри выглядел сомнительным. — Нет, в том-то и дело: она выглядит в точности как ты. У него идеально получилось передать этот подозрительный взгляд, который ты часто делаешь. — Он нахмурился, поднося рисунок ближе к своему лицу, чтобы лучше рассмотреть его. — Это все одна линия? — Я думаю, да. Это хорошо, не так ли? — Да, но тоже немного жутковато. Эти глаза тоже полностью твои. Это же экспонат, верно? Гермиона и Гарри смущенно переглянулись, когда оба поняли: это была она. Гермиона наэлектризовалась от потрясения. Он все равно рисовал и рисовал ее. — Я… я не знаю, что делать. Со мной такого никогда не случалось раньше, — пробормотала Гермиона. Гарри фыркнул. — Я не думаю, что это случалось раньше со многими людьми. — Внезапно Гарри стал выглядеть суровым. — Но если он начнет преследовать тебя… — Он не будет, Гарри. Этот человек ненавидел меня, — прагматично ответила Гермиона. Том Реддл никак не интересовался ею — если что-то объясняет картины, это просто то, что она была девушкой, которую он встретил и хотел рисовать. Вероятно, выставка была посвящена разным девушкам, которых он по той или иной причине посчитал интересным нарисовать. — Вероятно, на выставке представлены десятки других девушек на картинах, и они просто случайно выбрали две меня для рекламного щита и обложки. Она повторяла себе это неоднократно, и все же… Она покинула «Качественные спортивные товары» в оцепенении. Честно говоря, такое чувство она испытывала не слишком часто, и оно ей не очень нравилось. Шли дни, и в ее голове начала формироваться идея: пойти на выставку. Она могла пойти и узнать, зачем он ее нарисовал. Это ведь не повредит? Может, дело даже не в ней. Может, это была какая-то другая девушка, просто похожая на нее. Это не могла быть она… верно? *** В ночь выставки Гермиона была одета в свой самый красивый наряд и одевалась дрожащими руками. Она встала перед зеркалом и поправила блузку. Она повернулась и посмотрела на свое отражение через плечо, имитируя позу на обложке брошюры. Сходство было поразительным даже сейчас; это снова застало ее врасплох. Покачав головой, Гермиона надела пальто и сложила брошюру в сумочке, неся ее как талисман. Она никому не сказала, что поедет — это ей нужно было сделать одной. Поздним осенним вечером галерея Хогсмида сияла, залитая огнями и источала чарующую музыку. Гермиона подошла к зданию и остановилась за дверью, собираясь с духом. Она не была робкой или напуганной, но ее сердце билось устойчивой татуировкой на шее, а ладони, несмотря на холод, были липкими. Глубоко вздохнув, Гермиона схватилась за стальную ручку стеклянной двери и потянула. Это открытие имело иную энергию, чем те, которые были у него в прошлом. Предприниматели и светские люди бросались на него, сжимая модные бокалы «VeuveClicquot» и, как всегда, говорили о его работе, но было и много людей, пришедших из любопытства. Он наблюдал, как они останавливались вокруг него и смотрели на картины и рисунки, молчаливые и завороженные… Дверь скрипнула, Том посмотрел и чуть не уронил свой еще полный бокал шампанского. Его не часто удивляли повороты событий. Люди были предсказуемы, и он был достаточно умен, чтобы видеть закономерности в худшем хаосе. И все же она снова удивила его. Девушка стояла в дверном проеме, выглядя совершенно неуместно среди блестящих людей, и тем не менее, к комнате, окруженной ее подобиями, она подходила лучше, чем кто-либо здесь. Музыка смягчилась; Том смотрел, как она неуклюже платит взнос, неуклюже принимает бокал шампанского и парит возле первой картины выставки. Гермиона была благодарна за ледяной бокал шампанского. Гладкая блондинка направила ее к тому, что должно было стать первым из кусочков. Она чуть не уронила свой бокал. Это была единственная картина, для которой она вообще позировала. Она сидела на морщинистом лоскутке розовато-лилового шелка, ее плечи были напряжены и застенчивы, щеки покраснели. Это было очень реалистично; он вообще не утаил ни одного из ее недостатков. Вот они все фотографического качества, чтобы мир мог их разглядеть… Она должна была быть готовой, но, тем не менее, слезы потекли у неё из глаз. Она была унижена. За все ее трудные подростковые годы ничто не могло сравниться с этим. Ее жир на животе — вот он. Там был и ее небритый холмик. Были и ее пухлые бедра, и слишком маленькая грудь. Гермиона яростно моргнула. — Прекрасное название для выставки. Она очаровательна, — услышала она чей-то голос. Ярость горела. Как они смеют издеваться над ней! Вся ее неуверенность в открытости. Они не могли это иметь в виду. На этой картине она была очаровательна, как кучка навоза. Раскаленная ненависть горела в ее жилах. — Мне тоже нравится, как она сидит, как будто она нервничает. Так реалистично, — согласилась другая женщина. — Так приятно видеть другую версию красоты. Другая версия красоты? — Это просто лучший способ сказать, что я некрасивая, — злобно подумала Гермиона. Том Реддл был беспощаден. Возмущенная, она обратилась к следующей картине. Это был рисунок одной линией, который был на обложке. Теперь она точно знала, что это была она. Это определенно должно было быть моментом, когда он ее окликнул, и она повернулась. Даже черно-белыми чернилами ее удивление было безупречно