Sorry Little Sarah

Пряный аромат мятного чая, специально подслащённого бабушкой двумя ложками сахара, остывал на большом дубовом столе, за которым на кухне, ожидающе опёршись подбородком на обе руки, сидела девятилетняя внучка. На подоконнике рядом теплился небольшой светильник-подсвечник, за окном уже темнело, медленно и неторопливо падали снежинки. – Бабушка, когда же чай остынет? – разочарованно спросила маленькая Таня. – Он же уже совсем остыл, скорей попробуй! – бабушка подбежала к столу с другой части кухни. – Нет, я боюсь. Он совсем горячий. – Дай-ка посмотрю, – бабушка слегка отпила с другой стороны чашки. – И правда, совсем кипяток. Странно, ведь стоит уже давно, в доме довольно прохладно... Бабушку отвлёк внезапный звонок в дверь и ей пришлось отлучиться от внучки. – Дорогая, лучше подожди ещё, пока чай остынет, а потом приходи ко мне в гостиную. Пойду открою дверь, интересно, кого это к нам принесло. – Хорошо, бабуля. Издалека послышался звук раскрывающейся двери и расстроенный голос бабушки: «Ох, Дженни, это опять ты»... И пока Таня в надежде помешивала чай крошечной ложкой, в дом вошла женщина – растрёпанная и шатающаяся из стороны в сторону, с потёртой одеждой и прикрытыми то ли от измождённости, то ли от опьянения глазами. Она, младшая дочь бабушки, Дженнифер Саусворт, младшая сестра матери Тани, выглядела подобным образом всегда. Последние четыре года. – Ты что, снова пришла просить деньги, наркоманка? – с отчаянием и теперь уже злостью сказала бабушка, одновременно и прикрикивая, и шепча, чтобы внучка на кухне ничего не услышала. Дженнифер ничего не ответила, виновато и словно с затаённой обидой смотря в пол, но обида эта была не на собственную мать. – Почему молчишь? – Я не знаю... – Дженни чуть не расплакалась, всё ещё смотря в пол. Таня, тем временем, наконец допила вкусный мятный чай и вприпрыжку отправилась в гостиную к бабушке, но услышав неприятно настроенные разговоры, остановилась у самой двери и из великого любопытства прислушалась. – Думаешь, я тебя ненавижу? Как я могу тебя ненавидеть? – у бабушки и самой глаза были на мокром месте каждый раз, когда дочь приходила. – Я не хочу так... Я хотела по-другому – она заплакала. – Я люблю тебя, дочка, хоть и делаю вид, что ненавижу, но ты должна справиться с этим. У тебя всё ещё впереди, неужели не видишь? Мы ведь дали тебе всё... Так иди же вперёд, наконец. Вдруг девушка остановилась и приложила руку к резко покривившемуся, словно в судороге, лицу, и её словно начало тошнить и выворачивать, но та ещё держалась. Бабушка замерла от испуга, прикрыла рот рукой, раздражённо подумав, что у дочери снова началась ломка, затем всё же спросила: – Что с тобой? Мутит? Проходи, выпьешь чаю, успокоишься, ко мне тут Таня пришла (ранее, ещё до своей зависимости, тётя Дженни часто проводила время со своей племянницей и очень любила её, после же стала забывать). – Нет, мне нужно уходить! Я не могу! – ответила она в истерике, с растекающимися до подбородка слезами. Дженнифер рывком побежала прочь. – Куда же ты бежишь, твой дом совсем не там... Бабушка была обессилена. Вдруг краем глаза она заметила внучку, стоящую и наблюдающую за всем в углу приоткрытой двери, пушистые волосы как всегда выдали любопытную девочку, хоть её это и не особо волновало. – Ах! – она вскрикнула в удивлении. – Дорогая, ты что, наблюдала за нами? – Да, бабуля, почему ты не остановила тётю? – Она и сама прекрасно справится. Ты же знаешь, у неё такое бывает. Не воспринимай наши слова всерьез, прошу тебя. Всё в порядке... – Что с ней случилось? Почему