Сопротивляясь пустоте

Едва ли во всём чёртовом Подземелье сыщется место, в котором Грей желал бы оказаться меньше. В огромных чёрно-красных залах ему не остаётся ничего другого, кроме как зажаться в свои белые одежды — единственное, что не позволяет тёмно-зелёной чешуе раствориться в безвкусной цветовой палитре — и поспешить вперёд. Даже если побежать изо всех сил, на перемещение по дворцу всё равно уйдёт добрых три часа. Всё это время нужно любоваться то на портреты царя, покрытого красной пылью (дескать, художник решил подчеркнуть, что ни монстр, ни человек Его Величеству не помеха), то на картины не менее ужасающей царицы (и Грей потеет, стараясь проходить мимо портретов Ториэль побыстрее), то на семейные портреты с давно покинувшим мир принцем и неудачницей-принцессой, которую постигла та же участь (поразительно, что её не растерзали её же родичи). В нормальном случае Грей воспользовался бы лифтом, с любовью, костями и пылью недовольных собранным Гастером, но «нормальность» — редкое слово в Лаборатории. Особенно когда дело касается самого главного начальника. Грей едва ли был свидетелем их перепалок и ссор, но одно сказать он мог точно — Гастер Азгору под стать. Пусть он и не развешивает семейные портреты и не выстраивает длинных коридоров в Ядре. Иные у него развлечения. Грея от них спасает лишь то, что он его работник. Выживший чудом, но работник. Достойный того, чтобы проводить аудиенции с королём. Вход в тронный зал прощается с жизнью монстров цветами — отчего-то жёлтыми. Грей сглатывает, расправляет и без того выглаженные одежды халата и, выдыхая, проходит внутрь, позволяя черноте полностью поглотить себя. Пахнет магией — и пыльцой. Какая жалость, что запах не может уничтожить звук! Об отношении короля к цветам ему известно, а потому нужно собрать всю изящность, какая в его теле вообще имеется, чтобы не наступить, не задеть хрупкую царскую гордость. Иначе можно невольно обогатить замысел художника. Но Азгор коварен, пусть и не так хитёр, как его подчинённый. Если тот оставляет хоть небольшую возможность для манёвров вплоть до конца «испытания», то Азгор перестаёт давать всякую надежду, рассыпая её непроходимым ковром впереди. Грей не спешит рисковать. — Ваше Величество… — говорит он полушёпотом. Конечно, его «вашество» всё слышит. Просто не показывается. Он ведь работник Гастера, он может подождать. Бесконечных коридоров, конечно, недостаточно. А между прочим, пилы отлично вписались бы в чёрно-алый интерьер. Да и серые пятна, кучки и следы напоминали бы всем — до короля доберутся лишь достойные. Но король не Гастер, он изящнее. — Очередной посетитель, — от гула из тьмы хочется едва-едва отступить назад. Нельзя позволить гулу обратиться в рёв. Нельзя, чтобы цветы пошатнулись. — Ты опоздал. Снова. И снова. И снова. Грей молчит — ни к чему рассыпаться пылью извинений. Когда будет выплёвывать магию из горла, вот тогда и можно будет. Смерть одна, и меж двух правителей она не разрывается. Вот только едва ли можно угадать, чьё именно орудие отправит душу в небытие. — Тебя не волнуют мои умершие дети и ушедшая жена, — продолжает говорит король. — Так с чего меня должны волновать нелепые просьбы твоего босса? Почему он продолжает делать вид, что ему требуется моё разрешение для его игрушек? А вот и первая зацепка. — Ваше Величество, — наконец позволяет себе открыть рот Грей. — Наше последнее открытие может вернуть вам утраченное, как и всем монстрам. — Что же именно? Поверхность? Родных, обратившихся в пепел? — на мгновение из тьмы вырывается хриплое, грохочущее искажение голоса, от которого Грей едва не делает неверный шаг назад. — По-твоему, ваше новое открытие способно обернуть время вспять? Тогда вернись и скажи Гастеру, что его эксперименты над людскими душами приведут его к моему трезубцу. Что ж, выдыхает Грей, призывая руки из чистой магии. Конечно, Гастер предусмотрел и это. Нужно было показать всё сразу, а не пытаться договорится, но Грей не мог отказать себе в редком удовольствии насолить кому-то из боссов. Но пока приходится играть роль доблестного подчинённого. Ловкие пальцы легко вытаскивают из кармана пробирку с тёмной жидкостью. На мгновение кажется, что само пространство теряет краски, позволяя загадочному веществу поглотить их