передано. Следующей была нарисованная версия, гораздо более реалистичная и все же гораздо более похожая на сон. Рисунок, сделанный пером и тушью, был изображением удивления и свежести, это было романтично. Девушка в этом произведении манила, и Гермиона как-то забыла про первую картину обнаженной натуры. Она двинулась дальше. На следующем фрагменте она стояла в луче серого света, промокшая от дождя. Должно быть, это было с того момента, когда она впервые вошла в его студию. Это было сделано акварелью, и он оставил краску стекать с нее, чтобы добавить качества мокрой, капающей. В следующем после этого фрагменте были обнажены только плечи, и она упорно смотрела вперед. Тогда она позировала обнаженной, и он собирался сказать ей, чтобы она села. Странно было то, что по мере того, как фрагменты продолжались, они все больше и больше походили на нее. И в то же время они становились все более милыми. К тому времени, когда она добралась до десятой части, картина обнаженной натуры и даже рисунок линий казались грубыми, неуклюжими и неверными. Последней картиной на выставке были ее глаза. Полная картина была великолепна и занимала большую часть последней стены. Она одиноко стояла. Ее глаза были очерчены отчетливо, почти фотографического качества, но остальные черты ее лица превратились в хаотичный цветной круг, опухший и волнообразный вокруг глаз. Гермиона в шоке прижала руку ко рту, слушая, как другие посетители обсуждают картину. Она прекрасна. Завораживающая. Посмотрите на страсть и ум в ее глазах. Она никогда не слышала такого о себе. Это не было похоже на реальность. Это было слишком. Гермиона протянула нетронутый бокал шампанского одной из блестящих блондинок в дизайнерских костюмах и вылетела из галереи. Ее эмоции были такими же смущенными и хаотичными, как цвета последней картины. Этот человек, этот Том Реддл — она ​​не была уверена, что он вообще знал ее имя. Почему он нарисовал ее? Что случилось — и как ему удалось так точно поймать ее, но при этом сделать такой прекрасной? Она едва могла дышать. Она решила, что просто пойдет домой. Она придет домой, займется работой над диссертацией, выпьет чай, обнимется с Живоглотом и забудет обо всём. Это происходило с другой Гермионой Грейнджер в параллельной вселенной, с ней такого не происходило. На последней ступеньке она остановилась и в момент ясности оглянулась на Галерею. И вот, сам Том Реддл стоял наверху лестницы и смотрел на нее сверху вниз. Воздух был наэлектризован. Гермиона открыла рот, чтобы что-то сказать… — Реддл! Заходите внутрь, Пророку нужно фото, — проревел пьяный блондин с зачесанными назад волосами, вооруженный тростью. — Иди внутрь, Люциус, — холодно приказал Том. Мужчина выглядел оскорбленным, но выполнил приказ и оставил их в покое. Гермиона смотрела на него снизу вверх, наблюдая за ним в черном костюме, с его темными волосами и темными глазами. Она поняла, что медленно поднимается к нему по лестнице. — Почему ты нарисовал меня? Вопрос повис между ними. — Почему ты пришла? — парировал он. — Я должна была, — подумала она. Возможно, это был ответ и на ее вопрос. Какой странной была жизнь, что она могла соединить двух совершенно разных людей таким любопытным образом. И, кроме того, как странно, что такой человек, как Том Реддл, мог так ясно видеть ее до глубины души и так аккуратно отображать это на холсте, используя лишь несколько мазков краски. Он казался таким оторванным от остального мира; казалось, что он стоит выше всех, как негодяй, одинокий, но не одинокий бог, бескорыстный и отстраненный, видящий, анализирующий и осуждающий. И вот она, встревоженная, навязчивая, осторожная и прилежная. Не красива, как он. Но он сделал ее красивой — как и, что более важно, почему? Том смотрел на девушку, его глаза блуждали по ее лицу. Фактически, она была всем, на что он смотрел последние три месяца, но на самом деле он не видел ее с того дня, когда она вылетела из его студии. Как странно, что они знали друг друга всего два дня, а она так его поглотила. — Как тебя зовут? — Гермиона. Гермиона Грейнджер. — Он смотрел, как она провела языком по губам и сглотнула, во рту должно быть пересохло. Она моргнула, и ее ресницы опустились, а затем снова поднялись, снова открывая ему эти соблазнительные глаза. В морозном воздухе он наконец мог признаться самому себе, что он хотел ее все это время. Она этого не знала, но он заполнил альбомы с ее набросками, придуманными и импровизированными. Он задавался вопросом, так ли точно его воображение, как всегда казалось. Он был полон решимости выяснить. — Я должна идти, — внезапно сказала Гермиона. — У меня много домашних заданий, и есть работа на всю эту неделю. — Она остановилась с беспокойным видом. -… Спасибо.. Наверное.. — Она повернулась и поспешила спуститься по лестнице. Том какое-то время смотрел ей вслед. Позади него грохотала выставка, мерцали камеры, звенели бокалы, люди смеялись и аплодировали на фоне мягкой, навязчивой мелодии. Успех, как и всегда. Но он еще не получил того, чего хотел. — Гермиона. Подожди. В холодном ночном воздухе он спустился за ней по ступеням, и она остановилась, чтобы повернуться и посмотреть на него; музыка становилась тише, и ночь, казалось, поглотила их целиком.