Summer Of 85

Я бешено крутил педали велосипеда, рассекая воздух. Золотистые лучи заката играли на моём лице, плавно переходя на покатые плечи, кисти рук, сильно вцепившихся в руль. Деревья слегка нагибались, раскачивая тонкие ветви, скрипели. -- Дэйви! – соседский мальчик в нелепых очках, линзы которых были настолько толстыми, что скорее напоминали лупу, приветственно помахал мне и улыбнулся во весь рот, выказывая тем самым радость от мимолётной встречи. -- П-привет, Дж-джереми. -- Ты мой герой! – крикнул он, прежде чем скрыться за деревом, переметнувшись через невысокий забор своего дома. «А ведь год назад здесь жила Никки Кашуба», - воспоминания пролетели вереницей в моей голове и, словно громом и молнией, в ней разразились картины из прошлого лета. Похищение, остров приливов среди бескрайних степных ландшафтов, преследование. Затем Вуди с перерезанным горлом… «Это всё твоя вина. Тебе нужно было просто отстать от меня!» - и проступающий в красном свете мужской силуэт, размытый дождём моих горьких слёз. -- П-простите, п-простите. Я резко затормозил, спрыгнул с сидения и, бросив велосипед на зелёный газон, в страхе кинулся к родному крыльцу, под деревянным навесом которого стояли отец и мать. На своём пути сшибая садовых гномов, путавшихся под ногами, я взобрался по лестнице к родителям, перешагивая сразу через несколько ступеней. «Ты отобрал мой дом. Разрушил мою жизнь!» - близко, запредельно близко. -- О-о, ты так быстро, сынок. Думал, что мы уедем, не попрощавшись? -- Удивительно, ты вернулся из библиотеки с пустыми руками, - подхватил отец, выравнивая небольшую стопку документов. Он сглаживал изгибы краёв свежей бумаги, зажимая белые листы между большим и указательным пальцами; все действия эти сопровождались взглядом настоящего мыслителя – таким сосредоточенным, отрешенным, но вместе с тем спокойным. Он даже не обернулся, не посмотрел на меня, погружённый в собственные дела. -- Не ос-ставляйте меня, п-п-пожалуйста! – я заплакал, судорожно ловя воздух открытым ртом, точно рыба, выброшенная волнами на песчаный берег. – Он в-в-ведь т-только этого и ж-ж-ждёт. Ж-жд-ждёт, когда я б-буду один!.. -- Это даже не обсуждается, - отрезал отец и с раздраженным движением захлопнул крышку чемодана. -- Ну почему же, Рэндалл? -- Нет, Шейла. Дэйв – не ребёнок, он уже вполне взрослый парень и должен понимать, что так всю жизнь продолжаться не может. Ты только посмотри на него. Посмотри, кем стал твой сын. В тот момент я намеревался высказать ему, насколько он далёк от моего положения, но от волнения я начал сильно заикаться и поэтому не смог совершить то, что задумал. С безразличием предрекая исход данного действия, отец непоколебимо наблюдал за моей отчаянной попыткой выговориться, и это заставляло чувствовать себя ещё более ущербным, чем раньше. Порченый товар! -- Дэйви, - мама попыталась меня утешить, - тебе следует отпустить, - она сделала паузу, подбирая слова, - забыть… как страшный сон. -- Я-я н-н-ник-кому не н-нужен. -- Тише-тише. Всё сосем не так. Мы любим тебя и постараемся приехать, как можно скорее, слышишь? Надо обсудить вопрос продажи нашего дома. А это займет некоторое время. Понимаешь, Дэйви? На этом наш разговор был окончен. И мы простились. Раз и навсегда – на рассвете следующего дня меня не станет. Машина, сопровождаемая тарахтящим звуком мотора, задним ходом выехала из гаража и свернула на дорогу. «Отдать швартовы!» - странно, что в памяти всплыл эпизод из моего детства, но он вызвал новый прилив грусти, некоего разочарования. Нет, было что-то совсем другое, то, что опытным писателям, поэтам трудно обуздать и перенести на страницы. Какая-то печаль пускала глубокие корни в моём сознании, когда тьма настигла меня и перед глазами, подобно старой фотопленке, проявилась весна 1975-ого года. Я словно шел в забытом сне под проливным дождём, сквозь завесу которого проступали