Ба, а расскажи про любовь

— Баа, а расскажи про любовь? — попросил закутанный в пуховое одеяло Дима. Вот за что он любил к бабуле на выходные приезжать, так это за ее рассказы. Она была уже старенькой, но помнила столько историй из своей юности, что за девять Димкиных лет и половины рассказать не успела. — Да про каку любофф, уж ночь на дворе, спи внучек, — отвечала ласково баба Надя, потянувшись было выключить старую советскую лампу возле кровати. — Да про настоящую! Как у вас в молодости было? — упрашивал Дима, состроив самую милую мордашку, на которую только был способен. — Про настояшшу? Ну ладно, так уж и быть, расскажу, — миролюбиво сдалась баба Надя и села на край кровати. — Токма то сказ не про нас с твоим дедом будет, а про других. Слухай внимательно, не перебивай. Дима устроился поудобнее, и приготовился слушать спокойный бабушкин голос. — Дело было ишшо до войны, я тогда совсем малая была. Да в школу уж бегала, рано меня туды сослали, и шести годов не было. Учился со мной в классе один паренек. Звали его Сашкою. Хороший был очень, все девчонкам помогал, да не обижал никогда, не бывало такого. Все меня до дому провожал. Мы тогды в деревне жили, школы у нас не было. Так мы в соседнее село и бегали учиться, куды деваться. Мне ишшо повезло, всего три версты было идти. А были и те, кто жил ишшо далече, да не про них сказ. Сашка тот все дружбу водил с Колькой. Тот старше на два лета был, добрый малый. Все вступался за Сашку. А Сашка шо, малой был, да худенькой. Он все на девчонку похож был, особливо когды его кудри подолгу не стригли. Белобрысенькой, кудрявый, не мальчик, а андели*. Глазенки у него были, ой голубые ак небушко! Петь любил очень, да церквы уж не было тогды. Чай революция, советской союз, каки таки церквы. Так бы и в хор его, а нельзя. Коммунизм. Вот он все отцовские песни и горланил, а Колька сядет, да слухает внимательно. Все казалось мне, шо будто любуется он Сашкою. Так подолгу сидел он да глядел на него молча. Колька молчун был, скромный. Токма с Сашкою и водился. Все на речку вместе бегали, да на сенокос. Работящий был, сильнехонькой. Матери с сестрой старшой по хозяйству помогал. Отца у Кольки не было, утоп по осени в болоте. Так и не нашли его, гроб через два года пустым схоронили. Колька и не запомнил его, малой совсем был. Так и рос безотцовщиной. Ужо они юношами были, когды война грянула. Сашке тогды едва шестнадцать стукнуло, на фронт ишшо рано, а ужо хочется родину то от фрица защищать. Я тогды на верхних сараях задремала на сене. День дождливый был, август-месяц. Работать желанья ни гроша, вся исструдилась тогды на сенокосе. Вот я в сене и зарылася, шоб не нашел никто. Лежу, слухаю как дожжь по крыше тарабанит, да тут Сашка с Колькою на сарайку поднялись. Я их и не признала сразу, потому не высунулась. Уселись вдвоем на сене да давай шептаться о чем-то. Антересно мне тогды стало, жуть. Выглянула я, баа! Сидит Сашка на коленях у Кольки, плачет горькими слезами, да все жмется к нему покрепче. А тот и не противится, гладит по спине андели своего, да слезы с лица сцеловывает. Я так и обмерла. Где ж оно такое видано, шоб два парня так миловалися меж собою, как с девками. А Колька ему все шептал мол «не плачь миленькой, не плачь родненькой, вернусь я, обещаю, к тебе вернусь, живехонькой» и шепот его громче всех признаний был. Поняла я тогды, шо это не грех вовсе, это та сама любофф, настояща. Долго они ишшо так сидели вдвоем, да все обнимались крепко, будто в последний раз. Так оно и случилось, уж на завтра Кольку забрали в армию. Пришло от него только три письмеца да похоронка. Погиб мол в бою, защищая родину. Где покоится прах его так и неизвестно. Погиб мол и все. И года не прослужил, бедный. Совсем младой погиб. В день тот, когды похоронка пришла, Сашка весь и посерел вмиг. Сидел все, похоронку в руках сжимая белыми пальцами, плакал беззвучно. Запил он тогды крепко, из избы не выходил с неделю. А потом вернулся с взглядом погасшим, да тихонький больно, совсем замолк и не говорил ничего. Не понимали тогды в деревне, отчего он так крепко по другу то убивается. Токма я и знала, шо не друга он схоронил, а любимого своего. Знаю, шо так и таскал Сашка фотокарточку Колькину в кармане нагрудном, возле сердца. Через два года и сам он на фронт ушел, да повезло ему больше. Вернулся целехонькой, да только поседел весь. Глаза его из голубых в серые обратилися от горя. Так и не женился потом, прожил всю жизнь в деревне одиночкою. Уж почти в тридцать и застрелился, не выдержал видать одиночества. Оно и понятно, тогды любофф меж мужчинами грехом считалася, содомия мол. А на деле то вон оно шо, та же любофф, как у всех. Но Дима уже не слышал бабушкиных слов. Он уснул и снился ему белобрысый счастливый Сашка. Он танцевал с Колькой, как Димкины мама и папа на свадьбе. И улыбался Сашка, и сияли голубые глаза его ярче солнышка, и целовал его Колька счастливый и радостный. *Андели = ангел