ich will.

Попов только ёжится на стуле и, полным абсолютного недовольства ситуацией, взглядом просверливает стену кабинета. — Больно? — сквозь зубы спрашивает Шастун, держа во рту противоположный кусок бинта и как-то пытаясь понять, что где заматывать. — Терпимо. — Равнодушно, даже безразлично как-то, отзывается Арсений и кладет голову на сложенные руки, топорща остро лопатки. Он сейчас в весьма откровенном и зависимом, уязвимом положении перед Антоном, поэтому непонятно, может ли тот что-то неожиданное вытворить или всё будет нормально. Спину жжёт немного, покалывает после перекиси, стягивает тканью, которую так усиленно и заботливо вешает на него друг, видимо, пытаясь сделать из главы одного из влиятельнейших в России криминальных сообществ, музейный экспонат, мумию, как в фильмах про Египет. — Ну ты идиот, конечно. — Усмехаясь и поднимая к себе Арсения за плечо, говорит парень, отойдя на шаг с характерным бряканьем цепи, як собака какая-то. — Зачем ты туда полез, не напомнишь? — Машину твою хотел из кустов достать, олух. — Язвит Арс, фыркает, но послушно выпрямляет спину и закидывает голову, глядя в глаза Антону. — Ты вообще мог бы и спасибо сказать, она теперь в гараже стоит. — Спасибо, защитничек ты мой… А че ж сразу не коня привез? — Шастун улыбается скотинисто — другим словом не выразить — и обводит эластичный бинт вокруг груди кольцами, усаживаясь на корточки, чтобы удобнее было, под боком своего непутевого друга. — Ну ты же принцесса, тебе конь не нужен. — Наигранно вздыхает Попов и тоже улыбается, ухмыльнувшись. — Я же как лучше хо… Ай, блять! Отпусти! — он резко шипит, дëргается и вырывается, когда по спине пальцы проходят и легонько ворочают повязку, пытаясь расправить. Горе-бандит, ныне принцесса Антонина, пропускает эти слова мимо ушей и гусиным шагом перемещается ближе к позвоночнику, как можно осторожнее зацепляя кончик бинта на плече, погладив успокаивающе по нему, откусывая прямо зубами второй конец, и с хрустом костей поднимаясь на ноги. Арсений ворочается на стуле, потому что, во-первых, больно, а во-вторых, он не привык, когда ему в спину дышат. Слишком близко и слишком в прямом понимании этого выражения. — Успокойся, чего разнылся-то. — Шастун шмыгает носом, звенит цепью этой своей гигантской и подходит к чужому лицу, поднимая на себя за подбородок, наклонившись невольно ближе. В груди как-то неловко становится, некомфортно, от того, что Антон чересчур близко стоит и вглядывается с усмешкой в глаза, скользит выше, убирает с лица одной рукой волосы, а второй – опирается на коленку, закрывая ей дырку в джинсах. — Бровь как? Не умрешь? — Отстань, все со мной нормально. — Арс опускает голову в пол, мельком задержавшись, буквально на секунду, в глазах цвета полей с ромашками, с такими же белыми бликами, как сами эти цветы. Тяжело. Тяжело, невыносимо и необъяснимо странно стало смотреть в них. Шастун делает вид — или не делает — что обижается, и выпрямляется, сунув ладони в карманы джинс. — Я ушел спать. — немного равнодушно бросает он, зевнув, и отходит к двери. — Оденься, замёрзнешь. Когда дверь за ним закрывается, Попов выдыхает и утыкается лицом в локоть, прикрыв глаза. Они уже всё разобрали, всё решили, больше между ними никакой вражды и ненависти. Один больше не обижается, потому что понял, что предательство было меньшим из двух зол, второй начинает восстанавливать собственную репутацию в чужих глазах, учится говорить правду снова, после стольких лет лжи и горькой совестности за содеянное. Прошло, кажется, больше недели, а Антон раз за разом возвращается сюда, как к себе домой, из штаб-квартиры своей группировки. Он им какие-то задания даёт, проверяет, советует как сделать лучше, а потом едет есть пиццу с Поповым и слушать Квин. Всё это отзывается тёплыми воспоминаниями, прежней жизнью без проблем, студенчеством, уже забывающимся отчего-то, и их посиделками в прошлом. Сломанное не склеить, чтобы были не видны трещины, но создать новое — вполне. — Чего-нибудь хочешь? — Выграновский за спиной появляется так же неожиданно, как и всегда — бесшумно, резко. — У нас завтра