она стала такой? Расскажи мне, мама ничего не рассказывает, говорит, что это её, взрослые дела, но мне ведь интересно, и жалко тётю, почему она плачет? Её кто-то обижает? – Она запуталась в своей жизни, но раз не хочет помощи, значит и сама может разобраться. Она ведь уже взрослая, правда? – утешающе, но весьма наигранно сказала женщина внучке. – Да, наверное... И Таня впала в глубокую задумчивость, – что происходило с ней часто, даже в раннем детстве, – взрослые обычно расстраивались и переживали, ведь не знали, о чём она думает, а девочка на просьбы об объяснении отнекивалась, не делилась, понимала, что взрослые всё равно ничего толкового не ответят. А уже и не нужно было. – Ну ладно, пойдём, уже поздно, я почитаю тебе на ночь и ляжешь спать, на мягкой-мягкой кровати! – Ура-а-а! – Да-да! Какую сказку тебе сегодня прочитать? А хочешь прочитаю новую? ... – И злая колдунья, словно зачарованная, встаёт со своего трона и, в наказание за своих грехи, начинает плясать в раскалённых башмаках из железа, до тех пор, пока не падает и не умирает. И с тех пор все они, кроме колдуньи, жили долго и счастливо. – Какая-то странная сказка... Бедная колдунья. – Но, детка, она ведь заслужила такой концовки, колдунья за всю свою жизнь сотворила много зла и разных гадостей... – повисло недолгое молчание – А теперь ложись спать и хорошенько подумай, почему у неё всё получилось именно так, а у Белоснежки по-другому. Уверена, ответ быстро придет к тебе. Спи сладко. – Хорошо, бабуля... Спокойной ночи. – Спокойной ночи. На часах 22:04. Бабушка выключила свет в комнате и закрыла дверь, а сама ушла в свою комнату, обычно вязала перед сном, чтобы скорее уснуть. «Но ведь они могли и просто наказать её, посадить в темницу... Пока не исправится. Или на крайний случай просто убить, отравить, не мучить. Какие то изверги. И Белоснежка не лучше злой старухи. Не знаю, почему бабушка говорит так» – раздумывала девочка с негодованием, а потом резко провалилась в сон. ... Было очень темно, словно в одной из тех зеленеющих пещер Сентфорского леса, которые пару лет назад девочка находила, бродя там вместе с отцом, любителем приключений. В темноте она с трудом смогла разглядеть чьё то лицо, оно приближалось. Бабушка. Осклабившаяся и сгорбленная, это она медленно подошла к Тане. Бабушка протянула ей яблоко, ехидно проговорив «Ешь» исподлобья. Ребёнок отмахнулся. Бабушка начала впихивать яблоко так, чтобы бедная девочка откусила хотя бы кусочек. «Ешь! Ешь! Е-ешь!» – закричала старуха, похожая теперь на старуху из той самой сказки. Всё резко прекратилось. Но Таня всё ещё не просыпалась. Она не могла вылезти из этого сна, не могла вылезти, будто из какой-то западни или ловушки, которой в тот момент оказалось её собственное тело и разум. Она видела перед собой лишь темноту. И слышала крики, много криков, разных – высоких и низких, отрывистых и протяжных, утихающих и возрастающих... Кажется, она должна была в тот момент испугаться, как когда бабка протягивала ей мерзкое яблоко, но она ничего не чувствовала – лишь слышала. Эти крики для неё не были чем-то ужасным, не были призывом к помощи или заявлением о страданиях, они просто констатировали факт своего существования. Будто очередной истошный крик с улицы, который, сидя у себя дома в тёплом кресле, вдруг услышали люди, затем приняли его всего лишь за дурачество. Резко всё закончилось, словно фильм ужасов по телевизору, от страха выключенный красной кнопкой пульта. Или же переключённый на другой канал? На часах было 03:03. «Бабуля! Бабуля!», – проснувшись в слезах, закричала