и обратить в густую черноту. — Очередная загадочная смесь, которую ты собираешься кинуть мне в лицо? Не ожидал большего от вашей конторы, — отвечает Азгор спустя пару мгновений молчания — он тоже почувствовал тьму. — И что же она делает? Воссоединяет с давно павшими? Не существует той силы, что способна одолеть смерть. Я охотнее поверю, что эта субстанция поглощает всё сущее, и против неё спасения нет ни монстрам, ни людям. — Спектр её действия куда шире, мой король, — кивает Грей. Слова с просьбой о том, чтобы правильнее подбирать термины он держит при себе. — Но суть вы поняли ещё до того, как я… — Даже не смей выливать эту дрянь мне под ноги, — рычит Азгор, не позволяя договорить. Спустя секунду Грей слышит тяжёлые шаги — король, сам король — допускает страшную ошибку. Он отходит. Вот он, прорыв, истинный прорыв… Гастер отдал бы всё, чтобы запечатлеть этот момент, отпечатать его внутри глазниц, сберечь в самой душе. Но Гастера здесь нет. — Но демонстрация нужна, мой король, — улыбается Грей. — А потому мне нужен цветок. Пожертвуете ли вы одним ради науки? — Я сотру тебя с твоим боссом в порошок и ссыплю в пробирку с этой дрянью, — рычит тот. — Вот тебе и демонстрация! — Что ж, значит, придётся показать на примере магии, — не унывает экспериментатор. Вспышка — и в воздухе зависает ещё несколько зеленоватых кистей. Материя, словно ощутив на себе свет, жмётся к противоположной стороне стекла и испускает частички тьмы. Грей вытаскивает пробку и выливает жидкость на «ладонь». Азгор молчит. — Всё во имя науки, мой король, — только и говорит Грей, наблюдая, как его ладонь из магии растворяется в пустоте. Сначала исчезает зеленоватое сияние, затем бледные, почти прозрачные пальцы тают в ней. Когда рука исчезает полностью, пустота свободно падает на пол. Но Грей предусмотрел и это. Пустота падает в полоску света и источает всё больше и больше частичек, пока не исчезает в свете полностью. Она даже не успевает упасть на цветы. — Как видите, перед нами — субстанция, способная поглотить даже магию. Но со своими недостатками. Мы уже знаем, как их устранить, но нам лишь нужно разрешение… — Проводить эксперименты на монстрах? — заканчивает Азгор. — Что ж. Если люди с их украденным у нас солнцем ничего не смогут этому противопоставить, то тогда я позволю вам. — Пустота — нечто, что способно противостоять времени, — кивает Грей, точь-в-точь повторяет слова Гастера. — Против неё бессильна решимость, это мы уже выяснили. — Тогда вы можете пойти на любые жертвы, чтобы одолеть свет. Я дарую вам право пользоваться пленниками королевской темницы — на большее эти отбросы едва ли пригодятся. А теперь иди, — рычит Азгор. — И скажи своему боссу, чтобы не смел отправлять тебя ко мне без результатов. Пусть твоя смерть едва ли повлияет на него, но я буду лишь рад самоличному уничтожению недобросовестных слуг. Наконец-то Азгор выходит из тьмы. Грею отойти бы, преклонится вновь перед гигантом, чью мощь ни один художник не способен передать, но он лишь засматривается на алые, словно разрисованные чьей-то опытной рукой доспехи. Могучая лапа лишь на мгновение касается чешуек, и лишь тогда Грей вздрагивает. Его можно уничтожить одним ударом, но король лишь прицепляет — неожиданно ловко и быстро для таких грубых лап — значок. — Покажешь его этим остолопам. А теперь уйди с глаз моих. Грей лишь кивает на прощание и теряется в цветах. На этот раз уже не нужно проходить коридоры — теперь можно воспользоваться лифтом. Гастер терпеть не может задержек, но на этот раз Грею позволено чуть больше. Теперь нужно лишь спуститься в катакомбы. — Не пущаем! — рычит один, вернее, одна, из стражников из глубин своих доспехов. Судя по голосу — любимая девчонка короля. И как только она может носить эти доспехи? — Свали нахрен, гик! — от такого обращения Грей не может не округлить глаза. Но к чему обижаться на детей? — Тише, Андайн, — пытается её успокоить другой страж, но, судя по голосу, уже пожилой. Нянька? — Не видишь, что ли? У него значок… он, может, по самому приказу Азгора к нам пожаловал, а ты его так… — несмотря на слабую попытку защитить «гика», сам он едва ли верит словам — жёлтый глаз, видный даже во тьме забрала, едва-едва не прожигает насквозь. — Проходите, — обращается он уже к Грею с