soleil froid

Валентина не может смотреть в зеркала. В ее жизни больше нет улыбчивого отражения, прихорашиваний. Каждый взгляд в зеркало отдается мучительной болью в области левого бока. Мягкий живот пронзает тонкая игла, за нею змеёй следует черная нить. Прошивает изнутри, наружу выставляя одни стежки. Капельки крови падают на белое платье, окрашивают рубиновым бледно-голубые вставки. Нежные ладони поправляют помявшийся подол – сама тут же в приступе страха сжимает его тонкими пальцами. Длинные ресницы дрожат, губы сомкнуты в блекло-розовую тонкую ленту. Почти такую же, какой Валентине нравится заплетать волосы. Это кажется невыносимым. Любая зеркальная поверхность заставляет ее сердце сжиматься от боли и страха, от негодования. Сердечко мечется раненой пташкой в клетке из ребер, стучится, стучится, да никогда не выскользнет оттуда. Она просто в какой-то момент отчаянно замрёт и больше не сдвинется с места. Запястья тонкие перетянуты резинками для волос – дурочка, потом же болеть будут, да и волосы ты не заплетаешь; зачем? Длинные светлые пряди распущены, каре-зеленые глаза устремлены в зеркало. Надо взглянуть своим страхам в лицо – так говорят, кажется? В отражении на нее смотрит отец. Они никогда не были похожи. Валентина всегда была почти-копией своей матери, Рене любила ее запредельно, видела в ней себя – и правильно. Жерар задыхался от осознания, что этот ангел – его кровная дочь. Эта идеальная девочка, что сможет сделать все. Это Валентина. Это его Валечка. До поры до времени – е-г-о. Вильфор не похож на себя. Он не узнает себя в зеркале, не отличает фантазии от реальностей. Загородный дом, где он проживает в полном одиночестве (единственно-верно к нему наведывается сосед с чрезмерным постоянством), кажется самым важным решением в его – уже – никчёмной жизни. Он осунулся. Прежде пышущее здоровьем, свежее лицо судьи, сейчас представляло из себя жалкое его подобие: впалые щеки, залегшие темные круги под глазами. Морщины просматривают все чётче, а бледность, мертвенная бледность внушает страх. Валентина не хочет быть похожей на призрак своего отца. Валентина хочет оставаться собой. Но она идёт на юрфак, выучивается с отличием, только бы – отец ей гордился, отец улыбнулся. Вильфору тяжело открыть глаза. Он уставше трёт дрожащими пальцами переносицу, сжимает пошедшие серебром пряди. Он едва не выдирает себе клоки волос. Ночами его трясет в лихорадочном ознобе и он не спит из-за кошмаров. Ему снится восставший из могилы, ему снится живой труп. Ему снится Эдмон Дантес – тот самый новый обладатель миллиардов под прозвищем “граф”. Жерар боится его появления вновь. Жерар боится увидеть своего двойника – обозванный Андреа Кавальканти, надеявшийся (если бы не вмешательство Валентины) обобрать своего папеньку до нитки. Ему мальчика этого, нелюбимого, не жаль совершенно – он ему никто, видит впервые (дважды) в жизни. Вильфор закрывается в своем кабинете, стараясь задержать поток времени. Словно бы он все ещё имеет полномочия судьи, будто бы он способен держать под контролем чью-то жизнь. Но бывший прокурор и судья Жерар Вильфор не способен совладать с самим собой. Он смеётся в пустой комнате, зажимая ладонью искривлённый рот. Его дочь – ангел, сошедший с небес, чтобы наблюдать за ним. Ему нравится об этом думать, когда он способен на это. Валентина сжимает его сухую ладонь, гладит предельно нежно. Смотрит в глаза, хоть и сама боится, с уверенностью в лучшее. Лучик солнца в этом заледеневшем доме. Вильфору снился кенотаф своей дочери. Он стенал, выл и молился. Драл на себе остатки волос, плакал навзрыд – что же случилось, мой ангел? Валентина приезжает вечером. Готовит ему на несколько дней вперёд, расписывает прием таблеток, назначенных множеством врачей. Она боится, что в один из дней он не сможет открыть ей дверь. Она боится, что в один из дней у нее не хватит сил зайти. Только она лучше, чем никчёмный воришка, сидящий сутками в участке и имеющий несколько сроков за кражи со взломом и нанесением тяжких телесных повреждений. Валечка – просто лучшая, хорошая. Она не бросит отца; что бы он когда-либо не сделал, к ней он был всегда добр, чуток и ласков. Отец любит ее, что бы не происходило. Ей хочется в это верить. Она находит Жерара в дальней из комнат. В комнате приглушенно-алого цвета. Это больше не считается чем-то будоражащим сознание, это – цвет пролитой невинной крови на его трясущихся от страха руках. Вильфор сидит на краю широкой кровати, а в руках его – блеклая фотография в тонкой черной рамке. Детская фотография Валентины и ее матери. Сам Жерар в тот момент и фотографировал. До смерти Рене было несколько месяцев. Белокурые девицы улыбаются так счастливо, изящная рука матери нежно сжимает пухлую ручку маленькой девочки. Валентина слышит – отец плачет. Его трясет от рыданий, от воспоминаний и всей той боли, что обрушилась на него. Это правильно, думает он сам, это он заслужил. Но от этого не должна страдать она – самое светлое, что у него осталось; самое светлое, что есть на этой земле. Ва-лен-ти-на. Вильфор впервые в жизни боится не за себя – нежные руки огибают его трясущееся тело. Валечка прижимается губами к седому виску. — я люблю тебя, папа. Если бы он только мог осознать в полной мере, чего стоили ей эти слова – он бы не рассмеялся в ответ.