* * * * *
Когда это происходит в первый раз, Драко даже не удивлен. Ему шестнадцать, его мысли необходимо скрывать, его друзья могут умереть, его преследует кровавая бойня – так что, когда однажды утром, он выплевывает целый бутон клевера, а легкие саднит до звездочек в глазах, Драко заливается и смехом, и слезами. Миртл думает, что он обезумел. Когда это происходит в десятый раз, а Драко так и не может понять, кого можно так СИЛЬНО любить – он сам думает, что он действительно безумен. Малфой думал, что ханахаки преследует лишь тех, кто привык все решать сердцем, то есть девушек, нестабильных романтиков и, конечно же, гриффиндорцев. Он же (аристократ в энном поколении), непоколебимый, собранный, уверенный в себе, убивший в себя всякую человечность и чувственность, не может заболеть таким. Оказалось, что может. Малфой кашляет раз в несколько ночей мерцающими белоснежными бутонами клевера весь шестой курс (мама говорит, что бутоны мерцают от силы того, в кого он влюблен): но только Драко не знает, в кого он может быть ТАК влюблен, ведь его единственными чувствами стали страх и боль, ничего более. Малфой кашляет каждую ночь и сплевывает кровь в раковину, когда чистит зубы, в день объявления Поттера врагом номер один. Маг уверен, что они уже проиграли, когда видит очередные пытки отца. Малфой дышит и целую ночь спит спокойно, когда в их особняк приводят Поттера, а Драко не сдает его своей сумасшедшей тетке. Внутри Малфоя кровавые нити цветов успокаиваются под взглядом изумруда, и даже крики Темного Лорда не причиняют должного вреда. Малфой захлебывается собственной кровью, когда бутоны клевера распускаются в его легких, а он видит мертвого Гарри Поттера. Кровь наполняет легкие, затем горло, потом рот и течет маленькой струйкой по подбородку – осознание бьет в солнечное сплетение и звенит ослепительным шумом внутри. Он испытывает к Поттеру не ненависть – он испытывает к Гарри любовь (конечно, все эти мерцающие бутоны, все у Поттера не как у людей). Только он не успел сказать… Его метку обжигает боль, а рукав пропитывается кровью от бутонов, что прорастают сквозь бледную кожу и расцветают буйным, теперь уже малиновым цветом, на его метке Пожирателя, когда он кидает ЖИВОМУ Поттеру свою палочку. Его горло саднит от крови и лепестков, пальцы перепачканы черной землей, Волан-де-Морт растворяется в рассвете, а Избранный (чертов Гарри) остается жив. Гарри Поттер смотрит на него (обессиленного, слабого, жалкого, в крови и мерцающих лепестках) – и Малфой осознает, что это не последние проросшие цветы на его теле. И что жить ему осталось совсем недолго. -Заснул? Малфой кашляет и приоткрывает глаза. Гостиная Гриффиндора, полуночная тишина, тлеющий камин, чайник с розовыми фламинго и две левитирующие тарелки с печеньем. Блондин сидит на полу, прижимает колени к себе, лодыжки ноют от количества проросших за выходные бутонов, спина кровоточит, но это неважно, пока с тобой рядом, плечом к плечу, сидит Национальный Герой, а на его лице крошки от печенья и отблески камина. - Все уже разошлись, Поттер? Малфой снова кашляет и делает поспешный глоток чая, запивая рвущиеся наружу лепестки. - Мы доиграли в плюй-камни, пока ты благополучно дрых, и все пошли спать. - Гарри потягивается, - Завтра же экзамены, Гермиона сдерет с Рона шкуру, если он завалит Трансфигурацию. - Уизли и Трансфигурация… - Малфой тянет с максимальным пренебрежением, за что получает тычок под ребра, удовлетворительно улыбаясь. Это его способ получить порцию касаний Гарри, он не собирается от нее отказываться. Тем более, что Избранный ведется как ребенок, и ничего не понимает. Малфой делает еще глоток чая и закрывает глаза, откидывая голову на сидение школьного дивана. Ему не нужно открывать глаза, чтобы видеть снег за окном и огни Рождественских елок в Хогвартсе. Завтра действительно экзамены, но только для Восьмого курса: первого в истории Хогвартса (хотелось бы, чтобы единственного). Когда замок был восстановлен, всех семикурсников, которые хотели бы продолжить обучение, пригласили на сокращенный курс лекций для сдачи выпускных экзаменов (почему сокращенный? Наверное, потому что никто не хотел видеть покалеченных молодых героев войны на постоянной основе). Однако, Малфой уже отказался от сдачи тестов.