Пепел

Говорят, все проходит. Кроме одиночества.

Все у них было хорошо. Он ее любил без памяти, она его вроде бы тоже. Он готовил кофе в постель — она стирала его дорогие рубашки руками. Он обнимал ее ночью, она его - утром. Они оба по большей степени молчали, даже дома лишь улыбались уголками губ да изредка переглядывались, аккуратно касаясь ладоней друг друга кончиками пальцев. Эфемерно и почти невесомо, будто бы стесняясь поверить собственному счастью. Они повстречались года три назад, на крайне сомнительном мероприятии. Занесло их туда по одной простой причине: как и любое другое сомнительное мероприятие, оно давало возможность поиска новых идей - ничуть не менее сомнительных, чем само мероприятие, но кто из молодых людей в наше прогрессивное время не грезил чем-то подобным? Вот и искали они там идеи - но вместо них как-то внезапно и абсолютно случайно нашли друг друга. Что, в принципе, привело к той же самой цели: подавить свое одиночество. Они были счастливы. Тихим, странным, их личным счастьем, которое не дано было и не нужно было понять другим. А они и не пытались объяснить, целуясь на кухонном столе и роняя приготовленные к обеду ложки. Говорят, к гостям… Через два года ей стало как-то душно. Не от погоды за окном, нет - январь к духоте вовсе и не располагает - а от собственной тихой жизни, отягощенной постоянным домом. Мир вокруг сошел с ума и пытался убить каждого, кто осмеливался находиться вне спасительных зданий. Стихотворение Бродского стало национальным гимном, заперев все разумное население планеты в четырех стенах. И их в том числе. Ей все еще хватало сил держать лицо наедине с ним, все так же улыбаясь и придумывая новые блюда каждый день. Он улыбался в ответ и чувствовал себя не то, чтобы счастливым, но довольным своим заточением. Она выбирала интересные фильмы по вечерам и разливала мятную настойку по бокалам, внутренне сгорая от безделья и от желания вырываться хоть куда-нибудь. Он же лишь плыл по течению, работая на удаленной, играя во что-то кровавое и чрезмерно громкое, а ночью нежно шепча на ухо, как сильно ему с ней повезло. Она закончилась вместе с самоизоляцией. Она все больше начала вздыхать ночью и меньше обниматься утром, предпочитая ленной дрёме пробежки на стадионе. Вместо красных рук после порошка у нее теперь был самый модный маникюр и стойкое отвращение к какой бы то ни было хозяйственной деятельности. Она перестала отвечать на его редкие милые смс, начала хмурить брови и каждодневно капризничать. Поначалу он даже пытался ее приободрить, дарил цветы и чуть ли не на цыпочках перемещался в радиусе километра от эпицентра ее недовольства. Он не мешал ей искать свое счастье, тихо ожидая рядом, улыбаясь, когда она смотрела на него, и делая вид, что он абсолютно одобряет все ее действия. И это давало свой эффект — она перестала общаться с ним вовсе. Нет, конечно, она желала ему доброго утра в ответ и отвечала на заданные напрямую вопросы, но взгляд ее погас, сменившись молчанием. Потом она начала читать - чего не делала ни разу с самого момента их встречи. За месяц она ознакомилась со всеми американскими классиками, уделила особое внимание Шекспиру и наконец-то дочитала до конца все книги Достоевского. Она не спала ночами, свернувшись в уголке на диване, до покрасневших глаз всматриваясь в черные строки. С ним она с тех пор так и не спала. Духота в ее душе сменилась знойным штилем одинокого постоянства внутри квартиры — и она с листом "must be done" пошла ломать границы комфорта и знакомиться с новыми людьми. Интересные места, интересные речи, интересные лица, интересное все — даже книги несколько отошли на второй план в таком ритме жизни. Она записалась на йогу и курсы французского, перестала появляться дома вовсе и приходила лишь переночевать, заваливаясь сразу на диван (просто он был ближе) и вставая ни свет ни заря, чтобы ни в коем случае не пропустить день пробежки. Но зато она начала смеяться и говорить с ним по понедельникам, когда у нее не было курсов, а все друзья были заняты на работах. Тогда она садилась подле него за кухонный стол, предварительно накрыв его к ужину — пельмени да чай в пакетиках, чего еще для души надо — и возбужденно рассказывала обо всем, что с ней происходило. Она была счастлива, в душе ее грохотало море впечатлений — пока он медленно сгорал до тла в собственных чувствах. Он стал замкнутым и нелюдимым, не звал ее больше в объятия, купил второе одеяло и по понедельникам перед ужином целовал как-то сухо и безэмоционально — как будто приоткрывал дверь в пустыню, развергнувшуюся в его душе. А после и вовсе пропал на два дня, вернувшись только под ночь третьего с чернильными синяками вокруг глаз и новостью, что нашел другую квартиру. Другую жизнь. Она долго плакала и заламывала руки, кричала на него, не хотела верить — да так и осталась сидеть сломанной куклой на полу в прихожей, безэмоционально смотря на приоткрытую входную дверь, за которой летали хлопья пепла. Они были счастливы в своем совместном одиночестве. Но она, вроде бы как, нет?..