***
Первый раз Лёня его целует то ли на спор, то ли просто потому что пить меньше надо, где-то за 1703, чтобы уж не на глазах у всех хотя бы. И, к удивлению, Виталя не то что не бьёт его по лицу (хотя, надо признать, стоило), а отвечает. И вот здесь, не найдя никакого объяснения, Лёня просто сваливает домой, пытаясь осознать, что только что натворил. Наутро он и сам готов себя застрелить. Голова болит — это понятное дело, да и услужливая память выкидывает из головы большую часть вечера, но оставляет момент, где они поцеловались. Он мысленно сам себе аплодирует, но тихо: молодец, первый поцелуй по-пьяни, да ещё и, кажется, на спор. Круче только первый секс на камень-ножницы-бумага. Когда они в следующий раз пересекаются, как будто ничего и не было, Виталя с ним даже здоровается и тут же отвлекается на кого-то другого. Видимо, его память вместе с доброй половиной вечера утянула с собой и всю эту сцену за баром. «К лучшему» — думает Лёня. «Не придётся типа серьёзно, как очень взрослые люди, разговаривать об этом и делать вид, что всё — проехали и забыли.» Поэтому, когда Виталя его за рукав вытягивает из общей толпы и в более тихое место затаскивает со словами «надо поговорить», Лёня начинает панику. — Не хочешь объяснить, почему ты поцеловал меня в прошлый раз? И как ему настолько спокойно даётся эта фраза — Лёня уверен, попытайся он это выговорить, покраснел и запнулся бы три раза. — Я сделал что? — он решает, что прикидываться дураком — лучшая тактика, чтобы избежать объяснений. Виталя на него смотрит максимально недоверчиво — понимает, что тот прикидывается, но не понимает, что такого сложного в вопросе, который он задал. — Понятно, не хочешь — так не хочешь, — фыркает он и уходит, быстро растворяясь среди людей. Лёня чуть не за сердце хватается и выдыхает — с одной стороны, пронесло, а с другой — ни разу лучше не стало. Даже идея спровоцировать у Витали амнезию кажется лучше, чем всё-таки вывезти этот разговор.***
В следующий раз, когда Виталя ему на глаза попадается, он без всяких предисловий говорит уверенное: — Я на спор. Ничего личного. Ты мне даже не нравишься, — поспешно прибавляет он и, кажется, сам в это верит. Виталя кивает на это головой и уже собирается развернуться и уйти, как Лёня его останавливает: — Моя очередь задавать вопросы. Почему ты мне ответил? Мог бы же просто оттолкнуть, поверь, я бы не расстроился. Виталя несколько секунд смотрит на него снисходительно и лишь потом отвечает: — Я был пьян. Или был в доле с тем, с кем ты поспорил. Выбери любое. — Ужасные оправдания, — улыбается Лёня. — Не лучше твоих, — разводит он руками и наконец-то уходит.***
Давно, очень давно нужно было раз и навсегда уяснить, что связываться с пьяным Палмдроповым просто не нужно, но Лёня и уяснять — это антонимы. — Спорим, — щурится Кирилл, не без усилий выговаривая слова. — Что я вот эту бутылку целиком выпью за минуту. Лёня разглядывает бутылку, мысленно прикидывает способности Кирилла и всё-таки решает в это влезть — бутылка кажется слишком объёмной. — На что спорим? — интересуется он. — Не знаю, — разводит руками Кирилл. — Давай на наказание какое-нибудь. Любое. Лёня кивает, соглашаясь, и лезет в карман за телефоном, чтобы таймер поставить. «Никогда не спорить с Кириллом» звучит и как отличная идея для татуировки, решает Лёня, наблюдая, как Палмдропов ставит стремительно опустевшую бутылку обратно на стойку. Кто знает, что сейчас придёт ему в голову, а так хоть эскиз продуман заранее. — Давай своё наказание, — Лёня решает, что нет смысла оттягивать неизбежное. — Погоди, мне надо