поддельной вежливостью. Поразительно, но даже тут, на глубине, стены, пол и потолок окрашены тем же красным и чёрным. Только семейных портретов на стенах нет, да по бокам находятся углубления с защитным магическим барьером. Грей их знает — они вызывают иллюзии, от которых рябит в глазах, от которых душа уходит в пятки. — Ещё один… — раздаётся шёпот. — Здарова, посетитель, — чуть ли не выплёвывает под ноги ещё один страж, когда Грей оборачивается. — Походу, будешь из учёных, да? — Мне нужно лишь… позаимствовать у вас некоторых заключённых, — кивает тот, стараясь не смотреть стражу под забрало. — Значит, из учёных… — выдыхает тот. — Ну ладно, пошли. Грей смотрит сквозь решётки, даже не замечая сгорбившихся за ними фигур. Магия эта — штука мощная, даже Гастер не рискнул бы доставить себе удовольствие путём полного опустошения своей же души. Наверняка Азгор постарался, пусть даже на всякий случай пространство камер огорожено решётками. — У нас их много. Кто-то по тупости решил замыслить восстание, кто-то захотел устроить геноцид, а кто-то просто что-то стащил, — перечисляет страж так, словно зачитывает список продуктов. Грей лишь кивает. Смерть едва ли не милосерднее этих пыток. Но Азгор любит растягивать удовольствие. На самом деле, он оказал бы огромную услугу любому поданному, но, похоже, такая привилегия доступна лишь Грею. Хочется надеяться, что он всё-таки сдержит слово. — Но один особый у нас есть, — продолжает страж. — Он не буйный, не подумай. Просто странный. Всё время смотрит на свои разбитые сферки, бормочет что-то под нос… совершенно больной товарищ. Звать Мэджик его. Король даже магию использовать на нём не стал — побрезговал. — Значит… — Грей осматривает остальных. Наверняка можно было бы и их взять, да вот только барьер этот снять может только король, а с ним Грей встречаться ещё раз не хотел. Как и вести разок оступившихся монстров в костяные лапы на верную смерть. — Придётся позаимствовать его. А что же он такого сотворил, кстати? — Грохнул своих же родаков, — спокойно бросает страж, не замечая, как Грей морщит веки под маской безбрежного спокойствия. — Поэтому-то король на него и плюнул. Или решил, что на поехавшего не нужно тратить магию, тоже верно. Я б не рискнул к нему приближаться лишний раз. — Я смогу защитить себя. Страж оборачивается, но ничего не говорит, лишь бубня что-то под нос. Едва ли он ринулся бы защищать невезучего гостя, если что-нибудь пойдёт не так. Осуждение не спасёт от магии и оружия, а потому Грей держит при себе. — Вот и он. Они подходят к последней камере — единственной, на которой не стоит защитный барьер. Страж отпирает замок, и Грей, проглотив подступившую к горлу слюну и протерев чешую лба, проходит. Страж не врал, когда называл его странным. Спокойствие, присущее лишь гробам, витает в воздухе, оседает пеплом на потёртой, некогда красной шляпе волшебника и исчезает в блеске осколков того, что некогда было «сферками». Едва ли, собрав стекло, можно было бы составить круглую форму — каких-то деталей не хватало. — Ну здравствуй. Мэджик. Молчание. — Я понимаю, едва ли ты хочешь меня видеть. — Грей старается ничем не обидеть, ничем не обеспокоить израненную душу, но всё его существо посылает инстинктивный, постыдный импульс разуму скорее развернуться и всё бросить. — Но иного выбора у нас нет. Ноль реакции — ни шёпота, ни взгляда, ни шевеления ткани грязной одежды. Грей едва хмурится — на этот раз он позволяет маске приподняться. — Я помогу тебе упокоить твоих родителей, — наконец говорит он, нащупав магической рукой шприц со снотворным. Мэджик приподнимает голову. Стражник отходит на шаг, а Грей продолжает стоять, стараясь не смотреть безумцу в глаза. — Отец… мать… — опускает тот голову вниз, продолжая шептать бессмысленные имена. — Как?.. — Очень просто, — небрежно рисует Грей улыбку на бумаге морды. — У нас есть та магия, которая нам нужна. И только ты сможешь помочь нам. Мэджик надвигает на глаза шляпу, прислоняется к стене. — Они… будут мной довольны?.. — Да, — кивает Грей. — Очень. Они будут благодарны тебе. Ты ведь помог им покинуть этот проклятый мир. «А сам сгинешь за ними следом», — не может он не допустить столь приятную душе мысль. — Правда?.. Грей кивает. Не может не. — Тогда… я пойду с тобой.

