***
Им было по шестнадцать, когда руки их загорелись огнем, впечатывая под кожу имена тех самых людей. Цукаса, в отличие от Аманэ, всегда с ужасом ждал этого дня. Дня, когда братья должны были узнать, кто же предназначен им самой судьбой. Младший Юги слишком сильно любил своего брата той самой, далеко не братской, любовью и совершенно точно не хотел делить его с кем-то, кого навязало неизвестное «что-то», что взрослым миром так трепетно называлось «Судьба». Однако он так же прекрасно знал, как грезит скорой встречей с соулмейтом сам Аманэ. Знал и судорожно грыз ногти до мяса от злости, не в силах повлиять на брата. Каким же было его удивление, когда на руке обнаружилось аккуратно выведенное «Аманэ Юги». Под кожей, под самыми ребрами отпечатанное имя, оно на мгновение согрело сжатое в крошечный испуганный ком сердце, исцелило раны на душе и позволило наконец, спустя столько времени мучительного ожидания, выдохнуть с облегчением и почти слезной радостью. До тех пор, пока рядом не раздался шокированный вздох. — У меня… Две метки? Цукаса тогда дрожащим (он пытался максимально скрыть это) голосом уточнил, о чем говорит его брат, и словно наяву услышал, как рушатся о суровые стены реальности его выстроенные за миг огромные воздушные замки. О, как же он возненавидел «Судьбу»! Аманэ тогда убежал к себе, что-то пробубнив о том, что ему нужно все как следует хорошенько обдумать, а Цукаса направился к себе, вырисовывать имя на второй руке. Так было нужно, чтобы Аманэ смог дышать спокойно. Он ведь слишком любит брата, чтобы тот страдал. Через час оба Юги уже сидели на кухне, с жаром обсуждая произошедшее и дружно, — на самом деле Цукаса смог только сглотнуть мерзкий комок в горле и согласиться с выводами Аманэ, — пришли к выводу, что Вселенная просто решила, что братья довольно близки друг с другом, но потом поняла ошибку и дала им настоящие родственные души. После, уже стоя в ванной, Цукаса выл, бил кулаками по плиточной стене, сцепив зубы, впившись от рождения острыми клыками в нижнюю губу до крови и плача сквозь смех. На второй руке стиралось уродливыми разводами чужое имя-фикция.***
Потом Аманэ знакомит брата с Нэнэ Ясиро — его родственной душой и новенькой в их классе, а младший Юги скрипит зубами от злости. Они слишком подходят друг другу. Аманэ слишком тепло смотрит на девушку с чудными лодыжками. Цукасу это слишком бесит. Ясиро оказывается умелой девушкой, она увлекается садоводством, умеет вышивать и вязать. Идеальная жена, как ни посмотри. Цукаса искренне считает, что идеальными могут быть только его с Аманэ отношения. И Нэнэ тут только безумно сильно мешает. Эта девушка действительно пробуждает в Цукасе нечто животное, страшное. Он в какой-то момент даже пугается собственных мыслей и желаний, когда ловит себя на фантазиях о мучительной смерти старшеклассницы. Аманэ будет сильно грустить из-за этого. По крайней мере, данного вполне очевидного факта младшему Юги хватает, чтобы перестать думать об убийстве слишком часто. Когда он сам знакомит Аманэ с Сакурой, которая согласилась подыграть в жестокой игре на чувства, тот только улыбается и радуется за брата искренне, как за самого себя. Ещё бы. Он ведь так любит Цукасу. И он точно не может знать, сколько времени его брату понадобилось, чтобы уговорить семпая сыграть роль его соулмейта. Лишь бы Аманэ мог спать спокойно. Он ведь уже почти начинает подозревать. Цукаса с каждым днём всё чаще проклинает судьбу за двойную метку брата. За невозможность быть с ним. За существование Нэнэ Ясиро в их жизни. Он действительно ненавидит все это.***
После попытки признания у зеркала, метка с именем любимого от чего-то вдруг начинает чернеть и болеть. Безумно сильно болеть. Юги чувствует, как его бросает из жара в холод, руку хочется и вовсе отрезать в запястье, которое словно вскрыли на живую без наркоза и вставили в оголённые нервные окончания сотни самых острых игл, сцепляет зубы и терпит, терпит, терпит. Это все, что ему сейчас остается. Он местами даже слишком наигранно смеётся над шутками Натсухико. Он все так же надоедливо канючит сладости у Сакуры. Он ведёт себя как ни в чем ни бывало. По крайней мере, он надеется, что это выглядит так. Он пытается. Он дёргает волосы у Митсубы, который совсем недавно влился в их компанию и невольно стал игрушкой для битья Цукасы. Маска даёт треск только когда Сакура спрашивает о метке на прямую. — Ты собираешься делать с этим что-то до того, как твою руку придется ампутировать? Цукаса Юги снова весело смеётся, раскачивает ногами, сидя на столе и пихает в рот подтаявший эклер. Он обещает (не Сакуре) себе, что все будет хорошо. Его любовь к Аманэ определенно не может сделать ему больно.***