подумать, — тянет в ответ Кирилл. — Такой шанс. Лёня в ответ закатывает глаза. — Слушай, давай я тебя накрашу? — вдруг загорается идеей Кирилл. — Так, ты, юный алкоголик с замашками визажиста, я похож на человека, которому для счастья только макияжа не хватает? — Ты же помнишь, что права отказаться у тебя нет? Лёня тяжело вздыхает. Замечательно. Вот и приехали. Ладно бы его просто красили — всё когда-то бывает впервые, как он недавно понял, но его будет красить парень, да ещё и пьяный, да ещё и Кирилл. — Я просто надеюсь, что посреди бара ты косметику не найдёшь, а в ближайший «Л’этуаль» мы с тобой явно не побежим. — Сразу видно, ты не знаешь, где искать, — потёр руки Кирилл и устремился в самую толпу. — Косметику? — фыркает Лёня. — Естественно, не знаю. Проходит от силы минут пять, и Кирилл возвращается с максимально довольным лицом, хватает Лёню за рукав и тащит за собой в туалет, потому что там есть зеркало и немногим меньше людей. На столике перед раковиной он выкладывает несколько добытых как-то тюбиков, баночек и коробочек, среди которых Лёня явно узнаёт помаду, но не видит оттенок — господи, пусть хотя бы не красная. В идеале, конечно, пусть закатится под раковину. Вместе с Кириллом и его тупыми идеями. У Палмдропова руки отчаянно трясутся, но видно, что он старается, ещё когда что-то открывает; чуть язык не высовывает, пытается это нанести и не попасть мимо глаз — в конце концов, мицеллярки ему никто не отлил. Лёня, за неимением других возможностей, молча стоит и ждёт, пока Кирилл докрасит ему ресницы одолженной у кого-то тушью. Родители бы в обморок упали. Вообще, сразу видно, что никаких навыков в макияже у Кирилла нет: даже не потому что он начал с туши, которой стоит заканчивать, а потому что половину лежащего он открывает и тут же закрывает обратно со словами «что это вообще такое». До помады они доходят не сразу; для начала Кирилл какое-то время тыкает ему в щёки пальцами, измазанными чем-то порошкообразным, вроде пудрой, оставляя белые отпечатки — оттенок явно не подходит. — Ну почему всё-таки красная? — с некоторой скорбью вздыхает Лёня, когда до помады всё-таки доходит. — Обижаешь, это не красный, — погрозив пальцем, Кирилл смотрит на упаковку. — Это цвет дикой вишни! — Ты б ещё синие тени достал. Ой, извини, цвета дикой голубики, я так понимаю? — издевательски продолжает Лёня. Кирилл как ни в чём не бывало продемонстрировал ему одну из коробочек и начал пытаться её открыть. — Эй, я не нанимался быть кассиршей из Пятёрочки, — отмахивается от него Лёня, не понимая, где тот вообще синие тени достал. — Ладно, не буду, — великодушно отвечает Кирилл. — Ты и так у нас самый красивый. Лёне хочется спросить, у кого это «у нас», потому что сам себя с губами цвета дикой вишни он красавчиком не считает. Красавицей тоже. Он в полной мере чувствует на себе всё значение слова стыд, когда Кирилл и за ручку, и пинками вытаскивает его из туалета и являет миру. После нескольких же косых взглядов уже хочется куда-то спрятаться, и он тихо спрашивает Палмдропова: — Ты же меня тут не бросишь, да? Я до конца вечера, по ощущениям, не доживу. На что тот хитро улыбается, подмигивает и мгновенно ныряет в самую толпу людей, стараясь затеряться. Лёня, бросаясь за ним, клянётся себе, что, если выживет сегодня, лично его придушит. Найти Кирилла не удаётся, и он замирает посреди бара, растерянно озираясь по сторонам и делая выбор между выпить и сбежать. Прежде чем хоть какое-то решение приходит ему в голову, он чувствует горячее дыхание на своей шее, и, когда его осторожно прикусывают за кожу на