смутные абрисы пригородных жилых зданий. И остроугольные многощипцовые крыши, точно пики высоких гор, разрывали плотную пелену сизого тумана, пытаясь достать до затянувшегося тучами неба. По безлюдным и серым от волглой стылости улицам бежали, огибая препятствия, холодные ручьи; вместе с ними бежал и я – ещё совсем мальчишка возраста шести лет, не больше, - шлёпая слишком свободными резиновыми сапожками по мокрому асфальту тротуара. Я не чувствовал себя потерянным ребёнком. Но тогда зачем меня искал отец? Когда-то он по-настоящему во мне нуждался. Сейчас для родителей, особенно для него, я ненужный балласт, законченный параноик, а не Дэйви, тот Дэйви, жутко увлекающийся тайнами, теорией заговора и фотографиями снежного человека. Который думает о девчонках, листает с благоговением журналы для взрослых и смеется над скабрезными шутками «Итса». Его больше не существует. Сомкнулись веки, сгустились краски. Совсем темно. Но вот произошла смена кадра и снова картинка, будто выцветшая от времени, проведенного в подвальной сырости и плесени. «Отдать швартовы!» Бумажный кораблик спустился на воду и, подхватываемый течением, отправился в дальние плавания, в поисках пиратских приключений. Но каково, наверное, было удивление наивного мальчика из семьи Армстронг, когда, петляя между преградами в виде камней, веток и прочего мусора, фрегат, сделанный из листа репортерского блокнота, неожиданно клюнул носом, закружился в стихийном водовороте и опасно накренился. Детский голос сорвался на истерический крик, непрекращающийся, тягучий и звонкий одновременно, разрывающий барабанные перепонки: «Полундра!» Это сравнимо с упругой волной, возбуждаемой сильным ударом кузнечного молота по наковальне. Представил, как лежит моя голова на железной подставке, некоей плахе, в ожидании, когда же обрушится на неё вся тяжесть бойка, наваренного сталью. Б-б-бам! Пульсирующая боль, сдавливая раскалённым обручем виски, пыталась прорваться сквозь черепную коробку наружу, и с треском накрахмаленных покрывал она разлилась кровавой речкой из носа, пачкая чистое бельё и подушки. А я так и не проснулся… Я продолжал бежать за кораблём и бежал до тех пор, пока из коридора моего сознания не вынырнула расплывчатая, больше напоминающая чернильное пятно, фигура. Скользящая в зыбкой тени, она бесшумно шла мне навстречу, и мы чуть было не столкнулись, однако я вовремя остановился в одном шаге от неё. Мужчина. Он наклонился вперёд, медленно приближаясь ко мне практически вплотную… «Куда ты спешишь, Дэйви?» И я узнал. Как же не узнать. Этот тревожный, молчаливый образ впился в мою память навечно. Мгновенно парализующий всеобъемлющий страх, переходящий в панику, сковал сердце, что перестало биться. Потом будто окатило морозом и бросило в дрожь. Тело затряслось в предсмертной агонии и неестественно выгнулось дугой. -- П-простите! П-п-просите! – надорвано шептал я пересохшими губами, в кулаках сжимая простынь, подоткнутую под матрас. В его зловещем хохоте на тысячи маленьких фрагментов разлетелись остатки реальности, мир начал кружиться в бешеной карусели безумия и ужаса, объявших меня. Дождь не прекращался и перемежался со свинцовым градом. Ливень превратил дороги, тротуары в бурные реки. Под хлёсткими ударами нескончаемого потока я сдался и обессилено рухнул коленями на грубый асфальт. Левая рука соскользнула в лужу, отчего потревоженное рябью отражение растеклось по поверхности медленными кругами, а затем таинственно исчезло. Его поглотил чёрный, беспросветный мрак, в бездонной глубине которого таился вечный холод. Мёртвая вода. Эта вязкая смолистая масса, близкая к гудрону, источающая могильный запах разложения, зловеще булькала, пузырилась, приглашая к себе. «Можешь не извиняться»,- Уэйн быстрым движением вытер вспотевшие ладони о брюки и опустился на корточки. Положил мне руку на затылок, схватил за волосы и грубо притянул к себе. Какое-то мгновение мы неподвижно стояли так, друг напротив друга, казалось, всё вокруг перестало существовать, замерев в непонятном ожидании чего-то. Я старался не шевелиться, даже не думать ни о чём, глядя распахнутыми глазами перед собой. Только нервно дернулся кадык. С особым трудом удалось подавить едва не вырвавшиеся рыдания. Но вес чужого тела давил на меня, а тяжелое дыхание Кейп-Мэйского убийцы касалось лица. Он по-волчьи оскалил рот, обнажив белые крепкие зубы. Это не человек. Нет! Хищник, рычащий от голода. «Я лишь хотел убить тебя.