отгрузка товара в Боливию, потом в Сибирь, я уже нашел нового покупателя. Какая-то местная шпана, готовая отдать баснословные деньги за кучку белого порошка. Арсений очухивается и оборачивается к нему, щурясь. — Сроки? — До послезавтра, оплата в этот же день. Со мной туда Крид поедет, все будет нормально. — Как плечо? — Все в порядке, не волнуйтесь. — Тон сменяется на отрешенный, почти безразличный. И что его так задело? — Подлатали, не болит почти. — Тогда ладно. Нет, спасибо, я ничего не хочу. — Вздохнув, мужчина поднимается со стула и потягивается осторожно, пока Эдуард хмыкает, оперевшись этим самым больным плечом о дверной косяк и сложив руки на груди. — Как у Егора День Рождения прошёл? — Без понятия, он меня не позвал. — С нотками обиды бросает парень и чешет татуировку на шее, отвернув голову к окну. — Почему у нас тут Антон Андреич вечно ошивается? — Не ревнуй, господи. — Смеется Арс, и Выграновский затыкается сразу же, подняв бровь. Попов сбалтывает лишнего и сам это понимает в какую-то секунду, поджимая губы и неловко откашливаясь. — Хочу объединить наши силы и создать более выгодное сообщество, которое позволит нам выйти на правительство и посадить туда своих. Эд цокает только, как-то неопределенно, и кивает, потерев ладони. А затем, бросив саркастично, что-то в духе «Как пожелаете, босс», уходит, прикрывая за собой дверь. Арсений берет с дивана рубашку, накидывая её на себя, и подходит к зеркалу. Когда они только искали, где бы снять подешевле жилье, чтобы можно было разместить всю компашку: Выграновского, Фролову, Волю, Булаткина ну и самого главу, основным пожеланием были большие потолки, а также закрытые гаражи, парочка пустых помещений и ещё кое-что по мелочи. Спасибо дизайнерам, которые оформляли дом, за то, что планировка позволяла Попову ставить зеркала туда, куда ему удобно, и вообще делать в своем кабинете всё, что захочется — шумоизоляция отменная, хоть допросы проводи. Он привычно недозастегнул две пуговицы сверху рубашки и снял с плечиков пиджак, набросив его на себя. Покрутился перед зеркалом, поправил челку, убрал выбившуюся прядь за ухо и тяжело вздохнул. На лбу глубокая складка от нервов, недосыпа и прочих прелестей жизни, которые сопровождали его последние полтора года. Про мешки под глазами даже говорить не стоит — они с детства такие. Арс шутил даже, что в магазине пакет брать не надо, туда всё можно сложить, от картошки до средства для мытья посуды. Вообще уже давно хочется выспаться хотя бы пару деньков, оставить все дела и проблемы на Эдоса, а самому укатить в отпуск, куда-нибудь на… Да даже на Мальдивы. Почему нет? Попов как-то взгрустнул с этих мыслей, потому что в ближайшее время ему даже выходные не светят, не то что отпуск. А так хочется! Сунуть ноги в горячий песочек, развалиться под зонтиком и долго-долго пить мартини с водкой — или там всё не так просто? — под какую-нибудь тропическую музыку в наушниках. Антону бы понравился такой отдых, он вообще всю жизнь так пролежать готов. В гостинной оживленно — Окс тихонько смеется с какой-то шутки Паши, ткнув в плечо, который сидит в кресле мешке, развалившись по-хозяйски, и пьет чай, стукая ложкой по носу и ёжась от этого. Скруд уже стащил с себя пиджак, открывая великолепного белого цвета рубашку с полосами подтяжек, отчего-то так сильно любимых им, и уселся на подоконник, поджав под себя ноги, внимательно глядя на Егора, раздающего карты. Работнички, блин: вроде взрослые люди, и знают, что надо чем-то полезным заниматься, но этот азарт, аргх! К тому же один вроде как на другого обижен, а играют. Что за люди? Шастуна не видно, вроде… Ан нет, и он тут — лежит на соседнем диване, свернувшись калачиком, и прячет глаза от света в капюшоне, натягивая его до самого подбородка. Умора, а не человек. Да и не человек, одним словом что принцесса на горошине — не чувствует скомканный под собой плед и сопит едва слышно в локоть. Арс закрывает за собой двери в кабинет и поправляет галстук, чуть устало улыбаясь. За окном темно совсем, ночь почти, и спать имеет право пока только Антон — технически он не работает здесь, а просто