герой детских грез

— я ж тебе говорил, лучше мочу с кровью. вот как-то так бывает, что вроде тебе и уже много лет — по детским меркам так и вообще целая вечность, семнадцать! — а ты до настоящего момента никогда нормально и не бухал. так, потягивал иногда с друзьями пивко во дворах, но никогда — никогда, как сейчас — не сидел на качелях детской площадки и не ждал с другом друга — лешей, пока кто-то из своих не проблюется за деревом под бубнеж того друга друга про кровь и мочу. время — восемь вечера. кирилл пошел с пацанами чисто за компанию за догоном. откуда-то с последнего этажа, с балкона их квартиры, слышались пьяные похрипы под гитару. пели уже гимн россии или даже просто что-то кричали про путина. жирафы из пластмассы на детской горке смотрели на кирилла с осуждением, телефон в кармане иногда вибрировал от уведомлений. москва перестала существовать для него, как пространство где-то час назад — на втором литре виноградного дня. перед лицом вдруг оказалось чужое. — ну, как, живой? или тебе уже хватит на сегодня? все вокруг летало вертолетом, но ему точно было рано заканчивать. он, считай, только начал. а этот леша после какого-то однозначно плохого коньяка выглядел будто не пил, но был уже с похмелья. постоянно разбито улыбался, хотя может он был по жизни такой всегда — разбитый. друзья студенты до добра не доведут, говорили об этом ему все кому не лень, даже сами эти друзья. идрак написал ему буквально три часа назад, и кирилл, как свободный летом десятиклассник, прыгнул с места в карьер. родители отпустили его, поверив на слово, что он просто посидит у друга. а друг оказался компанией из десяти человек, которая даже разрешила кириллу не скидываться. когда он в первый раз посмотрел на лешу, тот посмотрел в ответ прямо в глаза. стало неловко, и пресловуто внутри что-то екнуло. по-банальному. в груди защипало и расползлось по всему телу за секунду, будто и ничего не было. и вот сейчас, когда две пары широких зрачков ввинтились друг в друга — снова екнуло. когда лешин друг проблевался, распугав детей, кирилл еле встал с качелей и пошел вместе с ними до магазина в соседнем доме. идрак просил только не в этот зачуханный дикси и только не за водкой оттуда, потому что он хотел еще проснуться утром. но дальше бы они просто не дошли и не вернулись бы обратно. асфальт под ногами и так шел волнами. внутри чуть не снесли кого-то, минут пятнадцать решали, что взять и на кассе селегею отдали пакет с покупками,который он чуть не выпустил из рук. в какой-то момент пришла мысль, что не надо было соглашаться, но возвращаясь обратно в квартиру, глядя на свое отражение в зеркале лифта, понял — поздно. как говорится, секс это хорошо. особенно, когда его у тебя не было. но вы пробовали смотреть на мужика, который почти на десять лет старше, зависнуть и пролить на себя колу с водкой. потом смотреть, как этот самый мужик всплеснет руками — это ты точно запомнишь — встанет из-за стола, возьмет бумажные полотенца, посмотрит на тебя и даст их тебе. это ты все запомнишь, а как в коридоре напротив зеркальной двери шкафа стоял и оттирал — помнить не будешь. не будешь помнить свой уже косой взгляд, волосы ершом, едкий румянец и откровенно кислую рожу. кирилл чувствовал себя будто девка из тренда тиктока, где условный мужик может быть убийцей, насильником, педофилом, манипулятором, кем-нибудь ещё конечным, но при этом высоким и с грустными глазами, и кирилл заметит только два последних пункта. он даже вкус алкоголя перестал чувствовать в какой то момент, а черта внутренних ограничений перестала быть чертой и стала линией старта, когда квашонкин смотрел на него как-то слишком устало и по кирилловским меркам неприлично долго. он постоял еще немного в коридоре, прислушиваясь к пьяным строчкам песен из кухни. вернулся, понял, что сесть некуда, да так и привалился к холодильнику. ему всучили очередной стакан, пространство и время слиплось в какой-то один непонятный кусок, который можно было уже резать ножом. они продолжали сидеть на кухне, кирилл, после еще нескольких стаканов, кружек, рюмок и уже еле стоя на ногах, просто сел на пол, около чьего-то стула, и упёрся лбом в чужую ногу. только спустя чей-то диалог понял по завибрировавшему басу голоса, что это — леша. сейчас ещё бы погавкать и можно в дурку. прикрыл глаза и подумал — прикольно бы было, если он его сейчас бы по макушке