Рецепт идеального Цезаря

      Джозеф лукаво щурится, вытягивается к Цезарю не спеша – вот насколько наглым и напористым стал. Цепляется пальцами за холодную траву уверенно, но не менее настойчиво треплет белокурые пряди, владелец которых медленно был готов вырвать локоны каштана напротив себя.       Вот что ДжоДжо не говори, так он всё равно будет действовать по-своему: это Цеппели бесило в особенности. Да потому что он кроме себя ничего не слышит, этот самовлюблённый идиот! Лез в драку первый, а получал последний – поскольку бегал быстро и извилины напрягал шибко. И ведь всегда влетало Цезарю, бедному и невинному Цезарю: даже сейчас он с фырчанием отпирался от чужих ладоней, прятал голову, утаивал взгляд, не смел взглянуть заплывшим глазом на чистое и разглаженное лико перед собой. Скалил рассечённые в тренировке губы, жал разбитые в кровь кулаки. И Джозеф, весь такой победоносный, смачно хихикал через треклятую маску без какого-либо ощущения боли, пока Цезарю сложно даже дышать, не то что мелко содрогнуться в бесшумном приступе смеха. Почему-то ему смешно. Просто смешно.       — Салат “Расплющенный”, — самодовольно прыскает шатен, вновь покоя пальцы в блондинистых колтунах. В заботливом жесте перебирает те, играется на фалангах, случайно щупает растрёпанные пёрышки; и Цезарь отчётливо слышит (или просто очень хочет этого) тихое “молодец”, затерявшееся в просторах глупого намордника. — Потому что в “Цезаре” маслин нет.       Джозеф говорил так, будто всю жизнь провёл на кухне и как будто всю жизнь только салатами и увлекался. И обходился с ними так же, как подобает истинному повару: со всей любовью, как-то даже по-матерински, чтобы добиться идеального рецепта. И Цезарь даже был рад, что не стал исключением, ибо ласкающие непослушные волосы руки точно дали о себе знать.       — Ты такой же глупый, как курица, — томно выдаёт Джозеф, но его улыбку сложно скрыть даже за маской. Как наивно, ДжоДжо. Как самовнушительно. — Это потому что ты Цезарь. Глупый-глупый Цезарь. Очень глупый. И мне такого глупого Цезаря всегда приходится терпеть. Ты же старше, глупый Цезарь. Так будь же умнее, глупый Цезарь!       Глупый Цезарь не слушает. Он с бурчанием затягивает очередной бинт, вновь и вновь прикладывает к разбухшей щеке подтаявший лёд, снова окидывает вездесущего Джостара не менее холодным взглядом. И вездесущий Джостар тоже не обращает никакого внимания.       — Ты похож на сыр. Твои волосы тоже приятно пахнут, — заводит солнечные локоны за ухо, смывает со скулы золу; ой, как к Джозефу было подобное к лицу — шутить над Цезарем до потери пульса, пока сам до удивления трепетно ставит на руку шину и виновато поднимает щенячьи глазки, если вдруг затянет слишком сильно.       Ох, как же жаль, что сейчас такой же случай, и он вновь рвётся в заливистом смехе, и как же жаль, что сейчас одна рука сломана, а другая просто не имеет желания кого-либо бить.       — Почему ты не носишь зелёное? Думаю, листья салата тебе бы очень понравились, потому что сам ты ещё зелёный! — Это сейчас он смеётся. А потом слышит скрипы сомкнутых от боли челюстей, когда неосторожные, крупные, но целые и вообще не попавшие под удар пальцы скользят по бинтам не с должной лёгкостью. И ДжоДжо поспешно рассыпается в извинениях, с немыслимой нежностью приглаживает по марлевым дорожкам.       Джозефу такое подходит. Очень подходит. Потому что весь из себя он такой вычурный, а на деле не опасней итальянской девчушки, коих так обожает блондинистый сердцеед.       Он также пытался учить итальянский. Ради Цезаря и ради новых шуток над ним. Потому что знает, что Цезарь ненавидит не только его, но и отвратительный британский акцент.       — В салате ”Цезарь” иногда есть gamberetto, но в твоём случае gamberetto — это все твои ragazze, — ухмыляется Джозеф настолько едко и противно, что аж смотреть, да в принципе и слушать невозможно. Посему глаза поспешно жмурятся, а по векам быстро скользит промоченная ватка. Новые царапины больно вспыхивают от вонючего раствора, но новая речь Джозефа вспыхивает куда быстрее, чем любой спирт в ране. И раздражает сильнее хоть и не кожу, но хозяина. — Ой-ой, какие мы fragile! Сиди смирно, или в салате будет не оливковое масло, а медицинский спирт!       И Цезарь слушается. Слушается, потому что устал. Слушается, потому что давать оплеухи всяким американским выходцам у него уже просто не было сил. Слушается, потому что ощущает, как чьи-то сильные руки заботливо его, сонного, подхватывают. Слушается, потому что чужое ворчание намного лучше какой-либо колыбели.       — Боже мой, какой ты тяжёлый! Я слышал, что Цезарь – салат калорийный, но чтоб настолько!.. — Фыркает, как загнанная лошадь, обдаёт побитое лицо горячим паром, с изумлением ощущает на своей шее объятия настолько невесомые и жалкие, что аж смешно.       — Ты ублюдок, — ядовито заключает Цеппели, так именито сползает с чужих рук, не менее демонстративно оставляет Джозефу пялиться на разорванную спину. ДжоДжо сердится, а Цезарь чувствует на себе обиду настолько детскую, что сдерживает улыбку только из-за тянущих шрамов.       — Ну ладно тебе! Сказал бы хоть спасибо, придурок.. — За фактом – громкое всхлипывание, за всхлипыванием – скрип прикрывающиеся двери. Распаляет. Хозяин комнаты быстро оборачивается, бросается к проёму быстрее, чем от злосчастной тренировки; цепляется за руку, что так недавно с удивительной любовью трепала его макушку. Ловит на себе такие заискивающие очи, хмурит свои.       — А за что это я тебе ещё и ”спасибо“ должен?       — Как это?! — И мина у него ой, какая; и с выражением-то каким ужасно чётким сказано! Срам, стыд и бесчестие – Цезарь указывает на всего него, этого ДжоДжо! — Я тебя и перевязал, и помог, и раны промыл, и.. и перевязал!       Джозеф возмущается. Возмущается очень громко. Цеппели всегда задавался вопросом: это так внимание к себе привлекают, или это был самый настоящий гнев? Ибо Джостар жестикулировал рукой скоро, работал языком не менее хорошо; Цезарь не слышал, не разбирал и не всматривался, но точно знал, что там мысль такая же, как какое-то мгновение назад — недовольная.       — Заткнись, пожалуйста, — Цеппели прикладывает к переносице пальцы, умаявше пожимает на ней кожу, успешно хитрит взор где-то в дощатом полу. Наконец-то позволяет себе смех чувственный, слабо сжатый на ночь глядя. — Я не разрешал тебе раскрывать секрет лучшего салата.       Почему-то это звучало гораздо нелепей, чем хотелось, и Цезарю от этого не по себе. Новое возмущение следует несомненно за первым, за вторым – третье, но четвёртого не дано: Цеппели просто всё надоело. Да потому что Джозеф сам по себе бесячий – весь такой героический, но нахальный, никогда не смеющий закрыть свой грязный рот.       Любит он, этот ДжоДжо, когда его вот так резко прерывают. Любит он, этот ДжоДжо, когда его пытается прервать именно Цезарь. Нет, на Лизу Лизу он даже руку поднять боялся, хотя на Цезаре — именно Цезаре, что был старше его и значительно рассудительней, — использовал все свои трюки, которые только выучил на супергеройских комиксах: лукавил сильно, трепетно возжелал урвать хотя бы похвалу, а о поцелуе и речи не шло — вот, насколько Цезаря он считал слабее. Слабее, так как честь его, рыцарская, доблестная, совершенно не уличная и нисколечко не детская, точно не даст слабину местному отроку. Отроку, волосы которого Цеппели, несомненно гордый своей фамилией, не решался даже тронуть и потрепать в знак беззвучной дифирамбы.       А Джозеф не боялся — не боялся этих солнечных прядей, точно россыпи подсолнуха; и сейчас тоже не боялся, потому что наглаживал их упёрто, без какой-либо робости. И отдал бы тоже всё, если бы можно было поставить в вазочку самые красивые бутоны, любоваться ими днями напролёт, с юношеской улыбкой причитая про себя, что волосы Цезаря всё-таки лучше.       И этот подсолнух — самый лучший подсолнух из всех-всех цветов — сейчас смотрит на Джостара так, будто срывал его с залитых лучами полей именно он. Рассматривает, не решается даже шелохнуться, так как Джозеф и в прям его вырвал из знакомой колеи, приютил, заботился пуще, ежели о других, более тусклых и блеклых цветах.       Нет никакого рецепта самого лучшего салата. Нет никакого рецепта самого лучшего цветка.       Для ДжоДжо Цезарь и есть тот самый Цезарь. Тот Цезарь, который честный, вспыльчивый, готовый под поезд ради дела прыгнуть. И на которого любоваться можно часами, потому что не увядает. Он лучше, чем самый-самый спелый подсолнух, и лучше, чем самый-самый лучший салат от самого-самого виртуозного повара.       Никакого секретного ингредиента для ДжоДжо не существовало.       И ДжоДжо знает, что никогда не будет существовать, да потому что весь Цезарь — это один сплошной секретный ингредиент.       Джозеф улыбается и надеется, что сможет перебирать волосы Цезаря до тех пор, пока не узнает его идеальный рецепт.