в гостях. — Ну что, какие новости? — Попов проходит к подобию небольшой барной стойки и достает из холодильника бутылку воды, встряхивая её, неотрывно разглядывая своих коллег. — У меня они есть, но я думаю, вы сами обо всем догадались. Все вмиг замолкают, повернув головы, как в плохом хорроре, на двухметровую палку, отвернувшуюся к спинке дивана. Арс кивает на него и вопросительно поднимает бровь. — Чего в гостевую не лег? — в полголоса спрашивает мужчина, переведя взгляд на Волю. — Почем я знаю? Показал ему, где что, он все равно тут остался. Арсений чешет лоб и пьет воду из бутылки, бегая глазами по толстовке Шастуна. И как давно он привык спать на диване? С лет пять назад терпеть не мог, только кровать, и обязательно длинная, и чтобы ноги влезали, и чтобы не нужно было сгибаться в три погибели. На вторых полках в поезде спать не мог тоже, и на первой получалось не особо… А теперь — уместился на маленьком диване в гостиной и спит довольно, не шелохнется, не двинется. Видимо, чересчур многое изменилось. — Новостей больше никаких. Эд должен был всё рассказать, что известно на данный момент. — Оксана хлопает пушистыми ресницами и зевает сонно, прикрыв рот ладошкой. — Мы можем быть свободны? Арсений, как в тумане, кивает медленно и продолжает сверлить взглядом спину Антона. Пашка салютует, поднимаясь с места, и шлепает к себе, беззвучно закрывая дверь где-то в конце коридора. Фролова тоже удаляется невидимой тенью, пожелав всем спокойной ночи и выключив свет. Комната погружается в полумрак, только из окон ещё как-то, где-то, что-то светит. Фонари, видимо, не разобрать с такого расстояния. Попов садится на диван и вздыхает, закидывая голову назад и закрыв глаза. Слышно только как Эд с Кридом картами перекидываются, и как в татуированных пальцах — судя по звуку техники тасовки, которая есть только у Выграновского, снова суперспособности с абсолютным слухом, спасибо — перескакивают стопки с одного места на другое. Рядом отчего-то закашливается Антон и переворачивается на другой бок, лицом к стойке. Арсений подсаживается ближе, насколько позволяет расстояние между диванами, и неотрывно смотрит на него. Так странно. За пять лет он отвык от того, что Шаст может спать сутками, и что может отлично делать вид, что спит. Наверное он и сейчас просто лежит с закрытыми глазами, непонятно, зачем только. Попов в последнее время слишком много о нем как-то думает. Надо прекращать, иначе на себя времени не останется. Где-то за спиной ругается Крид, и смеется Эд, собирая карты с подоконника в кучу и тасуя снова. Егор никогда особо мастером карточных трюков не был, а играть против такого профессионала, человека, который в одного вынес из казино порядка четырех миллионов — и это за раз — было самоубийством чистой воды. Выграновский был спецом в обмане, лжи, мухлеже и прочем. Но, несмотря на это, ему доверяли все без исключения и он еще ни разу не подводил как-то по-крупному: не устраивал засад, не выдавал. Да и в целом был парнем хорошим, независимо от статуса, обращался ко всем с уважением и вежливостью. До первого выстрела и тычка ножом. Это был единственный человек, который в штабе мог умиляться котикам с каких-то видео, а на задании с пристрастием простреливать легкие и скидывать людей за неповиновение в канавы. Самый противоречивый, агрессивный на вид и в работе, но в душе такой добрый и пушистый, что невозможно смотреть. Он тоже перекочевал сюда из прошлой группы, где были все: и Антон, и Арс, и Воля. Кто-то отошел от дел и вернулся к прошлой жизни, пытаясь забыть, кто-то только пришел, чтобы подняться по лестнице с низов. Наподобие Егора, которого вытащили буквально из ямы в прямом смысле. — Да ты прекращай, блять, Скруд! — тихо ругается Булаткин и со злостью кидает на подоконник шестерку — если глаза Попова не обманывают, шестерку червей — насупившись и сложив руки на груди. — Я с тобой вообще играть больше не буду! — Шо ты разнылся, ей-богу, — Эд смеется хрипло и качает головой, раздавая по новой, — сам же знаешь, что я не мухлюю, и это ты просто лохуешь сегодня. Егор фырчит, недовольно ведет плечами, но