погладил. но вдруг и правда погладил и тихо сказал: — кирюх, можешь на стул сесть. освободившийся стул оказался к леше впритык, и кирилл уселся вплотную к нему. чужой человек, ставший за два часа кем-то ужасно и непонятно нужным, сидел совсем близко, дышал своим пока не ощутимым перегаром, плавно переводил взгляд с одного на другого странно смеялся, пряча глаза в стену. у селегея резко появилась потребность смотреть на него, смотреть до мозолей, смотреть и пытаться понять. случайное прикосновение и вот рука то поверх ладони или на плече, то на спине, то леша, засмеявшись уткнулся лбом в плечо селегею, и почему-то это давало кириллу почувствовать себя собой и живым. так странно, не по-русски, не по-мирски, вообще не как-либо. как-то особенно. леша вдруг встал, сказал своим от выпитого уже хриплым голосом тихо, но все услышали "я покурить", и кирилл остался сидеть один. смотреть на друзей и друзей друзей, которые набились в кухне битком, мешали дышать и думать. но решил следом пойти на балкон, а то ему уже было тесно сидеть на кухне, громко и душно. почему-то весь его интерес зацепился за самого старшего и молчаливого. леша стоял, оперевшись спиной о кирпичную стену и курил, селегей запнулся о порог балкон, полетел вперед и вцепился руками в перила. сжал пальцы покрепче, потому что его ужасно мотало по сторонам. вот так нажрешься и поймёшь, что ты в этой компании не особо-то и в тему. вот так посмотришь на квашонкина, у которого взгляд прилип к чему-то у горизонта, посмотришь и подумаешь, что ты такой один дурачок. маленький ещё. леша сказал бы, что ты жизни-то и не видел. посмотришь и поймёшь, что вспомнишь на утро не все. значит, может и не сможешь удержать в памяти бьющее в глаза солнце, бьющий в нос запах крепких квашонкинских сигарет и лехино «сигаретку?», что на самом деле застрянет где-то у уха за косточкой черепа и будет потом всю ночь в голове проигрываться. может, не вспомнишь, как вы на час выпадете из чужой компании, про вас и не вспомнят, пока вы будете стоять на балконе и затирать про жизнь. леша подошел, облокотился на перила. солнце только упало за дома напротив, подуло холодом, из открытого окна с кухни запели цоя. кирилл подумал, что он встретил какую-то свою потерянную родственную душу из параллельной вселенной или прошлой жизни. не бывает же таких случайных встреч с такими людьми. — хороший ты парень, кирилл. квашонкин ушел, а селегей остался стоять на балконе один, докуривая свою сигарету и лупоглазо всматриваясь в покрывающееся будто накипью небо. все тело было уже тяжелое, голова на плечах мотылялась болванчиком, стоять на балконе одному грустно, сигарета еле докурилась, картинка перед глазами уже пузырилась и шла темными пятнами. вернулся вслед за лешей на кухню, приткнулся куда-то к подоконнику, продолжал пить, пока предлагали, продолжал ловить каждый квашонкинский взгляд, даже если тот смотрел в стенку. когда очередной глоток вызвал тошноту, кирилл подумал, что теперь уже, наверное, хватит. уже набегался то в туалет, то покурить на балкон, уже наверное и того и другого лет на десять вперед наделал. но все стрелял, как девчонка, на лешу глазами, а тот иногда посматривал в ответ, и внутри все копошилось по-странному. часам к одиннадцати о нем забеспокоилась мать и пришлось второпях пытаться завязать шнурки на кроссовках, сидя на полу в прихожей и абсолютно не осознавая даже где право, а где лево. — и куда ты? — появился тут же квашонкин, когда кирилл встал по стеночке. — до метро. — я тогда тебя провожу, — аргумент был "темно". прибавил бы еще, что холодно и страшно, кирилл бы тогда посмеялся остатком своего чувства юмора. наверное, он для леши совсем еще мальчик маленький. они шли в тишине. только гул машин да мимо идущие люди. — все будет хорошо, кирюха, не переживай, — он похлопал его по плечу, когда довел до метро, улыбнулся и пошел обратно. просто взял, развернулся, и, почесав затылок, пошел обратно. с чего леша вообще взял, что он переживает? может, пригляделся к его шальным глазкам, пока они семенили по темноте, и высмотрел там отпечатки мыслей за все последние несколько часов. он спустился к поездам, метро дыхнуло на него сухостью. грустно было почему-то. у людей вокруг будто не было лиц, все смешалось в одно сплошное пятно, наушники лежали клубком в кармане, в голове цой напевал гимн россии. все будет хорошо — леша так сказал.