ключице, сомнений не остаётся. Ну только этого ещё и не хватало. И под этого, понятное дело, имелась в виду не происходящая ситуация. — Что ты вообще делаешь? — расставляя акцент на каждом слове, шипит Лёня. — С какой проституткой ты меня перепутал? Пытается вывернуться, случайно задевает кого-то локтём и бросает «извините». Слишком много людей вокруг. — Считай, что я тоже на спор, — Виталя разводит руками, на удивление, никого не коснувшись в толпе, и делает шаг назад. — Это кто ж с тобой поспорил так замечательно? — говорит он, хотя хочется сказать «ещё раз тронешь, и я тебя убью, скорее всего». — Тот же человек, из-за которого тебе пришлось меня поцеловать. Из-за? Да тут, как минимум, предлог благодаря должен быть. — И чего ты молчишь? — Виталя осторожно обходит его и заглядывает в лицо; ощущение, что насмехается. — Не уверен, насколько нормально спорить с несуществующими людьми. Вырваться и уйти после этой фразы, на удивление, получается, и Виталя не пытается его за руки ухватить и остановить, как бы ни хотелось, потому что это не кино, хотя Лёня честно на это надеется. Наспех накидывает лёгкую куртку и вываливается на улицу, жалея, что уже слишком тепло и снега нет — ему хоть бы водой косметику смыть. На первый же вопрос про закурить какие-то мамкины шутники возле бара распинаются, что курить вообще вредно, а девушкам особенно, и на этом уходят. Очень оригинально, спасибо. Лёню даже немного трясёт — то ли от холода, то ли от раздражения. Интересно, смывается ли косметика спиртом? В текущей ситуации вылить себе на лицо водки не кажется такой уж и плохой идеей. При следующей же попытке попросить закурить он ненамеренно влезает в конфликт, просто потому что достало всё. — У Вас закурить не будет? — максимально вежливо интересуется он у стоящих у самого входа двух рослых парней, понадеявшись на их адекватность. И первый уже лезет в правый карман ветровки, как второй аккуратно прихватывает его за локоть, расправляет плечи, задирает подбородок и с высоты своего роста отнюдь не дружелюбно интересуется: — А ты че это как баба выглядишь? — А тебя волнует? — резко огрызается Лёня. — Как хочу — так и выгляжу. Появляется стойкое ощущение, что он мог бы стать автором книги «Как не стоит вести себя с незнакомыми парнями», просто пересказав последнюю неделю своей жизни — он то целоваться к ним лезет, то на драку нарывается. Хотя в последнем он несколько соврал: «как хочу» он сейчас точно не выглядел, но это вырвалось как-то на автомате, с протестом. Вроде посмотрите, почему кому-то кроме меня мешает то, что у меня на лице. Ох уж эти гомофобы с их хрупкой психикой — нанеси на себя косметику, и они уже посыпались. То ли дело отец — насколько одновременно крепкой и расшатанной ни к чёрту психикой надо обладать, чтобы угрожать собственному ребёнку убийством. Как табурет с крепкими ножками и отвалившимся сиденьем, если вообще приемлемо сравнивать собственного отца с предметом мебели. Честно говоря, достало. Одно нельзя, другое нельзя, а на логичный вопрос «почему?» разводят руками, намекая, что вроде и сам должен понимать, а на самом деле и ответить нечего. А вот он, тупой такой, не понимает. Казалось бы, воспитывали так, старались, но, по ходу, старались плохо. — Ты чего добиваешься-то сейчас, а? — слегка более угрожающим тоном интересуется парень. — Закурить, — искренне отвечает Лёня, пожимая плечами. — Ну и чтобы ты отвалил от меня, — тоже искренне, в принципе. В ту же самую секунду, как его собеседник с выпученными глазами спрашивает «чего?» и улавливает в ответ «чего слышал», отчего обстановка