карты берет. Одному 28 в этом году, второму 25 исполнилось, а ведут себя совсем не по-взрослому. Попов поворачивает голову обратно от окна и натыкается на сонного Антона, который заполз вверх по бортику дивана — или как эта хуйня называется? — ладонями закрывая лицо и вздыхая. Прошел какой-то час, а он уже такой заспанный и уставший, будто не спал, а вагоны, блять, с гранитом, разгружал, без отдыха семь суток. — Доброе утро, принцесса. — Арс усмехается, стаскивает с себя пиджак и складывает его аккуратно рядом с собой, подперев щеку кулаком, локоть поставив на этот самый бортик и нависая немного над парнем в капюшоне. — Расскажешь, как ты умудрился за десять минут, пока я не вышел, заснуть? И почему ты к себе не уехал, тоже соизволь уточнить. Тот бурчит что-то и толкается, ткнув в чужую руку макушкой, заставляя отодвинуться. — И чего ты возмущаешься? — шутливо спрашивает Попов, убирая руки и складывая их в замок, обняв одну коленку. — Щас вообще пойдешь на коврик у двери спать. — Сам там иди спи, придурок, — не агрессивно, на самом деле, но делая из себя крутого плохого парня, огрызается Шаст и поднимает глаза на Арсения, одним глядя на него, второй даже не открывая. — Сколько времени? — Без десяти два. Давай пиздуй в гостевую, там кровать нормальная. Или к себе пиздуй. — Да мне тут удобно, там холодно, а тут уже надышали… — Антон зевает, бегая глазами по умиленной полуулыбке друга, в сумраке, и шлепает его ладонями по лицу несильно, чтобы тот, во-первых, перестал так открыто пялиться взглядом влюбленной нищенки на него, во-вторых, чтобы выиграть время, в-третьих, чтобы не давать ему расслабиться. А то разморит еще, будет радостный и добрый. Мужчина отшатывается дальше, фыркая и убирая за ухо отросшую челку. — Какая ты вредина, ну это пиздец вообще. — По твоим стопам пошел. — Язвит тихонько парень, приподнимаясь на локтях и глядя в окно. — Помнишь, как на третьем курсе я тебя на пары будил? Попову в голову воспоминания с такой силой бьют, что он почти что в жизни шатается, развернувшись на месте и расцепив руки, опираясь ими о спинку дивана. — Помню. — Он вздыхает, сглотнув зачем-то и приготовившись ностальгировать. — Арсений, вставай, пидорас, тебе к первой паре на философию, и еще завтрак готовить нам, — пародируя интонацию друга лепечет он и улыбается, хихикая, — в каком смысле ты больше не будешь готовить? Арс, ну пожалуйста! Смерти моей хочешь, да? Чтобы я от голода умер? — Антон прыскает, покачав головой и разворачиваясь тоже, лицом к нему, стащив капюшон и поправляя растрепанные волосы. — Ой не ври, не так я разговариваю. — Я-то со стороны лучше вижу. — Да че ты там видишь, у тебя зрение минус два с половиной. — Уже минус три. — Шмыгает носом Арс и чешет его ребром ладони. — Упало за последние пару лет. Говорят, очки лучше были бы, но я так и не нашёл оправы нормальной, чтобы как человек выглядеть, а не как блядский живой огурец, поэтому линзы ношу. — Тебе не поможешь и так, ты уже огурец. — Шастун смеется, заспанно улыбаясь и потирая глаза, как ребенок, кулачками, позвякивая браслетами. И глядя на это, Арсений готов простить ему всё. Упреки, насмешки дружеские, подколы, тычки в бока и удар прикладом по ребру однажды, предательство, отвратительный характер и поведение, глупые и странные привычки, несформированность — он всё еще ребенок внутри где-то, глубоко — даже нарушение личного пространства. Готов что угодно прощать, сколько угодно. Потому что жить уже без этого не может. У Антона глаза слипаются, но он упрямо сверлит сидящих на подоконнике парней, наблюдая за игрой. Он же тот ещё картежник, надурил в свое время немало людей. — Иди спи уже, а. — Отстань, блин, не хочу я где-то там непонятно где спать. — Дурак. В голове только одна мысль, что этот диалог можно просто в фонд золотых цитат складывать, точно так же, как и «С хуя ли я твоя принцесса, кстати?» и знаменитую «Ой, иди нахуй». Детей из них выгнать уже нельзя, они поселились внутри, обосновались там, как у себя дома и вообще не планируют покидать данное мероприятие. Если честно, то Арсений и счастлив таким глупостям, которые