Всем вокруг он сказал, что уедет во Францию, а там результаты Хогвартса бесполезны… но дело было куда банальнее. Зачем сдавать экзамены, если твои дни сочтены? Как сказала мадам Помфри, он прожил достаточно долго для такой запущенной формы ханахаки: теперь его могло спасти только «любовное чудо». Малфой приоткрыл глаза, посмотрел на Гарри, потянувшегося за очередным печеньем с этими вечно непослушными волосами, в новом пестром свитере, который прислала мама невозможного рыжего, в старых с штопанными коленками пижамных штанах (и ведь у него были деньги, почему бы не купить новые) и сглотнул новые лепестки – нет, никакого возможного «любовного чуда». Всего несколько дней, и Драко Малфой перестанет всем мешать. - Печенье Малфой? Блондин фыркнул. - Я не ем печенье, Поттер. В отличии от некоторых, я слежу за фигурой. - И зачем она тебе интересно, если ты все равно… - Не начинай. Малфой демонстративно еще ближе прижал к себе колени и обратно закрыл глаза. Это началось месяц назад: непонятно, был ли до этого гриффиндоровец просто вежлив или действительно не замечал кровавых мерцающих бутонов, но месяц назад он опять, как в старые добрые времена, застукал Драко в туалете Плаксы Миртл (будь неладен этот чертов туалет), когда блондин вырывал цветки и стебли с лодыжек, чтобы была возможность ходить самому, а не позорно пользоваться тростью. Крови были много, криков Поттера тоже. С тех пор (когда Гарри кричал, а потом бинтовал раны: обнажённая кожа к обнаженной коже, тяжелое дыхание и мокрые сны), только слепой не слышал этих споров двух заклятых врагов: о неразделенной любви, о том, что «Да ты посмотри на себя, власть, деньги и ум, девушка будет без ума от тебя», о том, что «Я – Пожиратель Смерти, какие деньги, какая власть». - И все же, - Гарри был упёрт как истинный гриффиндоровец (явно врал, что его хотели взять на первом курсе в Слизерин) – ты бы мог хотя бы попытаться, чертов придурок. - Придурок здесь только ты. - Мы вроде выяснили, что мозги у меня есть, еще несколько месяцев назад. - Значит ты идиот, - Малфой зыркнул на Поттера и опять закашлялся, – Тот, кто мне настолько дорог… я не нужен этому человеку, я точно знаю. - Ты даже не пытался. - Я… - Да-да, точно, - теперь уже Гарри зыркнул на него – ты пытался давным-давно и ничего не вышло, а теперь не стоит и начинать. Я помню. - Так если ты все помнишь, то зачем снова спрашиваешь идиот? Это ведь не первый их спор на последний месяц. Возможно даже к лучшему, что это может быть их последним спором. Малфой ведь оказался не каменным, не гранитным – он мог когда-нибудь проболтаться обо всей этой бесполезной невозможной чепухе. - Надежда на чудо, знаешь ли. Гарри вздохнул и рывком поднялся на ноги. Это было их правило (или может быть только правило Малфоя, но Поттер никогда не возражал): НИКОГДА НЕ БЫТЬ НАЕДИНЕ. Первый такой раз закончился дракой и синяками по всему телу. Второй раз закончился утренней неловкостью, головной болью, провалами в памяти (не у Малфоя, конечно) и выговором за пьянство на территории школы. Третий раз… третьего раза Драко не допускал. - Чудеса бывают только в сказках или в твоей бредовой голове, шрамоголовый. Гарри закатил глаза и протянул руку вперед. - Спокойной ночи, Малфой. Малфой протянул руку в ответ, их взгляды встретились – и ничего не произошло. Драко даже перед концом этой гребаной жизни ждало только разочарование, ведь кого бы не любил Национальный Герой, это точно был не он. Не Драко Малфой. - Спокойной ночи, Поттер. Когда Поттер поднимается в обычные комнаты, а Малфой укладывается на диване рядом с камином, каждый из них думает, что завтра будет еще один день. Один думает, что завтра будет еще один день, когда можно насмотреться на изумрудную листву, дразнить, проявлять сарказм и впитывать сладкий аромат меда, чтобы там (Поттер вроде говорил, что это будет вокзал и все будет белым-бело) напоследок вспомнить это солнечное тепло. Другой думает, что завтра может и не наступить поэтому, наконец-то, нужно открыть свой рот и произнести всего парочку слов.Слизеринский Принц смотрит на камин и накрывается одеялом до подбородка. Национальный Герой задергивает полог, накидывая на ходу мантию невидимку. Драко Малфой зарывается головой в подушку, надеясь быстрее уснуть. Гарри Поттер замирает на пороге гостиной, стараясь не быть слишком громким. Малфой закрывает глаза, пачкая постельное новыми цветами и пятнами алой мерцающей крови. Поттер сжимает бутоны кровавого клевера в своих руках и закрывает глаза. Драко открывает глаза – и он точно не в Хогвартсе.