…Но этого будет мало! Ты так много времени провёл, думая обо мне», - Макки провёл кончиком носа по моей щеке, словно зверь, готовый впиться в добычу. Истязаемый жаждой мести, он чуть сдерживал себя, чтобы не разорвать меня в мелкие клочья прямо здесь и сейчас, в тихом безлюдье улицы Ипсвича. «Я хочу, чтобы ты продолжал думать обо мне. Я хочу, чтобы ты представлял, что я смогу сделать, когда вернусь за тобой». -- Н-н-нет! Н-н-нет! Неожиданно земля ушла из-под ног, и я провалился в эту мутную болотную жижу его нескончаемой ненависти. Целиком увяз в кладбищенской, смрадной трясине, которая с хлюпаньем проглотила меня, залилась в уши, нос, рот, наполняя лёгкие едким натром и растекаясь внутри чем-то густым, с привкусом металла. «Я обещаю вернуться». -- П-п-пож-жалуйст-та!.. «Тебе придётся всю жизнь оглядываться по сторонам». Сквозь овладевающий меня коматоз я ощутил, как тугая удавка сжала горло, лишая воли к сопротивлению. Или может, это прилив отчаянного ужаса начал душить, затянув на шее невидимую петлю… «Каждый день своей жизни ты будешь спрашивать себя, придёт ли он сегодня». …Но я уверен, ночной кошмар вернулся за мной, чтобы убить! -- И однажды ты будешь прав! Тут я проснулся. То ли от собственного крика, то ли от внезапного звонка, доносящегося за дверью. Это был домашний телефон, висевший на стене кухни. Некоторое время я стоял посреди комнаты в раздумьях, вглядываясь в полированную серебряную поверхность зеркала. На меня смотрело замученное лицо с выцветшими и пустыми, как у мертвеца, глазами. Стоит ли отвечать? Спотыкаясь и шумно дыша, я неуверенно пробирался вперёд. -- Ал-ло? Прислонившись спиной к тумбе стола, покрытого шпоном соснового дерева, я сполз на пол и осторожно прижал трубку к уху. На другом конце провода – тишина. Я закусил губу, чтобы не заплакать, однако соленые слёзы, оставляя за собой влажные дорожки, стекали по подбородку. Мне страшно умирать. Но за открытым окном в багровом свете уже стоял губительный рассвет. У меня слишком мало времени. -- К-кто бы это ни б-был, е-ес-сли Вы меня сл-лышит-те… В это не хочется в-верить, но даже с-сер-рийные убийцы живут где-то по соседству. Что я понял н-наверняка,.. так это то, что люди никогда не пок-казывают тебе свою сущность. За этими стрижеными г-газонами, милыми приветствиями, за стенами любого дома, д-даже соседнего, может происходить всё что угодно. Также и с этим местом. Ты не знаешь, что может ждать тебя за углом, - мой голос впервые за долгий год проявил первые признаки жизни, он словно освободился от тяготившего напряжения. – М-меня часто терзают муки нечистой совести после смерти лучшего друга. Знаете, наступают такие скверные, горькие часы раскаяния и самоуничтожения, а за ними минута, когда я прошу прощения. Я думал о том, чтобы убежать из родного пригорода и больше не возвращаться, потому что многое наплывает на меня оттуда, пробирая болью и сладостной истомой. Я грежу об освобождении, но по мере того как приближается ночь, эти мысли всё больше отступают на задний план. Повторяется, из раза в раз мой личный круг Ада, который я не в силах разорвать...Кто меня спасёт, когда опять потянет вниз?.. Я слишком устал от бесплодной борьбы. Опираясь на колени, я поднялся и повесил трубку. А разве в этом был смысл? Всё равно телефонный кабель перерезан.