между ними происходят. Появляется ощущение, что он ещё нужен Антону, что это всё не просто так. Что всё пройдет, точно майские грозы, и вернется, как было. — Сам дурак. — Смешливо отвечает парень и ерзает, чтобы усесться поудобнее, повернув голову к Попову. — У вас тут ночью всегда такая оживленная тусовка? И где остальные? Двоих этих я видел, а… Или это вся мафия и есть? Мужчина только пожимает плечами и потупляет взгляд в пол, шаркая разноцветным носком по ковру. — Ну, технически, да… Ещё есть охрана, несколько сотрудников, которые работают на удаленке на объектах, а так, это вся семья. — Да у меня людей больше, чем у вас. Как так вышло? — Сам всё знаешь, давай хотя бы ночью работу обсуждать не будем, мм? — он вздыхает тяжело и поднимает глаза на Антона, поджав губы. — Я тоже устал, если ты думаешь, что у меня батарейки в заднице. — Посмотрите на него, — фыркает Шастун, поднимаясь медленно с места и пересаживаясь на диван к Арсению, неотрывно рассматривая чужой висок — действительно, это ведь так интересно, — рассказывай давай, как ты тут вообще всё это вывозил. А то времени как-то у нас не было даже пообщаться. Попов поднимает, удивленно, поцарапанную бровь и обращает взгляд на парня. Становится необходимо просто как-то разорвать зрительный контакт, потому что просто пялиться друг на друга посреди темной комнаты, где в углу сидят ещё двое людей, было как-то не слишком гетеросексуально. Да и он давно его как простого друга не воспринимает. Ещё до того, как они разбежались по разным командам, что-то начинало проклевываться. И ссора даже на руку была, конечно, помогла избежать чего-то подобного в прошлом. И куда теперь сбежать от этого? Снова бросить его на пять лет в свободное плавание, забив на собственные эмоции и желания большой болт? Так нельзя, нет, Арс так не должен поступать. Он же взрослый человек, ответственный за свои слова и поступки. — Да как я тут жил… Ну, — Попов прокашливается, поджав под себя ноги и усевшись в позу лотоса, через силу отводя глаза от Шастуна куда-то в потолок, закрывая их, и вздыхает. — Мне первое время было тяжеловато одному, ну знаешь. Прости уж меня за такие речи, но ты был всем, что у меня было, и когда ты ушёл, я сначала не знал как вообще жить дальше. Даже, наверное, не хотел знать, как это. — Он замолкает и снова переводит взгляд на друга, который внимательно слушает, чуть нахмурившись и неловко сцепив руки на груди. — Мне некому было рассказать всякую фигню, у меня в жизни только работа осталась, и это уже потом я научился совмещать и дружить с теми, с кем сотрудничаю, а тогда для меня это пыткой было. — Тяжелый, но едва слышимый вздох и закушенная губа не пророчат ничего хорошего. — Я не волновался, что чего-то лишусь, я волновался, что лишился лучшего друга. И это было отвратительное чувство, когда понимаешь, что без этого человека ты уже не ты. Антон виновато смотрит куда-то вниз, наблюдая за рукой Попова, которая елозит от нервов по колену туда-сюда и периодически перстень с одного пальца на другой переодевает. — Не будем о грустном. — Согласен, этот разговор как-то не вписался… — Всё нормально, теперь же я смогу дальше с тобой общаться. Не переживай, принцесска. Шастун фыркает «недовольно» и пытается улыбку сдержать, тыкая пальцем в предплечье Арсению. Тот смеется и убирает за ухо волосы, нервно дергая коленкой. — Я тебе не принцесска, ты заебал уже, Арс, — он пытается, правда пытается не смеяться, но под конец предложения уже сворачивается клубком, лбом тыкаясь в плечо мужчине и беззвучно дергает плечами. — Ну, а кто ты тогда? — Я ебу что ли? По имени зови. — Он поднимается, улыбаясь лучезарно и продрав наконец-то глаза, чтобы по-человечески посмотреть на Попова. Дабы избежать очередного продолжительного, что пиздец, зрительного контакта — боже, будто ебутся, блять, глазами, а не смотрят друг на друга — тут же отводит взгляд на сидение, доставая из кармана толстовки телефон. — Поз женился, кстати, Стасян тоже. — Мастерски переводит тему Арсений и зевает, прикрыв на секунду глаза. — У тебя на личке как? — Голяк. — Спрятав телефон обратно в карман, фыркает