Он сидит в хлопковых бежевых штанах и льняной, цвета слоновой кости, свободной рубашке. Он босиком, чувствуя касание мельчайших травинок, а легкий ветер треплет его волосы, которые (до неприличия) распущены. Он посреди огромного луга клевера, который до безумия пахнет медовухой, конца и края которого не видно, даже если смотреть на линию горизонта, а жаркое полуденное солнце щедро одаривает его своим теплом. Малфой уверен, что это его место смерти. Да, это совсем не похоже на Хогвартс-экспресс, на вокзал, на одинокие белоснежные скамейки. Но день слишком великолепен, а клевера излишне много – так не бывает в его мрачной реальности. - Эй, Драко! Блондин поворачивает голову направо, недоуменно приподнимая брови. Прямиком к нему, босиком, в той же легкой бежевой одежде, быстрым шагом, утопая в клевере по щиколотки, движется сам Гарри Поттер (который улыбается персонально ему, который выглядит счастливым именно с ним, который называет его по имени). - Это бред умирающего воображения? - У тебя очень интересное воображение, - Гарри падает на траву рядом с ним - ведь если ты умираешь, можно было бы вообразить кого-то получше заклятого врага. Малфой отворачивается, потому что картина улыбающегося солнцу Гарри для него слишком яркая, и снова смотрит на покачивающийся клевер. Он умирает, это так очевидно, но, когда переплетаешь пальцы со своим «заклятым врагом», а его теплая крепкая ладонь сжимает твои музыкальные костлявые руки, становиться почти все равно на происходящее. - Он говорил, что это будет вокзал. Гарри (поправочка, воображаемый Гарри) рядом с ним пожимает плечами. - Может быть у каждого свое последнее видение. Действительно. Малфой еще раз оглядывает море качающегося клевера и тоже пожимает плечами. Конечно, он мог бы сказать, что предпочел бы поговорить с матерью или даже встретить друзей, которые так и не смогли пережить Войну – но кого он обманывает и зачем? Он там, где хотел бы быть в свой последний миг. И уж точно с тем, с кем хотел бы быть. Даже если он воображаемый. - У меня очень честное воображение, знаешь ли, - Малфой вздыхает, - Здесь ведь могла быть моя мама, но здесь ты. - Ты бы хотел, чтобы это был я? - Определенно да. Нет смысла скрывать все перед смертью. И перед своим же воображением. - Я бы спросил тебя, насколько будет больно, но ты всего лишь плод моего бреда. - Действительно, - Гарри прижимается плечом к Драко, блондин может чувствовать знакомые очертания, от которых так спокойно, - но как плод твоего бреда ответственно заявляю, что есть овсянку на воде куда больнее. Малфой улыбается и впервые позволяет себе положить голову на плечо Гарри (воображаемого, конечно, настоящий бы не понял его мотивов). Плечо Гарри острое, как колени Драко, но широкое и твердое, что дает минимальную возможность устроиться на нем с комфортом – и честно говоря, какая разница на минимальный комфорт, если он все же смог полежать на плече своего персонального Избранного. Даже если воображаемого. - Это будет долго? Воображаемый Гарри пожимает плечами. - Наверное это зависит от тебя. Ты бы хотел, чтобы это было долго? Малфой не отвечает: сейчас он не знает, чего он хочет. Конечно, умирать долго – это значит продлить мгновения с воображаемым Гарри именно таким образом, каким он и хотел. Но… не слишком ли это чувственно и ранимо для истинного представителя Слизерина? Правда, теперь уже Драко не является представителем Слизерина. Теперь он лишь страница Войны, которую все так старательно стараются стереть из памяти. - Возможно. Блондин вдыхает ароматы клевера, прижимается плечом к плечу своей несбыточной, невозможной и неправильной мечты и умирает… оказывается, смерть достаточно приятная вещь. - Может ты бы хотел признаться? Малфой поднимает голову и недоуменно смотрит на