Глубокий вдох

Утро было солнечным, ясным, по-настоящему летним. За створками распахнутого настежь окна щебетали неугомонные птицы, будили, звали, кричали о том, как нужна им пара, как хотят вить гнезда, выкармливать птенцов, учить летать, ставить на крыло. Нежная прохлада заливалась в комнату, колыхала легкие, полупрозрачные занавески, стелилась по полу и обещала смениться к обеду настоящей июньской жарой. Они лежали в постели. Уже проснулись, но еще не расцепились, не разбежались по своим делам. Еще ловили эти сладкие минуты рядом, тихо переговаривались, нежились под одеялом, неизменно близко, кожа-к-коже, уткнувшись носами друг в друга, сплетясь ногами и опутав руками. Одно целое, неразделимое. – Элиотт. – Лука позвал тихо, не открывая глаза, только ощупью соскальзывая ладонью на шею, впутываясь пальцами в мягкие вихры на бесценном затылке самого любимого, самого важного человека в своей жизни. И с самым красивым именем на свете, воздушным, сказочным, наполненным особым смыслом, которое он мог повторять бесконечно и каждый раз, как в первый. Эстетичная красота «э», щемяще мягкое «л», улыбчивая легкость «и», восторженная «о» и тихая сила сдвоенной «т». Он трепетал просто от возможности звать его по имени и слышать ответ. – М? – Тихо откликнулся Демори, сонно тычась мягкими губами Луке под подбородок, влёгкую пробегая рукой по пояснице, подтягивая того к себе поближе, хотя ближе уже некуда, только под кожу. Глубокий вдох. И упрямая попытка не съехать с темы, не увлечься слишком ласковыми ладонями на собственном теле и щекочущими шею губами. Нет, нет, он должен спросить, вопрос не давал покоя с тех самых пор, как он впервые прочел сценарий. На днях они посмотрели фильм, но ответа так и не было. – Скажи, почему я ухожу в твоём фильме? Куда? Зачем? – Он ещё не успел договорить, но уже почувствовал, как внутренне напрягся Элиотт. А потом это пробилось и наружу, в физику, руки сжали сильнее, просто стиснули мертвой хваткой. И через секунду Демори спрятал лицо на чужом плече, вдруг переменившись, словно став маленьким-маленьким, беззащитным и таким ранимым, хрупким, открытым, совершенно не умеющим противостоять ничему плохому. Лука настороженно заморгал, обнял крепче, откинулся на спину, прижал его к себе, как потерянного ребёнка, торопливо зашептал. – Эй, забудь, что я спросил, ладно?.. Элиотт покачал головой, не поднимая лица. Мягкие волосы свободно рассыпались густым веером. – Ты уходишь, потому что ты уже уходил. Ты не отвечал мне на рисунки. Ты просил не писать тебе. Ты сжигал наши мосты. И я, – он выдохнул, вдохнул, то ли подбирая слово, то ли просто беря маленькую передышку; голос стал сиплым, а стискивающие руки – совсем деревянными, – безумно боюсь потерять тебя снова. Навсегда. Боюсь натворить такого, что ты не простишь. Боюсь снова окунуться в это тупое, бессильное, выворачивающее наизнанку отчаяние. Когда воешь в подушку и ничего больше не можешь сделать. Ты вывел меня на свет. И я не хочу снова оказаться во тьме. Я не смогу больше выживать там, зная как хорошо бывает здесь, с тобой. Отчасти эти слова я должен был сказать тебе ещё год назад, чтобы удержать, но не сказал... И они сидели внутри меня всё это время. Лука тихонько сглотнул, горло сжало, свело. Он всё гладил и гладил Элиотта по плечу, будто стараясь отмыть от того, что ему пришлось пережить. – Прости меня, я тогда вообще не понимал... – Демори не дал договорить, подтянулся выше, накрыл губы своими. – Тшш... Тебе не за что извиняться. Это я должен был объяснить всё с самого начала. – И меня так пробрало, когда ты высказывал мне за Лолу здесь. Сам пытаюсь спорить, а в мыслях только: «ну пожалуйста, только не злись слишком сильно, только не закрывайся от меня». И когда забирал из бара. Я наклюкался, чтобы доказать, что не боюсь. Но, на самом деле, боюсь до чертиков. Лука горьковато улыбнулся в близкие губы, трепетно и невесомо ответил на поцелуй, параллельно пытаясь оцифровать в голове то, что услышал. Ну