Антон и обнимает колени руками, складываясь в коробочку такую, в углу дивана. — Были отношения года два назад, больше не пробовал. — А чего так? — Мне они не нужны. Я не нуждаюсь в любви, в ласке, я сам себе отдан и сам себе хозяин. Даже если влюблюсь, то это ненадолго, потому что я головой понимаю, куда это может привести, с моей-то работой… Ты, как я понимаю, тоже один, и всё по той же причине? — Да. — Попов медленно кивает и смотрит в пол, вздыхая и облизывая губы. — Я влюблен в одного человека, наверное… Мне так кажется. Давненько уже. Хочу вот попытаться что-то построить с ним, но пока ничего не предпринимал. — Ну, тут я тебе нихера не советчик. Поэтому сам, Арс, всё сам. Буду держать за тебя кулачки. — Он чуть улыбается ободряюще, кивнув. — На свадьбу потом позовешь? — Нет, конечно, ты там всех гостей перетрахаешь без разбора, коли у тебя отношений не появится. А оно мне надо? — Ой, смотрите на него, выебывается ещё. Арс ничего не говорит больше, Антон тоже. Так и сидят, около часа или полутора, общаясь молча, наслаждаясь минутами покоя и чужим присутствием. Странный жест, но такой обычный для них двоих, что никто об этом не задумывается. — Так, ладно. Я к себе, надеюсь, ты переосмыслишь жизнь и пойдёшь спать в гостевую. — Он поднимается с места и берёт с дивана пиджак, закинув его себе на спину, придерживая одной рукой над плечом. Шастун, который уже, кажется, устроился чересчур удобно, свернувшись клубком на противоположном конце дивана от Попова, тихонько что-то буркнул в ответ и поёжился, подминая к себе длиннющие ноги и одну почесав о другую. — Ясно, понятно, доброй ночи, соня. — Ему едва сил хватает не сказать «сонешка», потому что Антон реально на солнышко похож — снаружи такое большое и страшное, а внутри ранимое и доброе, как мишка плюшевый. Парень на диване бросает ему в ответ тоже какой-то там ночи и кутается в толстовку, руки сложив вместе, локтями к спинке. На подоконнике ребята уже тоже не играют, а просто о чем-то тихо переговариваются: один толкает в плечо, ткнув ногой под ребро обидчика, который смеется только с этого и утыкается дальше в телефон. Попов так и не понимает, обижается ли Эд за то, что Егор его на бухич не позвал, или нет, или что вообще. Странно все это, ничего не скажешь, просто во. Не видно ни зги, только где-то в коридоре одинокий телевизор за чьей-то дверью болтает и указывает путь. Иронично, шо пиздец, аж смеяться хочется. Арс заваливается к себе в кабинет и закрывает дверь, оперевшись на неё макушкой, глядя в потолок с тяжелым вздохом. Хочется спать, в душ, и поесть чего-нибудь. Но ночью лучше не жрать, дабы потом не превратиться в один момент в Шеминова — он не обижался на это, даже шутил сам — что ему будет совсем не на руку. Нет, наркобароны и владельцы мафии, конечно, может быть и должны иметь вес в прямом смысле, но его это никак не касается. Как с выпуска института был 88, так и не движется с места, поддерживать себя как-то пытается, в форме. Ну во-первых, больше голов снесет, если жить дольше будет, и надоесть большему количеству людей успеет, во-вторых, при сделках привлекательность помогает, да и вообще, красивых людей общество просто воспринимает лучше, чем остальных (Стаса это не касалось, кстати, он умудрялся выглядеть самым милым человеком и завоевывать гигантское количество женского внимания). Пиджак падает на стул, за ним летит рубашка, и Арсений пытается отчаянно подернуть лопатками, рукой касаясь спины, чтобы стащить с себя противную повязку, пропитавшуюся кровью с раны. Какой бы гибкостью он не обладал и как сильно бы этого он не хотел, почему-то нихера не получалось. Стоя у зеркала он уже было снял первую полоску, как царапины защипало с новой силой и пришлось вернуть бинт на место, чтобы от кровопотери не умереть. Конечно, ему бы сейчас пригодился кто-нибудь второй, но все либо заняты, либо спят. Отлично, блять. Как всегда, кто-то мысли его услышал, черт возьми. В дверь робко стучат, а потом широко распахивают дверь. Шастун, как всегда, застает его в самом, что ни наесть, откровенном и уязвимом виде, в каком вообще может