маленькая девочка. Она со всех ног побежала в комнату бабушки, находящуюся ниже на этаж, кряхтя и задыхаясь в своём плаче. «Бабуля!» Девочка подбежала к кровати. Кричала и кричала, звала и звала: «Бабуля, мне страшно! Проснись, пожалуйста!». Но затем девочке стало только страшнее. Подойдя поближе, она приобняла бабушку, положив на неё голову в попытках успокоиться и прийти в себя, но тут же кое-что её насторожило. «Почему бабушка не храпит? Она же всегда храпела ночью, даже из моей комнаты было слышно»... И правда, почему же бабушка не храпит? Почему бабушка даже не дышит? Тане стало необыкновенно страшно, она оцепенела, а маленькое сердце сжалось до невозможного, казалось, сейчас же готово было выскочить из груди. Она припала к бабушкиной кровати, слезы уже перестали течь. Бояться ТАМ было нечего. Было страшно здесь. Удивительно, малышка мгновенно всё поняла, пускай и не хотела верить – и не верила. «Бабуля, ты же просто спишь, правда?» – с уставшим личиком проговорила Таня, будто и не спрашивая, и не утверждая, а с некоторым помутнением в сознании, как бывает у взрослых, когда они слишком отчаиваются и перестают что-либо ощущать. Взяла бабушку за холодеющую побелевшую руку, положила на неё щёку. Кромешная тьма. В таком положении прошло несколько часов: девочка не спала, не дремала, она была в каком-то странном забытьи, долго не могла открыть глаза, не желала вновь и вновь осознавать, что произошло. А осознавала ли она полностью? И всё же Таня вскочила, опомнившись и отмахнувшись от своего забытья – всё было слишком странно. Посмотрела на бабушку, внимательно, прищурившись как-будто к чему-то присматриваясь, пытаясь что-то понять. Таня глубоко вздохнула и отвела взгляд куда-то за грани своего обзора. Она не хотела больше отворачиваться и скрываться, но и не хотела больше видеть ничего перед собой. Всё разделилось на до и после. На «здесь» и «там». Была зима, и на улице ещё не светало и даже не собиралось, но на часах показывало 8:02. «Бабуля, ты...» «Дзынь-дзынь! Дзы-ы-нь» – в дверь позвонили. Девочка с опаской заглянула в глазок, после чего вспомнила, что это, должно быть, мама, и, увидев её там, обрадовалась и мгновенно огорчилась. Таня начала спешно и неумело открывать дверь, долго пыталась справиться с замком, вспоминая по памяти, но вспомнить не получалось, все мысли в голове перемешались, как и все двери и замки. «Тук-тук! Тук-тук-тук!» – женщина по ту сторону настойчиво постучалась, не понимая в чём дело, ведь бабушка Кэтрин обычно просыпалась уже к шести, а то и к пяти часам и подбегала к двери, готовясь встретить маму Тани, жену своего сына – уж очень близкие у них были отношения. Наконец, дверь поддалась, девочка и сама не поняла как, но это в тот момент явно не было проблемой. Раскрыв дверь, малышка чуть не упала за её порог, направляясь к маме и исступлённо обнимая её. – Мама! – Таня? Ты так рано проснулась? Мы же выезжаем только через два часа, а где бабушка? Ещё спит? А я ведь хотела с ней поговорить... – Мама, бабушка.. Она.. – ком у девочки в горле на следующем слове превратился в большой камень – Она умерла. Лицо мамы тут же застыло в ужасе. – Как? Что?.. – тихо произнеся, мама на ослабевших от шока ногах крупными шагами побежала в комнату своей матери. Таня осталась в гостиной одна. Она прилегла на небольшую красную софу, бывшую обычно теплой, но теперь даже на ней оказалось трудно согреться. И, снова глубоко погрузившись в себя, девочка задумалась. Она не знала: о чём думает, зачем об этом думает... И в тот момент её уже никто не смог бы от этого отвлечь.