просто с ума сойти, какая несусветная глупость, что Элиотт чего-то там боится. Да он ведь даже сердиться на него толком в состоянии не больше пары секунд. Только вскипит – один взгляд, одно касание – и в лужицу растекается, тут же теряя весь запал на ссору. – Элиотт, родной, но это звучит примерно так же, как: «я боюсь, что меня сожрет вымерший миллион лет назад динозавр». Вероятность никак не больше. – Ответил наконец очень тихо, мягко, с улыбкой, наполненной бесконечной любовью, с болезненной и всей своей бескрайней нежностью снова зацеловывая близкое лицо, перекатываясь наверх, меняясь местами. Лоб, брови, веки, скулы, кончик носа, теплые губы. Опять повело, опять поплыл. Долгий вдох. Остановиться. Сфокусировать взгляд. Договорить. – Ссоры неизбежны, но мы всегда сможем обсудить, услышать друг друга, понять. Пусть не сразу, пусть позже. Просто знай, что я буду рядом и никогда не уйду, я никому тебя не отдам. – Чуть подался назад, дождался, когда Демори посмотрит в глаза, а потом ещё тише, почти неслышно, одними губами добавил, приподняв брови, акцентируя внимание, – по крайней мере, пока ты сам этого не захочешь. Элиотт моргнул, а теперь Лука закрыл веки. Раз секунда, два, три. Правда за правду, страх за страх. Снова глаза-в-глаза. – Это то, чего боюсь я. Что ты захочешь другого, другую. Элиотт вздохнул в свою очередь, замотал головой, ожил, расцвёл ответной трогательной улыбкой, потёрся носом о нос. – Мне вернуть тебе реплику про динозавров? Лука ответил долгим, едва ли читаемым взглядом. А потом как-то сдулся весь, потух, сник. – Да ладно, тут вероятность побольше, есть прецедент... Ты же всё помнишь про нас. А ведь ты тогда был в отношениях. Что помешает тебе поступить так же ещё раз, только уже со мной? – Спросил и почувствовал, как слабеют только что так крепко стискивающие его руки. Увидел, как взгляд светлых глаз уплывает в сторону, в окно, в стену. – То, что я люблю тебя сильнее всего на свете? – Признание прозвучало душераздирающе бесцветно. Лука обмер, затормозил, попытался приобнять теснее к себе. – Элиотт. Элиотт, прости меня. Я ерунду сморозил. Элиотт! – Ему казалось, он пытается удержать ветер. Демори вытекал, выскальзывал из-под него, отдалялся, скручивался в комок. Отворачивался. – Нет, нет, нет, Элиотт! Элиотт! – Лука переполошенно поднялся, сел, потянулся руками. Элиотт уже сидел напротив, на другом конце кровати, одинокий и как будто недосягаемый сейчас. Очевидно было, что его кольнуло больно этими словами, задело, проехалось по живому. Посмотрел из-под ресниц, поджал ноги, обнял себя руками, покачал головой, невозможно затягивая и так мучительную для обоих паузу. – Я не хочу, чтобы так продолжалось. Не хочу бояться. Не хочу, чтобы боялся ты. Не хочу жить вслепую, не зная, что будет дальше. Мне нужна уверенность, Лука. И тебе тоже. Минута за минутой больше не работает. Одному стало ощутимо холоднее. Луке захотелось закутаться в одеяло. А ещё лучше – снова прижаться к тёплому телу и чтобы ладони согрели спину. – Что такое ты говоришь? – Голос сорвался в шепот. Элиотт склонил голову набок, улыбнулся грустно и одновременно светло. И вернулся, поднырнул ближе, юркнул головой на чужие бёдра, перевернулся на спину, заглянул в синие глаза снизу вверх, закинул руки, умудрившись обнять. Лука склонился над ним, не зная пока, как реагировать на все эти слова. Только виновато и благодарно загладил руками по лицу, проводя подушечками по выступившей за ночь щетине на щеках. Вырисовал линию скул, подбородка, красиво очерченных губ. Страх не подчиняется воле, он хотел бы не бояться, но это так не работает. Он хотел бы быть уверенным, но не получалось. С другой стороны, ему и не нужно было больше, он был предельно счастлив тем, что имеет. Да и куда уж больше-то? А страх, ну куда без него, слишком дорожат оба друг другом, вот и боятся. Всё объяснимо. – Элиотт? – Не хочу минуту за минутой. Хочу раз и навсегда. – Я тоже тебя люблю. – Выходи за меня? Глубокий вдох.