Арсений представать перед кем-либо. Разве что, блять, штаны не снял, для полной картины. — Не смотрю, не смотрю. — Шутливо закрывает лицо ладонью парень и подходит к столу, оглядываясь. — Сиги мои не видел? — Видел, на подоконнике лежат. — Арс не отвлекается на него больше и усиленно продолжает стаскивать повязку. Помощь от Антона сейчас это худшее, что могло случиться. — Зажигалка в левом ящике. — Ага, спасибо. — Он шмыгает носом и шварится по столу, взяв металлическую зажигалку и сунув её в карман, вместе с пачкой сигарет, переводя потом взгляд на мужчину. — Тебе помочь? Попов должен сейчас был моментально ответить ледяным тоном: «Нет, не надо, я справлюсь, принцесска», но блять…. Сердечку неспокойно сильно, да и это еще один повод пошипеть на Шастуна ни за что. В итоге он кивает и поворачивается к парню спиной, вздохнув. — Ты там какую-то поебень, а не бинт, замотал, сам и развязывай теперь. Тоже беседку* сделал из меня, что ли? — Ага, штык со шлагом* отличный бы вышел. — Антон ближе подходит и возвышается со своих двух метров над Арсением, который в зеркало на него смотрит и едва вспоминает, что надо дышать, вообще-то. Парень стаскивает с себя кольца, для начала, бренча и звеня по столу, а потом аккуратно расцепляет застёжку на плече и медленно тянет на себя ткань, всю в крови и не особо желающую отцепляться. На том же столе в углу перекись стоит и Шаст за ней тянется, не отпуская бинта, открывает крышку прямо зубами и поливая, не жалея так, спину мужчине, чтобы отлипло. Тот шипит, возмущается, ногтями в ладони себе впивается, но не отстраняется и покорно выносит свою нелегкую жизнь, с гордостью принимая вызов. Ткань отстает намного охотнее, и Антон не медлит, чтобы больнее не стало, тянет всю сразу, вокруг Арсения как юла крутится и стаскивает круги намотанные. Внизу уже лужа из перекиси, и им почему-то смешно от этого так, что ржут во весь голос и улыбаются лучезарно. — Блять, а она не токсичная? Мы ничего не нанюхались? — Да вроде нет… Парень зевает сонно-сонно, лыбясь, и на секунду замирает, потом продолжая пытать несчастную повязку и разматывая её на пол. На спине у него два рубца побольше и пара (десятков) мелких. Антону кажется, что это ангелу крылья оторвали, а не Арс, дурак, напоролся на острый шиповник и всю спину разодрал в мясо, причем с пристрастием так разодрал, что даже не восстанавливается быстро. Когда чужие пальцы скользят по оголенной, горячей спине, Арсеньевское сердце начинает наворачивать круги по грудной клетке и бьет по стенкам, пытаясь выйти оттуда, чтобы больше никогда и ни для кого так не биться, чтобы больше не влюбляться и не доверять. И вроде бы ничего необычного, он же просто человек. А они всё, блять, бегут по коже, потому что о н прикасается, потому что для н е г о доверие всё, какое есть и какого нет, потому что каждый вздох ради н е г о. Каждый, мать его, вздох. Утаить, что ты дурак и все еще нуждаешься в общении с ним? Нет! Утаить, что ты был на грани суицида и с подоконника тебя снял Позов? Да! Зачем лучшему другу знать, что четыре года назад тебе было так плохо, что ты наглотался таблеток и чуть не умер дважды? Конечно, это ведь такая мелочь, учитывая причину. Это должно было пройти, как сказал врач. Они ничего не предпринимали, пока Арсению в один момент не надоело всё до такой степени, что он счел смерть единственным выходом. А когда Дима нашёл его, едва живого, в кабинете, тогда уже был совсем другой разговор. Антидепрессанты и терапия, ничего такого сверхъестественного, по сути, но вытащить помогли. Попов бы и рад был остаться в цепких костлявых руках, рад был бы пройтись в ад и не вспоминать о том, что жизнь была где-то наверху, что был кто-то, наполняющий её смыслом. А потом смысл исчез. И эти типичные успокоения «Свет не сошелся клином на одном человеке», «Тебе нужно отвлечься», «В жизни всегда кто-то уходит, не переживай так» даже на дюйм не отгоняли вселенскую тоску в душе. Он был слишком эмоциональным, слишком экспрессивным и открытым, искренним для тех, кому это не нужно было. И когда Антон ушёл, пришлось прикрыть лавочку, потому что больше