***

Белый. Так много белого. Мэджик цвета, на самом деле, не любит — слишком рябит в глазах, слишком резко врывается в сознание, перемешивая и перепутывая все мысли, не-мысли и то, что так и не успело ими стать. Обычно цвет приходит вместе с чужой атакой — нечего дышащим, существующим, живым тут шастать. Слишком много шёпота, слишком много заклинаний, слишком, слишком, слишком. А потому Мэджик знает, цвет — это боль. Особенно красный и серый. Цвет крови, пыли, смерти. Цвет отца и матери. Но теперь, в этом безбрежном океане белого, остаётся лишь прятаться во тьме, за шляпой. Странный ящер сказал, что совсем скоро они окончательно упокоят маму с папой, но теперь осколки всё чаще и чаще разбивают его сознание. Они начинают мигать красным, жёлтым, синим, проецируя в душу тысячи и тысячи оттенков и тональностей. И тогда шляпы становится недостаточно, и Мэджик сильнее кутается в спасительные белые простыни — они захватывают чернотой. Когда их отняли и уверили, что позаботятся, но вне внимания Мэджика, он начал ждать. Хорошие дети родителей не торопят — но он подождал уже достаточно. Когда родителей сразила могучая рука сильного мага, Мэджик нарушил древний обет. Потому что так было лучше. Потому что магия не способна вернуть жизнь. Потому что раны души не залечить. Мэджик попытался упокоить их души, но погребение монстров всегда было для него загадкой. Когда прах развеивался, мёртвый окончательно покидал мир, но сферы продолжали шептаться с ним. Они показывали грядущее. Они наставляли, обвиняли, запугивали и смеялись, сияя всеми цветами, что мог уловить глаз, не скрытый под бездушными стёклами. Мэджик прятался от него под шляпой, во тьме, в катакомбах… и сферы везде пестрили своей яркостью, везде шептали, везде напоминали. Они наполняли голову цветом. И он не исчез, даже когда сферы разлетелись. Когда Мэджик перестал быть хорошим сыном. Когда зов души привёл его к правосудию. Когда ему дали надежду. Но сейчас о нём забыли. Забыли. Забыли. Мэджику насладиться бы царством тишины, раствориться бы в белизне и чудном, едва уловимом запахе, но… Без голосов, без цвета, без жизни так одиноко… Где же ты, загадочный ящер? Где твоё чудесное средство?.. — Здравствуй, Мэджик, — наконец-то зовёт его тот самый голос. Ящер вернулся за ним. — Сейчас нам нужно кое-что сделать, и тогда мы упокоим твоих родителей, хорошо? — проговаривает слово за словом ящер. — Тебе нужно всего лишь подставить руку, и всё будет хорошо… Мэджик послушно тянется к нему, не пытаясь скрыть блестящие глаза и широкую улыбку. Но сам ящер отчего-то не спешит улыбаться. И от него пахнет чем-то — чем-то странным, чем-то неизведанным… и этот запах захватывает всё остальное. Захватывает цвет, звук, запах. Когда из кармана появляется шприц с чернильно-чёрной жидкостью, Мэджик не может поверить, что тьма может быть настолько яркой. Настолько, что даже воспоминание о цвете блекнет и распадается. — Что… это?.. — неподходящий дурацкий вопрос, но нужные слова обратились в тьму. — То, что поможет твоим родителям упокоится. Смотри. Он с лёгкостью фокусника достаёт заветные осколки, отчего-то размельчённые аж до пыли, в крохотном пакете из тёмного пластика, но Мэджик легко видит их и узнаёт по бледному блеску. «Нельзя отворачиваться, нельзя, нельзя, — растекается по сознанию всепоглощающей тьмой. — иначе цвет вернётся, иначе сферы вновь воспарят, иначе…» Он не успевает додумать. Ящер бесстрашно наливает в пакет из шприца чернильные капли. И пыль тает в ней, исчезает, растворяется, даже не отправляя Мэджику последнего блеска. Наконец-то их души получили покой. Наконец-то. — На прощание они сказали мне, — шепчет ящер. — Что хотели бы встретиться с тобой. …что? — Почему?.. — проговаривает тихо Мэджик буква за буквой. — Зачем?.. Даже сейчас… они не хотят… меня отпустить… За шляпой он уже не видит, как тьма поглощает и пакет, но слышит, как она падает на пол и тает в лучах искусственного бледного света. — Они сказали мне, — продолжает ящер, — что если ты нам поможешь, то тогда оставят тебя жить дальше. — Конечно… — шепчет Мэджик. — Конечно, я помогу! Всё, что угодно сделаю! — Вот и славно, — ящер с улыбкой достаёт ещё один шприц, но уже без чёрной жидкости. — А потому, расслабься чуть-чуть… это совсем не больно. Мэджик чувствует, как под кожей растекается что-то прозрачное, что-то, что поглощает сознание сном… но то, конечно, не жидкая тьма — она наверняка не оставила бы даже времени для мыслей. А пока… но Мэджик не успевает додумать, роняя голову на подушки. И, конечно, он уже не чувствует, как игла медленно замораживает душу чернотой.