собеседника. - Признаться? - Ну… знаешь… - его собеседник тянет это неуверенно – обычно в конце начинают признаваться в разных вещах. - В разных? Кажется, у Драко совсем необычайно честное и приставучее воображение. - Ну… - воображаемый Гарри морщится – обычно перед смертью признаются в постыдных секретах, мелких хулиганствах или, например, скрытых чувствах. Да, у Драко определено приставучее воображение. Он кладет обратно голову на твердое плечо Гарри и пропускает сквозь пальцы свободной руки травинки. У него больше нет постыдных секретов (что может быть постыднее, чем метка Пожирателя Смерти?), нет мелких хулиганств (пытки на седьмом курсе вряд ли можно отнести к «мелким» хулиганствам) – а что до скрытых чувств, то какая тут уже скрытность в бреду. - Определенно не в чем признаваться. - Что насчет меня? - Тебя? - Ну да… никаких скрытых чувств? - К собственному бреду? - Да нет же – блондину кажется, что голос его собеседника достаточно раздражен, но разве собственное воображение может злиться на того, кто его воображает? – К Гарри Поттеру. - Ах, - Малфой вздыхает, - к Гарри Поттеру… - Возможно, хотелось бы что-нибудь сказать? Малфой молчит. Сказать, может бы и хотелось, но смысл? В чем смысл слов, если после них ждет лишь разочарование, тоска и это вечное благородство? Драко хотел эмоций, чувств, полета – а не благородства и жалости, ведь теперь же Поттер примет его руку дружбы… но Драко уже хочет не только дружбы. Рука воображаемого Гарри перемещается на спину блондина, скользит ниже, притягивает ближе, куда ближе, чем они позволяли себе в реальности. Драко чувствует запах меда от кожи Гарри, может слышать его сердцебиение в пульсирующей вене на шее, ощущать его дыхание в своих волосах и крепкие пальцы, вжимающие в себя. Гарри говорил, что умирать не страшно, но одиноко. Кажется, у Поттера и Малфоя действительно отличаются предсмертные видения, потому что Драко впервые не было одиноко. - Возможно я бы и сказал, но время ушло – грустная улыбка расползается по лицу Малфоя, - скоро ничего не будет иметь значения. - Но разве не хочется? – медовый голос воображаемого (но такого реального, какая потрясающе детальная память у Малфоя) Гарри течет по его волосам – Хотя бы один раз, сказать все, что хочешь. Малфой хмыкает. Естественно его воображение знает его слишком хорошо. - Один раз? - Последний раз. Малфой чувствует подступающую легкость, покалывание пальцев на ногах и дымку над полуденным солнцем. Его мир окутывается легкой дымкой, ползущей все ближе к нему – и он знает, что это такое. Смерть подступает к нему все ближе и ближе. Теперь уже ничего не имеет значение. Теперь у него есть один последний раз. Один раз с воображаемым Поттером, который уйдет вместе с ним. - Я бы сказал ему, что у него невероятно красивые глаза, - Малфой сжимает вторую руку Гарри в своей, - что он невероятный придурок и лезет в любое опасное дело, - Малфой ластится к Гарри, - что он определенно точно поступит в свой чертов Аврорат, - Малфой прижимается носом к шее Гарри, отчего его голос становиться глухим, - что, несмотря на все, он лучшее, чего бы я хотел и получил в этой короткой вспышки жизни. Гарри сжимает его так сильно, что Драко слышит хруст ребер: может это лишь бутоны пробиваются, сквозь его плоть? Иногда тела влюбленных зарастают цветами полностью. - Скажи это так, как бы сказал ему, - Малфой списывает чувство отчаяния в голосе воображаемого Гарри на дымку. Малфой вдыхает кислород в последний раз и произносит на выдохе: - Я люблю тебя, Гарри Поттер. Его тело подобно пушинке, его тело парит над лугом с клевером, его сердце бьется в ушах, когда медовый шепот обволакивает его тело: - Я люблю тебя, Драко Малфой.Драко закрывает глаза.
Следующим утром Гарри Поттер открывает глаза. Драко Малфой…