накаляется ещё больше, из дверей быстрым шагом выходит Виталя в куртке на одно плечо и, как спасение свыше, хватает Лёню под локоть, молча утаскивая его в непонятном направлении подальше от бара. Не, ну на такой киднеппинг Лёня согласен. Честно, он ему даже благодарен, хоть и не особо хочет это показывать. Чего у него не было, так это сил лезть в драку с незнакомыми мужиками, и давайте умолчим тот факт, что он до неё сам чуть не довёл. Они отходят, может, метров на сто, в какой-то переулок, кажется, расстояние вполне себе безопасное, и только тут останавливаются. Виталя в кои-то веки нормально надевает куртку, поправляет волосы и в свете ближайшего фонаря разглядывает Лёнино лицо, как-то довольно улыбаясь. Лёня тяжело вздыхает, прячет руки в карманы, взгляд вниз и начинает неумело объясняться: — Это Кирилл… — Я знаю, — бросает он в ответ. Ещё с минуту они стоят на одном месте; Лёня неловко переступает с ноги на ногу, всё же отрывает взгляд от трещин на асфальте и разглядывает объявления на фонарном столбе, надеясь, что всё вокруг разрулится само собой. Как будто впервые посадили на велосипед, толкнули посильнее, а дальше уже пусть сам разбирается. Только вот едет он чисто по инерции, ноги в педалях путаются, а дорога ведёт в тупик. — А ты красивый, — в конце концов нарушает затянувшуюся тишину Виталя и тут же поспешно добавляет, — ничего личного, естественно. — Ещё поиздевайся мне тут, — Лёня закатывает глаза и одним движением тыльной стороной ладони стирает помаду. Та, понятное дело, размазывается по всему лицу, и то, что это выглядит крайне забавно, Лёня понимает по Витале, который с трудом сдерживает смех. В лицо светит фонарь, во всём переулке нет больше ни человека, и всё вокруг выглядит как самая клишированная сцена из фильмов. Сейчас точно должно произойти что-то переломное, хотя, может, для этого должен сначала пойти дождь? Лёня не знает. Ему просто хочется куда-то уйти, во-первых, из-под света, а во-вторых, с Виталей. И он, толком не отдавая себе отчёта в происходящем, аккуратно хватает Виталю за руку и тащит за собой по улице со словами «мы идём гулять по Питеру ночью», а тот даже не возражает. В конце концов, всегда есть список универсальных оправданий: это алкоголь, мы на спор и оно само. Они бесцельно таскаются по незнакомым улицам, в голос смеются с каких-то дурацких шуток, заворачиваются сильнее в куртки — становится всё холоднее, но руки не расцепляют. Точно клише из фильмов. Но, господи, какое же прекрасное. И вот когда уже светает, они около какой-то набережной тормозят, Лёня на реку смотрит и машинально тянется потереть глаз, но Виталя его одёргивает со словами «тушь размажется». У Лёни даже желания злиться на него нет. Они молча провожают взглядом один-единственный пустой корабль, плывущий мимо, опираются на перила, и хочется монетку в воду бросить, чтобы точно вернуться — даже не в место. В ситуацию. Потихоньку просыпается жизнь: в окнах здания напротив отблески розоватого рассвета, сзади шуршит колёсами какая-то машина, за ней ещё одна. И на фоне всего этого Лёня поворачивается к Витале и полушутливо-полусерьёзно спрашивает: — Ты же в курсе, что со мной быть довольно опасно? — Это ещё почему? — улыбается он, видимо, решив, что дальше будет очередная шутка. — Пристрелить могут, — отвечает Лёня и резко перестаёт улыбаться. Флешбэки кажутся болезненными, а слова отца наконец начинают иметь какой-то смысл — как в воду глядел. — Ну, ничего страшного, — жмёт плечами Виталя, и Лёня вскидывает на него удивлённый взгляд. — Хоть умрём в один день. И сильнее сплетает пальцы.