***

— Мои поздравления, Хэндер, — приветствует Гастер. Трещина в черепе, по глупости названная кем-то улыбкой, остаётся идеально, непогрешимо ровной. Ни тени лишней эмоции на черепе. Грею зажаться бы, остаться бы у дверей, признать вечное поражение, но он выходит вперёд. — Всего лишь нужно было обработать этого… — «урода»? «Засранца»? Не то, всё не то. — Монстра. Грей не знает, содрогнулась ли его маска, но Гастер наверняка уже всё понял. Пауза, шёпот, неловкий штрих морщинки… какая жалость, что Грей не может позволить себе роскоши лишиться кожи. — Что же, — трещина слегка тянется вверх, Гастер доволен, что смог одним лишь наблюдением отыскать истину. — Ради науки приходится идти и на такие жертвы. Конечно, даже мне не хочется с ним работать, но таков приказ. Взгляд полого черепа пробивает грудь насквозь. Сам виноват, конечно, но Гастер всё равно до безобразия рад — гораздо интереснее проводить эксперимент на несовершенных образцах. Потом, конечно, ему понадобится новая, неразбитая игрушка. Но Грей, к счастью, ей пока не станет — слишком уж он скучен и полезен. Пока. За спиной Гастера видно комнату Мэджика. После инъекции прошло три дня, и каждые три часа Грей, именно Грей, а не кто-то ещё, должен проверять его. Кроме отсутствующего сознания, низкой температуры и почерневших белков глаз он не заметил никаких изменений с телом. Но вот душа дала трещину. Из которой медленно начинает вытекать что-то тёмное — это, как дали знать эксперименты Гастера (Грея до такого веселья он не допустил, даже посмотреть не дал) — магия. Основное свойство которой — поглощать всё вокруг. Хочется верить, что подобное существо уже никогда не очнётся. — На данный момент он как находился в состоянии «павшего», так и находится до сих пор, — чеканит Грей. — Каких-либо прочих изменений не зафиксировано. — Сосуд можно считать провальным, — вздыхает Гастер почти с сожалением. — Но он сгодится как будущая боевая единица против человечества. Азгор будет доволен, Хэндер. Самое главное, что доволен Гастер. — Самого Азгора едва ли устроит лишь один боец «нового типа», мистер Гастер, — отходит Грей назад. — Но ему нужно хотя бы показать образец. — Легко! — восклицает тот неожиданно громко. — Если он не проснётся, то ему достаточно лишь вколоть в тело немного стимуляторов, и ничем от простого монстра не отличишь. — А если что-нибудь пойдёт не так? — Грей допускает ошибку, он позволяет слюне утечь вниз, в глотку слишком рано. — Что же… — трещина черепа принимает привычное, несодрогаемое состояние. Лишь в глазницах сияет огонёк, который при желании готов пожрать всё не хуже пустоты. — Тогда король сможет воочию узреть нужный эффект. Грей сглатывает, не без труда держа магические руки где-то в глубинах собственной души. Хочется протереть шею от пота. — Не волнуйся, — похоже, Гастер всё услышал. — Ни к чему отправлять тебя неподготовленным. На твоих глазах я сам проведу нужные эксперименты — ты лишь смотри внимательнее. Грей послушно переводит взгляд на экраны. Мэджик начинает шевелиться — причём без всяких стимуляторов. — Вы… вы так великодушны, доктор Дингс, — только и шепчет он. «Я не позволю Азгору убить тебя» — услышал в то же время Грей.