чувства не были интересны н и к о м у. А теперь что, снова всё вернётся, как было? Снова уйдет, оставив разбитого, как вазу, Арсения, в одиночестве? Такое больше не прокатит. Попов не был намерен снова терять, не был намерен оставлять всё так, как было. Хотелось чего-то большего. Хотелось перестать скрываться и надеяться, что взаимностью ответят. Но вопросов в голове снова до хуя и выше, а ответы на них никто дать не может в принципе. Арсений купается в своих размышлениях и не успевает поймать момент, когда Шастун уже просто у него за спиной стоит и разглядывает царапины, ладонь положив куда-то на шейный позвонок и наклоняя Попова немного вперед, нахмурившись. — Мне кажется, в больничку надо тебе с этими хуевинами. — Да успокойся, все со мной нормально будет, и не такое переживал. — Ну, Сень. Возраст всё-таки, вдруг не переживёшь? — усмехается Антон и отпускает его, оглядываясь. — Где тут ванная-то у тебя? Попов идёт куда-то вглубь помещения и щелкает выключателем. Шастун щурится от непривычно яркого света и закрывает руками лицо, наощупь кидая бинт в ведро. — И на кой хер так ярко? — Чтобы ты спросил, — Арсений усмехается и включает подсветку помягче, ткнув куда-то парню за спину, на пульт управления. — А теперь давай кыш отсюда, я хочу по-человечески в душ сходить. — Второй ладонью почесав где-то в районе позвоночника, он натыкается на неплохую такую тусовку на своей спине и вздыхает только. Ничего не предвещает беды. Но в какой-то момент всё идёт по пизде, и неуклюжесть снова всё портит: Антон поскальзывается у самого выхода, вцепляясь инстинктивно Попову в руку, которой тот что-то на пульте набирает, и грохается на пол, утягивая за собой друга. Второй только хотел отпустить какую-нибудь колкость по поводу чужой рукожопости, но уже, как бы, не успел. Оба летят вниз, пока Шастун успевает ещё и рукой смести с тумбочки какие-то вещи, которые с характерным бряканьем стукаются об кафель. Где-то прямо рядом, за плечом, бьётся стекло, и каким-то чудом разлетается по всей ванной, так и не попав в спину. Арс не соображает вовремя, чтобы среагировать - или специально позволяет себя уронить? - и только успевает развернуться, зажмурившись от неожиданности. Хочется проклясть тот день, когда он решил, что стеклянные бутыльки́ и баночки это не только эстетично, но ещё и функционально. И Антона тоже хочется проклясть, потому что тяжелый, зараза. Но чего-чего, а открывать глаза не хочется. Потому что он ударился обо что-то виском, и на пол с подогревом бахнулся расцарапанной спиной, которая ему за это потом спасибо точно не скажет. И потому что Шастун приземлился сверху, всем весом прижав его к полу. А самое страшное, это то, что они лежат лицом к лицу в прямом смысле. Попов подается вперед, совершенно не препятствуя происходящему – или даже начиная его – потому что мыслей пока в голове нет. Он и забыл вообще, когда целовался в последний раз с кем-то. Но тут-то другое – тут не просто какой-то человек, тут Шаст. Его Шаст, с которым он целуется по воле случая, или потому, что допустил падение. Наверное, всё-таки не стоило позволять такому случиться. Неловко до ужаса, хотя проходит всего секунд пять, прежде чем Арс осознает, насколько тупо сейчас выглядит. Но уже похуй на приличия, видимо, поэтому остается только сказать себе в голове: "спасибо, скользкий пол, что ты объединяешь людей", и молча отвечать. Попов не задумывается обо всем, о чем нужно было бы задуматься, как в романтических фильмах: не чувствует, каким парфюмом пахнет толстовка, не ощущает касаний, не думает о том, что будет дальше. Мир для него, правда, застыл в одном человеке, и остальное становится таким же бесполезным и неважным, как жизнь без него, или диплом о высшем образовании. Шастун сначала не понимает, что произошло. Вообще не понимает. Даже когда целует сам, настойчиво так, осознавая, что это не сон, и что они правда целуются – всё равно не понимает. Уже отстранившись, он только напряженно и почти не дыша, хмурится, потупливая взгляд в пол, чтобы спрятать стремительно розовеющие щеки. Неловкое молчание тянется ровно до следующего поцелуя.