Когда чернота перебирается с запястий на ладони, Цукаса впервые надевает перчатки. Аманэ смотрит на него удивлённо и пытается устроить допрос, но тот только отмахивается и сваливает все на холодную погоду. Тогда Аманэ начинает следить. Младший Юги понимает, что вся его конспирация вот-вот может пойти насмарку. Ещё и друзья брата подстёгивают того разузнать все как следует. Это совершенно не то, что нужно Цукасе. В голове снова щелкает мысль о том, что во всем этом виновата Нэнэ. Он пытается, правда пытается, одернуть себя, но не выходит. Стены в его комнате давно изрисованы черными мелками, хаотичные рисунки от детальных до самых непонятных украшали даже пол, и где-то в глубине их затерялось одинокое «люблю», которое было первым, что младший Юги написал на стене. Здравая часть буквально вопит о том, что Аманэ возненавидит его, но пораженный черной зловонной гнилью безответной любви мозг отметает трезвые мысли в сторону. Пускай ненавидит. Это лучше братской любви, которую Аманэ пытается додать брату, делая тем самым в сотни раз больнее. «Ты любишь меня не той любовью, которая мне необходима. Ты любишь меня не так, как я люблю тебя.» Цукаса хочет в один прекрасный день прокричать все это прямо в лицо близнеца, но не может. Страх отказа маячит перед ним и пугает намного сильнее возможной ненависти. Поэтому он наконец срывается на Ясиро. Безжалостно, словно уже сотню раз проделывал подобное, с садистским наслаждением бьёт лицом о парту, схватив девушку за волосы, когда она села рядом, справиться о самочувствии брата своей родственной души. Цукаса убегает из класса истерически смеясь. Ему кажется, что окровавленное лицо Нэнэ отпечаталось у него на самой сетчатке, чтобы можно было лишний раз вспомнить и успокоиться. Сакура обречённо и как-то устало качает головой, Митсуба испуганно икает и убегает к младшему Минамото, а Натсухико трет задумчиво подбородок. — Да у тебя, брат, совсем шарики за ролики заехали. Цукаса смеется и ест пироженые. Ему впервые за последнее время так хорошо.***
Аманэ не разговаривает с ним неделю, а черная гниль уже разъела кожу до самых ключиц. Юги надевает на себя старую рубаху с высоким воротом и длинным рукавом, не боясь быть раскрытым. Режущая боль стала уже чем-то настолько привычным и постоянным, что чаще всего от нее с лёгкостью удается отмахнуться. Цукаса выдыхает, ведь он прекрасно знает, что брат слишком зол на него, чтобы переживать больше, чем за Ясиро, у которой сломан нос и появилась дополнительная куча комплексов. Гадкое чувство удовлетворения поселяется в душе Цукасы. Не все же ему одному страдать. Ночью приступы боли усиляются вместе с растущей областью поражения. Чернь, казалось, решила добраться прямиком до самого его сердца, разъесть его, не оставляя даже молекулы, что хранила бы в себе трепетную любовь. Ночью Цукаса не может сомкнуть глаз от невыносимой, наплывами увеличивающейся, боли в теле. Он не может коснуться пораженных участков кожи, те сразу ощущаются проткнутыми самими острыми и раскалёнными ножами. Но это ерунда, успокаивает себя мальчик. Однажды Аманэ полюбит его правильно. Однажды Аманэ поймет, что только они могут быть настоящими соулмейтами друг для друга. Никакая Нэнэ им не нужна. Старший близнец заговаривает с братом спустя неделю лишь для того, чтобы попросить уйти из дома на несколько часов. Аманэ не хочет, чтобы Ясиро пересекалась с Цукасой. Тому больше ничего не остаётся, кроме как согласиться. На улице он снова смеётся и бьёт черные, словно уголь, руки в кровь об асфальт. И кажется, будто сама кровь похожа на густую и вязкую нефть. Он весь гниёт в своей***
Сакура не выдерживает. Она требовательно и уверенно, с холодной зеленью в глазах, отводит Аманэ в сторону на большой перемене и рассказывает ему правду, которую тот должен был узнать ещё в свой шестнадцатый день рождения. Сегодня Цукаса пришел в школу с пластырем на щеке, а под ним — дорожка черноты, что шла от самого заветного имени на запястье. А потом он потерял сознание почти на руках у девушки. Старший Юги не верит, но сломя голову бежит в лазарет. Цукаса уже полусидит, оперевшись на подушки и, улыбаясь, что-то насвистывает под нос, глядя в большое школьное окно. Он игнорирует брата до самого вечера. В лазарете ему приходится даже ударить его в живот, лишь бы скрыться и уйти домой без Аманэ. Он не хочет этих разговоров. Вечером близнец все же пробирается в комнату брата и, сглатывая от раздирающих его сейчас чувств, разглядывает рисованные миры на стенах. — Цукаса, зачем все это? — Потому что я люблю Аманэ! — очевидный ответ. Перед глазами нет отражения, но есть то самое лицо. Больше нечего разбивать в приступе самоненависти, больше не надо вытаскивать осколки из ладоней. — Я ведь тоже люблю тебя, Цукаса! Аманэ не может докричаться до брата. Он в последний раз смотрит на него и слышит шепот от кровати, на которой лежит младший Юги. — Но не так, как люблю тебя я. Аманэ уходит. Цукаса устало закрывает потухшие глаза и думает о том, как было бы чудесно не проснуться утром.