***

Белый… свет… Как же он раздражает. Мэджик прячет лицо за чернотой шляпы, но она — ничто по сравнению с прикрытыми веками. Абсолютная тьма чёрного холста, куда никогда не проникнет ни цвет, ни свет, ни другой недостаток живого бытия. Никогда ещё он не видел настолько совершенной черноты… какая жалость, что она не способна поглотить ещё и звук. Скелет. Мэджик его не видит, но чувствует свет — душа, магия… топливо для черноты. Топливо для покоя. Он помнит добро, он помнит, как его привели в совершенную тьму. За добро нужно платить — так его учили. И он платил как умел. Отчего только он так терзался — тайна, которая разгадки не требует. Тьма пожрала её, опустошила душу страданий, принесла покой. — Здравствуй. — Шёпот. Мерзкий, противный, светлый шёпот. Мэджик с неохотой открывает тёмные глаза. Отчего-то он со страхом ожидал бьющий в глаза свет, но, к счастью, спасительная чернота не покидает даже с разлеплёнными веками. Лишь бледные, почти сероватые очертания предметов колеблют тьму. Лишь чёрный рот и глазницы не колеблются в этом океане движения. Мэджик не может ощутить в нём душу. Отчего же? — Пришла пора начать эксперименты. Снова улыбка. — О, тебе не нужно хмурится, — наклоняет скелет голову. — Мы не собираемся покидать столь светлое помещение, не правда ли? О, конечно, не собираемся. Ему нужно раззадорить, вывести, вскипятить пустоту, заставить её налиться красным… Он хочет что-то увидеть, но Мэджик не собирается потакать. Он — тот, кто нарушил её бездонность, кто посмел пролить на неё свет… пока она нашла приют в нём, в Мэджике, но теперь она нашла себе новую цель. — Убью… — только и бормочет он. — Растворю… Он медленно поднимается, но скелет и не хочет отходить. Он доволен… похоже, умирать он и не торопится вовсе — своего он всё-таки добился. Какая жалость… даже сейчас Мэджик так несовершенен… — Можешь попробовать, — улыбается скелет. — Я бы с удовольствием на это посмотрел. Из глаз Мэджика струятся чёрные потоки. Он не чувствует, как его кожа растворяется, как оголяет она сосуды, как текущая по ним магия теряет всякий свет… как сама пустота собирается вокруг него в причудливые чёрные сферы, которые он одним движением руки запускает в сторону скелета. Но он хитёр — тут же перед ним с синей вспышкой появляется огромная костистая голова чудовища. Оно открывает гигантскую пасть и одним коротким вздохом тут же всасывает в себя черноту. — Что же… твоя пустота грязна, — улыбается скелет. — А что будет, если немного её очистить? В ту же секунду пасть открывается и в сторону Мэджика направляется чернильный луч… И блаженная тьма вновь поглощает всё остальное.

***

…ожидаемо, ничего полезного. Для показа королю, конечно. Сам Грей усвоил из этого лишь один урок — ни в коем случае нельзя злить подопытного. А как уже с ним взаимодействовать, как заставить подчиняться и как при этом ещё и Азгора не вывести из себя — вопросы, покрытые мраком. — Ты всё усвоил, Хэндер? — раздаётся голос со спины. Конечно, он уже появился так быстро. — Да, доктор, — отрывисто отвечает тот, даже не позволив Гастеру закончить предложение до конца. Какая глупая ошибка. — Похвальный энтузиазм. Второго намёка Грею уже не требуется, и вот он стоит перед кабинетом, где покоится Мэджик. Едва ли то, во что он превратился теперь, можно назвать монстром. Или вообще живым. Грей с дрожью в руках открывает дверь, то и дело оборачиваясь. Едва ли Гастер подтолкнёт его, не дожидаясь начала очередного шоу. Но вечно тянуть время невозможно, а потому Грей проходит вперёд, приподнимая хвост над полом. Грей не видит, как грудь Мэджика приподнимается и опускается. А нужно ли ему дышать вообще?.. — Ну, привет… — в оглушающей пустоте голос Грея звучит почти громогласно, а оттого он не может не спрятаться в свой халат. К сожалению, не получается. Даже когда тело приподнимается. — Прощу прощения, — добавляет он куда мягче. — Но… нам… пора идти, — его голос мягок, но против пустоты это не поможет. — Король ждёт нас. Воспоминание о нём вязнет где-то в глубинах неважного, и не способно выкарабкаться на поверхность сознания. Оно тонет в пустоте, что витает в воздухе. Грей даже не пытается его достать — не хочется. Это значит, что надо провести с этим созданием ещё… немного… времени… — Ты согласен? — спрашивает Грей на всякий случай. Едва ли это смогло бы помочь, но мнимая безопасность здорово унимает дрожь. Даже кивка не требуется — он спокойно поднимается. — Нам надо… прямо к королю, да?.. — переспрашивает он так тихо, что Грей с трудом слышит. — Тогда… пошли, — кивает снова, дрожа ещё сильнее. Они доезжают на лифте. Грей стоит где-то далеко в углу, стараясь не пересекаться с Мэджиком, а точнее, тем, чем он в итоге стал, взглядом. — Нам… — он трёт шею. Надо было сказать «мне», сам-то этот отголосок жизни ни в чём уже не нуждается. — Нужно, чтобы ты лишь показал несколько своих атак. — Хорошо, — снова шёпот на грани тишины. Грей доставил бы Гастеру немало удовольствия, если б прошёл через все коридоры вместе с самим плодом пустоты под боком, но теперь он хочет лишь лицезреть желтизну перед собой. Нескончаемый жёлтый свет. — Неожиданно вовремя, — приветствует Азгор, позволяя себе выйти на свет — к Грею. Конечно, и он уже всё понял. — Это существо… это и есть последствия ваших экспериментов? Грей лишь кивает. — Возможно, нам потребуется немного потрепать ваши цветы, ваше величество, — выплёвывает он скороговоркой, — поймите, это нужно, чтобы полностью показать вам- — Разрешаю, — кивает король медленно. — Лишь с одним условием. Пусть это, — он указывает лапой на Мэджика. — Выйдет на свет к нам. Грей замолкает. Он не подчинится. Теперь указы короля для него — лишь пустой звук, лишь мелкая искра в океане тьмы, лишь… — Прошу прощения, мой король, — по инерции, почти неосознанно касается Грей накидки, едва-едва удерживаясь от того, чтобы потянуть её вниз. — Прежде чем… увидеть эти опыты воочию, необходимо показать их вам на записи… у меня есть кассета… Азгор ухмыляется. — Что же, — продолжает он спустя короткое молчание. — В твоих словах есть смысл. Но уйти этому, — он кивает в сторону Мэджика, — я не позволю. Щелчок пальцев, и вокруг него вспыхивает барьер — должно быть, тот же, что стоял и в темнице, только наверняка без особых эффектов. — Пошли, — приказывает король, и Грей немедленно семенит за ним в темноту.

***

…свет… …белый… Снова. Как же раздражает. Но на этот раз это что-то совсем, совсем иное — не то, во что погрузил скелет. Нет, это — что-то особое, что-то странное… неужели магия? Но она иная — совсем, совсем иная. Монстр ли это? Из спины Мэджика выросло несколько чёрных отростков, брызнув вокруг пустотными каплями. Несколько из них попадает на барьер, и Мэджик невольно кривится. Больно, чёрт возьми… эта магия не так проста, как кажется. Но боль не прекращается — одно из щупалец случайно попадает в полоску света и шипит, извивается, испаряется, расщепляясь на мелкие частицы… И Мэджик тоже. До чего тяжело приходится держать собственное тело под контролем, не пытаясь забиться в истерике и тараня преграду… Почему его не могут просто оставить в покое — в блаженной пустоте?.. Даже злиться на ящера, который его и привёл, не получается — он всего лишь исполнял то, что должно. И всё же… хочется скорее исчезнуть. Мэджик чувствует — конец очень, очень близко. И когда из спасительной тьмы выныривает король и ящер, Мэджик не может не улыбнуться, смотря в глаза ящеру, который едва-едва не прячется за чужой спиной. Щит пропал. — Что же… посмотрим, наконец, на что способно сие существо. Но лишь с одним условием. Ящер смотрит в пол. — Пусть оно выйдет из своей тени. Выйдет?.. Ему не дают времени решить. Лёгкий, практически неощутимый, а оттого особенно неожиданный толчок в спину заставляет сделать шаг вперёд. Прямо в свет, прямо в луч, прямо в безграничный океан смерти. …как же хорошо… Мэджик чувствует, но не видит, как его тело растекается, растворяется в свету, как оно инстинктивно пытается спрятаться хотя бы в каком-то подобии тени, но не выходит, не выходит, не выходит. Сознание утопает в черноте боли, а большего Мэджику и не нужно. Нужно… нужно лишь потерпеть. Совсем чуть-чуть. В последние секунды Мэджик видит, как ящер прикрывает глаза.

***

…Грей, на самом деле, очень везучий. Азгор не отправил его туда же, куда ушёл и Мэджик, и Гастер не сделал новым подопытным. Грей облажался гораздо, гораздо сильнее, но всё равно остался жив. Азгора понять ещё можно — в конце концов, от самого Грея мало что зависело. А вот почему Гастер не пустил на опыты — загадка ещё большая, чем принцип работы пустоты. Смерть Мэджика не особо сильно задела босса, наоборот, она открыла ему доступ к тюрьме. Теперь доктор сам выбирал несчастных среди большого многообразия, сам вводил пустоту и сам же испепелял, если чувствовал в них несовершенство. Имён их Грей так и не знал — лишь номера. Мэджик был нулевым, а Грею удобно притворятся, что он забыл, как считать до единицы. Потом Гастер устал играть. Почти никто не продержался достаточно долго — кто-то растворялся в пустоте, кто-то был испепелён… материя монстров не способна сдержать такую силу. А потому Гастер понял, что надо создать нечто иное. На столе его расцвели чертежи, из вечно твёрдого дерева стола выросли сосуды с магией, потекли пустотно-чернильные водопады. Грею, конечно, это великолепие можно видеть лишь мельком, один только неосторожный взгляд способен уничтожить хрупкую магию созидания. Но теперь лаборатория как будто опустела — уже не мелькают тут и там номера, уже не захлёбываются они чернотой. Но в воздухе пахнет чёрным. Хорошо, наверное, что не серым. Но когда Грея зовут снова, кажется, что он сам станет серостью. — Что ж, Грей, — ухмыляется Гастер, когда Грей делает неуверенный шаг вперёд. — Ты наверняка уже понял, по какому поводу я тебя позвал. — Кивок — молчаливый и отрешённый. — Ты — первый, кому я продемонстрирую свой величайший эксперимент, — трещина тянется в улыбке, отчего-то подозрительно искренней. Нехорошо это. Ох как нехорошо. — Сосуд! — кричит он во тьму. — Яви себя. Грей инстинктивно отходит назад, слыша, как из тьмы вышагивает… что-то. Что-то, от чего пахнет целым ничем, что-то, что поглотит собой всё остальное, пожрёт Грея, пожрёт лабораторию, короля, да весь мир пожрёт… и ему будет мало. Сосуд — то, во что он пытался обратить монстров. Но то, что вышло из тьмы — явно не монстр. Оно похоже на скелета — Гастер даже нарисовал ему улыбку, полную заострённых зубов. Но в глазницах — абсолютно полых — нет даже отголоска огня жизни. Грей хочет съёжится в углу и уползти — к Барьеру, к Азгору, куда угодно ещё. И не важно, что сам «сосуд» едва ли ему ростом по плечи. — Что… это?.. — только и спрашивает Грей, взглядом отыскивая место, куда можно присесть. Где угодно отыскивая, лишь бы не смотреть на это чудовище, лишь бы не видеть его чёрно-мёртвых глазниц, лишь бы не… — Он не «это», — хмыкает Гастер, придерживая нечто за плечи. — Подбирай выражения правильно. Это — сосуд. Имя я ещё не придумал, поэтому пока будет просто «сосуд». Может быть, «Полый». Тебе нравится имечко? — спрашивает Гастер почти ласково, обращаясь к этому существу, словно отец. Ведь только он готов связать себя узами родства с этим. Грей зажмуривается — во тьме отчего-то проглядываются следы серо-красного и золотого. Цвета с портретов королевской семьи. Азгор наверняка побрезговал бы обрамить их чёрными каплями. — Нравится, — улыбается Гастер. — Не говорит ничего, а значит, нравится. Но мне… уже нет. Полый — слишком вульгарно. Нужно более приземлённое имя. Грей, — он, увы, вспомнил о его существовании! — нужна твоя помощь. Помоги подобрать. Разве… разве ему… нужно имя?.. Этому ребёнку пустоты?.. Но… раз просят, значит, нужно ответить. Нужно что-то простое, незначительное — выплюнуть несколько букв и забыть… — Санс. Просто… просто Санс. — Прекрасное имя, — улыбается Гастер «Сансу». — Надо показать королю. Грею хочется прыгнуть в пустоту самому.